Пыль, пепел, кровь и песок
Шрифт:
– В таком случае, – устало опустил плечи Владыка, – если это твое последнее слово, мы просим тебя не покидать Эбен до последующих разбирательств по данному делу.
– Господа, отец, – Чиаро заканчивал тем же, чем начинал: прекрасными манерами и отточенной вежливостью, походящей скорее на смертельное оскорбление. – Будьте спокойны, я его не покину.
Тансиар безупречно поклонился отцу и братьям и под дружно умолкший зал зашагал к выходу. Напряжение еще висело в воздухе, все не переставали ждать чего-то, но, уходя, Альентэ не обернулся.
10. Выбор
Тревога. Для младшего из братьев Аскуро это чувство было в новинку. Семья всегда представлялась ему чем-то единым и неделимым, незыблемым и неизменным, а отношения в семье – простыми и понятными. Каждый занимал определенное место, у каждого было свое дело и одновременно у всех – одна общая цель: благоденствие Царства Вечности. Нааяр занимался управлением и политикой,
Но после того самого дня, когда воскресший брат появился в дверях Совета, в сердце угнездилась и пустила корни тревога, а обычная уверенность в правильности происходящего пошатнулась, подобно лишенному фундамента дому, возведенному на зыбкой почве. Твердую землю под ногами заменило некое подобие топи, неизвестно откуда взявшейся, но схватившей за ноги не хуже самой настоящей трясины. И с каждой мыслью, с каждым словом топь эта становилась все зыбче, а то, что раньше представлялось четким и ясным, переставало быть таковым.
Пока длился Эссельс, на языке у Сидаля крутилось множество вопросов, однако с появлением Тансиара они все разом вылетели из головы, и под конец Совета остались только три: как брат выжил, где он был все это время и почему не давал о себе знать? Именно их младший Аскуро намеревался задать и получить ответы, которые могли хоть что-нибудь прояснить. И это тягостное ожидание вкупе с мучительной неизвестностью и засевшими где-то глубоко подозрениями перевешивали радость от спасения брата.
Любой другой простой римерианец в первую очередь обратился бы за помощью и советом к родителям или друзьям. Но Сидаль Аскуро простым римерианцем не был и иногда искренне об этом жалел. Признаться честно, в последнее время все чаще. Что касалось родителей… его отец был Владыкой Римериана, а свою родную мать младший из братьев, как, впрочем, и все они, видел редко.
Сидалю было известно, что давшую жизнь звали Каэзия и что она была родом из благородной приторианской семьи Эленгуэм [48] , из которой вел свое происхождение и Верховный темполиец, приходившийся царице-матери двоюродным братом. О гордости этого семейства ходили легенды, впрочем, ее хватило как минимум на трех сыновей царицы из пяти. Обычно Сидалю удавалось увидеть мать лишь издалека: несколько раз на службах в Темполии, праздниках и других подобных церемониях, на которых позволялось присутствовать женщине. Так было заведено, что после истечения пятнадцати лет со дня рождения ребенка, считалось, что сын не нуждается больше в опеке матери и что дальнейшее слишком близкое общение может дурно повлиять на мальчика.
48
Девиз рода (лаэт.) «Ovoru praeferre morri» – «Бесчестью предпочитаю смерть».
Женщины в семье Аскуро согласно чтимой издавна традиции были весьма ограничены в своих правах. Данный факт не вызывал ни недовольства, ни возмущения, ни желания что-то изменить. Приторианки принимали устоявшиеся в обществе законы как должное и считали неприемлемым нарушать их. Первостепенной и самой важной задачей для благородной дамы являлось рождение детей, тем более если эта дама удостаивалась чести принять фамилию Аскуро.
Впрочем, следует сказать, что мать и не искала встреч со своими сыновьями. А когда встречалась с ними на приемах или публичных празднествах, строго следовала этикету, по которому каждому из молодых людей согласно очередности их рождения следовало приблизиться, поцеловать царице руку, осведомиться о ее здоровье и, обменявшись парой приличествующих моменту фраз, не задерживаясь, отойти. Выражение излишних чувств, мягко говоря, не приветствовалось. Да и оставались ли они по прошествии многих десятков лет у людей, оторванных или намеренно удалившихся друг от друга?
Их будет Пятеро. Каждый из Четырех на своем месте и Один, что соединит их всех.
Пятеро… Эдэрэр и четыре его брата? Но их шестеро. Кто же лишний? Кто-то из старших или он сам, родившийся последним? Пятеро созданы для Ритуала, как Амарар и Асандан для дня, а Яман и Сакхр – для ночи. Ритуал – священный долг и занесенный над всеми ними с рождения меч. И когда этот меч падет на их головы, никому не известно, даже Верховному темполийцу.
