Пышка (сборник)
Шрифт:
Рабочий сделался серьезным: он узнал сына Бланшотты; он уже кое-что слышал о ней, хотя и был новым человеком в этой местности.
– Ну, мальчуган, – сказал он, – успокойся, и пойдем к маме. Тебе раздобудут… папу.
Они отправились в путь. Взрослый держал маленького за руку и продолжал улыбаться: он не прочь был повидать эту Бланшотту. Как говорили, она была одной из самых красивых девушек в округе, и в глубине его сознания, может быть, таилась мысль, что молодая женщина, согрешив однажды, пожалуй, не прочь будет согрешить
Они подошли к белому, опрятному домику.
– Здесь, – сказал мальчик и крикнул: – Мама!
Показалась женщина, и рабочий перестал улыбаться. Он сразу понял, что не пошутишь с этой высокой бледной девушкой, сурово остановившейся в дверях, словно охраняя от мужчины порог того дома, где она уже была обманута другим. Смущенный, держа фуражку к руке, он приговорил:
– Вот, сударыня, я привел вашего мальчика, он заблудился у реки.
Но Симон бросился на шею матери, снова заливаясь слезами:
– Нет, мама, я хотел утопиться, потому что другие дети меня побили… побили… за то, что у меня нет папы.
Яркая краска залила щеки женщины. Уязвленная до глубины души, она горячо обняла свое дитя, и слезы брызнули из ее глаз. Взволнованный и тронутый, мужчина стоял перед нею, не зная, как ему уйти. И вдруг Симон подбежал к нему и спросил:
– Хотите быть моим папой?
Наступило глубокое молчание. Бланшотта, онемевшая, мучимая стыдом, оперлась о стену, прижав к сердцу руки. Ребенок, видя, что ему не отвечают, продолжал:
– Если не захотите, я опять пойду топиться.
Рабочий, желая обратить дело в шутку, ответил со смехом:
– Ну, конечно, я согласен.
– Как же тебя зовут? – спросил ребенок. – Я должен сказать другим, если они спросят твое имя.
– Филипп, – ответил тот.
Симон секунду помолчал, чтобы хорошенько запомнить это имя, и, протянув рабочему руки, сказал, совсем уже утешившись:
– Так, значит, Филипп, ты мой папа.
Подняв ребенка с земли, тот порывисто поцеловал его в обе щеки и поспешно удалился большими шагами.
На следующий день мальчика встретили в школе злобным смехом; но когда при выходе тот же парень захотел возобновить вчерашнюю сцену, Симон бросил ему в лицо, как камень, следующие слова:
– Моего папу зовут Филиппом.
Со всех сторон раздались злорадные вопли:
– Филипп?… Какой Филипп?… Что еще за Филипп?… Откуда он взялся, твой Филипп?
Симон не отвечал; непоколебимый в своей вере, он вызывающе глядел на них, приготовившись скорее вытерпеть любые муки, только не бежать. Школьный учитель выручил его, и он вернулся к матери.
В течение трех месяцев Филипп, высокий рабочий, частенько проходил мимо дома Бланшотты, а иной раз, набравшись храбрости, заговаривал с нею, когда заставал ее за шитьем у окна. Она отвечала ему вежливо, но была всегда серьезна, не принимала с ним шутливого тона и не впускала его к себе в дом. Но он, самонадеянный,
Однако подорванную репутацию так трудно восстановить, и она так непрочна, что, несмотря на всю недоверчивую сдержанность Бланшотты, в селе уже начались пересуды.
Что касается Симона, он очень полюбил своего нового папу и почти каждый вечер по окончании трудового дня шел с ним гулять. Он прилежно посещал школу и проходил мимо своих товарищей с независимым видом, никогда не отвечая им ни слова.
Но однажды тот парнишка, который первый на него напал, объявил ему:
– Ты соврал, у тебя нет папы, которого зовут Филиппом.
– Почему это? – спросил Симон, страшно взволновавшись.
– А потому… Будь у тебя отец, он был бы мужем твоей мамы.
Симон был озадачен справедливостью этого рассуждения; тем не менее он ответил:
– А все-таки он мой папа.
– Все может быть, – сказал парень со злобной усмешкой, – только это не настоящий папа.
Малыш Бланшотты опустил голову и в раздумье направился к кузнице дяди Луазона, где работал Филипп.
Кузница стояла под густыми деревьями. В ней было очень темно; только красное пламя огромного горна освещало яркими отсветами пятерых кузнецов; своими обнаженными руками они производили ужасный грохот, ударяя по наковальням. Стоя среди огня, словно какие-то демоны, они не сводили глаз с истязаемого ими раскаленного железа, и их мысль тяжеловесно поднималась и опускалась вместе с молотом.
Симон вошел никем не замеченный и, подойдя к своему другу, тихонько дернул его за рукав. Тот обернулся. Работа разом остановилась, мужчины внимательно поглядели на мальчика. И среди необычной тишины раздался голосок Симона:
– Послушай, Филипп, мне сейчас сын Мишоды сказал, что ты не настоящий мой папа.
– А почему? – спросил рабочий.
Ребенок ответил со всей наивностью:
– Потому что ты не муж мамы.
Никто не засмеялся. Филипп продолжал стоять, опершись лбом на свои большие руки, которые он скрестил поверх рукоятки молота, поставленного на наковальню. Он задумался. Четыре товарища смотрели на него, а Симон, такой маленький среди этих великанов, с тревогой ожидал. И вдруг один из кузнецов, словно отвечая на мысль всех присутствующих, сказал Филиппу:
– А ведь что ни говори, Бланшотта хорошая, славная девушка, работящая и скромная, хоть и случилась с ней беда; она может быть достойной женой для честного человека.
– Это правда, – подтвердили остальные трое.
Первый рабочий продолжал:
– Разве эта девушка виновата, что согрешила? Ведь ей пообещали жениться, а сколько других, которых теперь все уважают, так же поступали в свое время. Уж это я доподлинно знаю.
– Это правда, – хором отозвались трое мужчин.
Тот продолжал: