Пыльная зима (сборник)

Слаповский Алексей Иванович

Музыки не было.

Гроб вынесли из ворот, какая-то старуха истошно закричала, чтобы тут же закрывали, закрывали ворота.

Катафалк не подъехал к дому, стоял в конце улицы – чтобы все-таки понести гроб на плечах, как положено, а не сразу пихать в машину.

Несли молча.

На небе была большая темная туча, не закрывающая еще солнца, но наползающая на него, двигающаяся в сторону процессии.

– Как бы дождь не это самое, – заботливо сказал Маракурин.

И в самом деле: крапнуло, крапнуло – и хлестануло.

Несущие

гроб пошли скорей, чуть не побежали, но опомнились, остановились.

«Табуретки, табуретки давайте!»

Поставили гроб на табуретки, сильные струи дождя обливали покойницу, омывали ее маленькое сморщенное лицо с выступающим подбородком – и все как зачарованные смотрели на это.

«Да что ж вы!..» – Нина накрыла лицо белым кружевным полотном. Подъехал задом катафалк, гроб поместили в нем – а тут и дождь кончился. Все вокруг засверкало как новое.

– Хоть опять вынимай и неси, – сказал Маракурин. – По такой-то погоде – милое дело!

Но родственники и близкие уже рассаживались в катафалке, в автобусе, многим же соседским старухам не досталось места, и они, обиженные, побрели по домам, чтобы потом собраться на поминках. Им очень хотелось посмотреть, как все будет на кладбище, поэтому они и обиделись.

– У меня-то больше людей наберется, и автобусов Васька с атыпы (АТП, автотранспортное предприятие) хоть десять пригонит. У меня такого не будет! – говорила одна старуха.

– Разь можно! – соглашалась другая. – Это Коська-алькогольник не постарался. Пропащий.

– Похоронить путем не умеют, – поддакивала третья старуха, тоскуя о том, что сын ее тоже пьяница и ей самой, возможно, через год-два не миновать такого позора…

На кладбище быстро, почти без слов попрощались, закрыли гроб крышкой, заколотили, опустили в могилу, штатные могильщики бросили по несколько лопат, оправдывая свою должность, а потом предложили мужикам размяться, мужики согласились охотно, работали и поглядывали на водку и стаканы, которые Нина доставала из большой сумки.

– Легкая земля, – сказал стоящий рядом с Неделиным Маракурин. – Сыпучая, сухой пескозем. А тещу я, помнишь, в том угле хоронил? Там земля тяжелая, глина. А это легкая земля, тут одно удовольствие хоронить.

Закончили, стали в круг, чтобы выпить над могилой.

Дали стакан и Неделину.

– Вот он для чего тут, – сказала Лена. – Не водка – он и не явился бы к родной матери…

– Выпить кто не любит! – пошутил Маракурин.

– Лена, потом, потом, – сказала Нина.

– Да мне что. Пусть хоть зальется.

– На похоронах грех не выпить, – защищая Неделина, по-мужски сказал Леонид.

Но Неделин отдал свой стакан кому-то.

– Как же, Костя? За маму? – сказала Нина.

– После.

– Ну и это правильно. Успеем.

– Выдрючивается, скотина, – печально сказала Лена.

Побрели к автобусу, ехать домой, на поминки.

Неделин задержался у могилы, у черного холмика, на котором были яркие бумажные венки и поставлен был памятник – остроконечная железная пирамидка, крашенная серебром, со звездой наверху. Большинство памятников

были такими. И у матери Неделина, он вспомнил, был такой же памятник.

И он, похоронив сейчас эту чужую старуху, только теперь понял, что он ведь недавно похоронил свою мать, он понял ее смерть, осознал наконец, что он сирота и никто никогда его не будет так любить, никому он так не будет нужен, как матери. Неделин вспоминал ее лицо и не мог вспомнить. Нет, он помнит, помнит, это он в такую минуту не может вспомнить, когда все заслоняет лицо старухи, он, конечно, вспомнит, стоит лишь сосредоточиться. Неделин закрыл глаза – и увидел лицо матери. Ярко, словно освещенное близким светом. Глаза в глаза. Страшно стало. Он повалился на могилу, заплакал, плечи тряслись.

На поминках Неделин все смотрел на мальчишек, сыновей Лены (и Фуфачева), как они с удовольствием едят сладкую кутью большими ложками. Они чуждались его взгляда. Лена сказала:

– Все кобенишься, скот?

– Лена. Ле-на, – предупредительно сказала Нина.

– А чего он кобенится? Или тут не знает никто, что он алкоголик? Чего он не пьет-то, скотина такая?

– Он выпил! – сказал Маракурин. – Я с ним рядом это самое. Мы вместе. Ноздря в ноздрю.

– Я не пью, – сказал Неделин.

– Вот врать! – весело крикнул Маракурин.

– Врет, точно, – сказала Лена. – Вся порода их – вральная.

– Это как же понимать? – тихо ожесточилась Нина, устав быть обо всем внимательной.

– А так! Радуйтесь теперь, вы тут полные хозяева! Весь дом ваш теперь. Пусть теперь тут твой братик Костя с бабой-алкашкой поселится. Детей-алкашат заведут. А мы че ж! – Она встала и резко обняла сыновей так, что они стукнулись головами, младший заплакал и получил тут же тычка в затылок. – Мы че ж! Мы и в чужих людях поживем, и в общежитии поживем! С тараканами! У нас отца-то нету! Он есть – а нет его!

– А ты бы хотела здесь жить? – со смыслом спросила Нина.

– Зачем? Здесь ты будешь жить. Тебе с Леонидом мало собственного дома – давай и материн. Спасибо, мама, что померла.

– Да ты… Леонид!

Маракурин постучал вилкой о край тарелки.

– Поскольку это самое, – рассудил он, – то жить здесь Константину. Но у него тоже жилье его бабы. Поэтому это самое. Продать дом.

– Этого они и хотят! – сказала Лена. – Людям жить негде, а они продать хотят.

– Купи – тебе продам, – сказала Нина.

– Между прочим, – вразумительно, негромко сказала Лена, – с твоим сучьим братом я не в разводе еще. Я тут тоже права имею.

– Леонид, ты смотри! – пригласила мужа Нина. – Ты смотри!

Но Леонид мрачно смотрел на скатерть, разводя пальцем пятно на ней.

– Тихо! – сказал Неделин, быстро в уме решивший, как поступил бы Фуфачев в этой ситуации. То есть – как должен бы поступить. – Тихо! Дом мамин. Значит, теперь мой и сестры. Так?

– И Мишкин еще, – сказала Нина.

– У Мишки дом казенный еще на пять лет! – засмеялся Маракурин. – Если не это самое. Досрочно освободят. Или досрочно угробят не выходя из тюрьмы! У них это запросто!