Сидаль часто задумывался над особенной цифрой, значившей в его семье слишком многое. До появления на свет Тансиара пятеро сыновей у Аскуро рождались исключительно во времена войн и катаклизмов, и место каждого из них было обозначено задолго до их первого вздоха. Так же, как и Силы, которые со
Но шестерых сыновей у Аскуро еще не рождалось. Храмовники верят, что шесть – это дурной знак, что братьев всегда должно оставаться пятеро – таков баланс, и он не должен нарушаться, иначе кто-то обязательно погибнет. Страшные слова, услышанные Сидалем, когда он был еще ребенком, в свое время напугали маленького Аскуро, и он запомнил их на всю жизнь.
Однако когда спустя сутки после рождения Нааяра у отца и его пепельной наложницы, взятой в плен после очередной стычки с ашесами, появился Чиаро, младенцу решили оставить жизнь, несмотря на то, что нежданный ребенок своим появлением невольно нарушил устоявшийся тысячелетиями порядок. Измена жене не осуждалась в обществе так, как измена мужу, но покой царской семьи она на некоторое время все же потревожила, особенно когда после этой связи родился ребенок. Мать восприняла неверность отца со стойкостью лучшей из представительниц своей семьи. И все же пепельная, подарившая Римериану будущего Альентэ, после рождения своего первого и единственного сына прожила недолго. Еще при жизни матери Чиаро злые языки сулили ей неотвратимое возмездие за то, что она встала между законными супругами и пошатнула вечный союз. Другие уже после смерти пепельной вполголоса обвиняли в гибели тьернийки законную жену Владыки. Ходили слухи, что царица поспособствовала устранению соперницы, но Сидаль в них не верил. Мать всегда была тише воды ниже травы. За все время их с Владыкой союза она ни слова не сказала поперек отцу. Что ей оставалось? Только смириться, не потеряв при этом своего достоинства. И она смирилась, а Силы просто пошли ей навстречу.
Сидаль мало что знал о матери Чиаро, да и те отрывочные сведения помнил лишь по рассказам старших братьев, поскольку к моменту рождения младшего из Аскуро ее уже не было в живых, а во дворце об обстоятельствах зачатия будущего Альентэ предпочитали умалчивать. Появление внебрачного ребенка восприняли как должное, отец уравнял его в правах с остальными своими детьми – и на этом все вопросы были исчерпаны.
А про пепельную говорили, что она действительно была особенной, эта таинственная женщина, пленившая сердце Владыки Римериана и невольно возбудившая вокруг себя столько толков и разговоров. Красивая, должно быть, получалась история: властитель Царства Вечности взял в плен чужестранку, которая сама потом завладела его мыслями и сердцем! Должно быть, Анаис походила на нее – иссиня-черные волосы, белая, будто светящаяся в лунном свете кожа, тонкие черты лица и восхитительные глаза! Отец просто не мог не полюбить такую женщину, тем паче, что она разительно отличалась от их матери, светловолосой, кроткой, послушной, чересчур набожной.
Тансиар в жизни не обратил бы внимание на приторианку, если бы она хоть сколько-нибудь была похожа на его мачеху. Старшему брату всегда нравились яркие, полные жизни и любви к этой самой жизни женщины. Бледные, смотрящие в пол серые мышки его не привлекали. Рийон тоже назвал бы урожденную Эленгуэм безвольной, разумеется, не будь она его матерью. Но она была ею, и ее надлежало почитать. И они почитали.
Однако пока Каэзия Аскуро молилась Силам за сохранение величия их семьи, ее сыновья выросли и перестали нуждаться в ней. Теперь у каждого из них была своя жизнь, своя судьба и свой герб [49] . У кого не было своего собственного герба, так это у Чиаро. Незаконнорожденным детям он не полагался, но по воле отца после проведенного ритуала, указавшего на Тансиара как на будущего Альентэ, Нааяр разделил свой герб и хотел было отдать брату Орла, но Чиаро и тут не изменил себе. «Раз бастардам не положен собственный герб, что ж, не будем дразнить Богов», – ответил тогда Тансиар и отказался от предложения Наследника. А через какое-то время алеарианцы сами поместили себе на знамя любимую птицу Чиаро – его ручного сокола, и это прижилось. Спорить никто не стал. А позднее необходимость что-либо кому-либо доказывать отпала – все и без того признали, что военное дело было создано для Тансиара так же, как государственные дела для Наследника.
49
У первого из сыновей, именуемого Наследником, на знамени традиционно изображался сдвоенный герб: Змея, символизировавшая знание и мудрость, и Орел, который служил символом славы и победы. Властитель Земли брал себе герб с изображением Быка, Властителю Ветра доставался парящий в небе Ястреб, Властителю Воды – Дельфин, а Властителю Огня – Ягуар.