Раб и Царь

Смирнов Александр Сергеевич

– Идиот! Не уходи! Мне же страшно! Помоги хоть краску оттереть.

– Зачем же я тогда тебя обливал, чтобы самому потом оттирать?

Видимо, жжение уже прошло, потому что Рита убрала руки от лица и, открыв глаза, посмотрела на Диму.

– А действительно, зачем ты это сделал?

– Чтобы завтра вместо того, чтобы идти на рынок, ты сидела дома и отколупывала краску.

– Дурак! У меня завтра важная встреча. Не могу же я пойти на неё с такой физиономией?

– Я схожу за тебя. Ты объяснишь, что делать надо?

– А правда, для чего ты это сделал? – уже спокойно и без

злости спросила Рита.

– Если я скажу, ты всё равно не поверишь. Узнаешь всё завтра.

– Ну скажи, я поверю.

– Я уже сказал одному, а он меня за это выгнал.

– Кто?

– Ибрагим.

Рябой сидел за столом и нервно барабанил пальцами. Напротив него молча смотрели на своего шефа непонимающие глаза его головорезов.

– Что ты так переживаешь? Одним чёрным больше, одним меньше… – решил нарушить молчание, видимо, самый старший из шестёрок.

– Дело не в чёрном. Я хотел тихо всё сделать, а этот дурак вместо того, чтобы с Ибрагимом выпить, взял, и сам всё вылизал.

– Какая разница? Тихо сделать, или громко – важен результат, – посоветовал другой.

– Вам хочется, чтобы здесь менты ползали и вынюхивали всё?

– А то они так не ползают? – поддержал своего подчинённого старший. – У нас там всё схвачено. Да и кто с ними возиться будет? Они же нелегалы.

– Наверное, ты прав, – подытожил Рябой, – будем под скинхедов работать.

– Под кого? – не понял старший.

– Оденетесь во всё чёрное, повязки со свастикой нацепите, ну и вроде бы чёрных громить будете.

– Из меня такой же скинхед, как из тебя балерина, – засмеялся старший, обращаясь к Рябому.

– Маску на рожу надень, – прервал смех Рябой. – Надо будет, и балериной будешь, понял?

– Классно придумано, – вступил в разговор бандит, который до сих пор не проронил ни слова. – Значит, они этих молокососов трясти будут, а мы вроде и не при делах?

– Учись, – сказал Рябой старшему. – Молодой, а просёк сразу, не то что ты.

Задание, которое Диме дала Рита, было простым. С самого утра надо было открыть палатку, расставить товар и начать торговлю. Не случись этого дурацкого инцидента с краской, за прилавком стояла бы сама хозяйка, а Дима подменил бы её часа на два – три. Именно в эти два или три часа должно было произойти главное: хозяйка, заметив представителя поставщика, должна была перехватить его по дороге к конторе рынка и затащить в специально приготовленное помещение с мягкой кроватью и столом с коньяками и закусками. Тем более, что место это было прикормлено. Целую неделю Рита ублажала здесь представителя поставщика, и по её расчётам этот ненасытный кобель не мог проскочить мимо умело поставленного капкана. Всё остальное, как говорится, было делом техники. Договор по оптовым поставкам был бы заключен с ней на самых выгодных условиях, а конкуренты получили бы дополнительную наценку. И это справедливо. Не зря же она целую неделю размазывалась перед этим омерзительным боровом. Именно поэтому, приходя домой с работы, Рита отыгрывалась на таком же беззащитном и бесправном, как и она сама, Диме. Издеваясь над полностью от неё зависимым мужиком, она хоть в какой-то степени поднималась

в своих собственных глазах и с наслаждением наблюдала за человеком, которому судьба уготовила испытания ещё более противные, чем ей. Однако в этом она, видимо, перестаралась. Выходка её нового сожителя и работника напомнила ей, что предел есть всему.

Рита конечно же не посвящала Диму в свои планы. Она просто потребовала, чтобы он поторговал за неё целый день. А она, когда он уйдёт, пемзой отдерёт эту проклятую краску, скроет следы косметикой и всё равно осуществит свой гениальный план.

День, что называется, не задался с самого начала. Вместо того, чтобы открыть палатку и торговать, Дима отправился к своему недавнему знакомому Ибрагиму.

– Зачем ты пришёл? – зло встретил его тот. – Я же просил тебя больше не попадаться мне на глаза.

– Я просто хотел предостеречь тебя.

– Меня опять хочет кто-то убить?

– Напрасно ты иронизируешь. Я просто за добро хочу отплатить добром.

– Что ты называешь добром? То, что я принял тебя, накормил, напоил, и на работу пристроил? Или то, что ты за глаза облил грязью моего друга?

– Поверь, я тебе говорил истинную правду. Смерть была предназначена тебе, а не твоему другу. Махмуд принял её вместо тебя из-за своей жадности.

– Видит Аллах, я долго терпел! Убирайся, или я разобью твою подлую голову вот этой бутылкой. – Ибрагим схватил бутылку, попавшуюся под руку и замахнулся.

– Ты гонишь человека даже не узнав, зачем он пришёл к тебе.

– Хорошо. Говори и уходи.

– Ты не разобьёшь мне голову бутылкой. Но если ты немедленно не закроешь свои палатки и не уйдёшь с рынка, твоя голова будет разбита бутылкой.

– Ах вот что ты хочешь? Ты желаешь, чтобы я убрался отсюда? Теперь мне всё ясно. Ты на конкурентов работаешь. Это они тебя подослали.

– Ничего тебе не ясно. Просто я могу знать то, чего другие не могут.

– Убирайся, шакал! – Ибрагим снова поднял своё оружие. – Сейчас мы увидим, чью голову разобьёт бутылка.

Он размахнулся и изо всех сил швырнул её в Диму. Та, просвистев возле самого уха, разбилась о стену. Дима, повесив голову, молча вышел из комнаты.

Уже в который раз Дима убеждался, что никакие уговоры и убеждения не способны изменить судьбу, данную человеку свыше. Убеждался, но, тем не менее, шёл к людям, стараясь предостеречь их от опрометчивого шага, шёл, и всякий раз люди шарахались от него, как от прокажённого, оскорбляя и угрожая расправой. Зачем он это делал? Дима и сам этого не понимал. Видно, и у него была своя судьба, видно, и ему кто-то свыше предначертал нести людям добро, неизменно получая от них за это зло.

Не успела за его спиной закрыться дверь, как во дворе раздались крики, и почувствовался едкий запах дыма.

– Пожар! – кричало сразу несколько голосов.

Ибрагим, как пуля, выскочил из своей каморки и, сбив Диму с ног, выбежал во двор. Во дворе был не только пожар. Парни крепкого телосложения в чёрной униформе и масках с факелами в руках бегали по рынку и, закрыв доской дверь, поджигали палатки. Общий шум кричащих людей как ножом разрезал душераздирающий вопль торговцев, заживо горящих в своих палатках.