Раб великого султана
Шрифт:
– Эту женщину надо бросить в море! Это из-за ее дурных глаз погибло наше судно!
Из этих слов я понял, что они давно догадывались о тайне Джулии.
Но ярость моряков лишь помогла Джулии, ибо, чтобы выказать им свое презрение, предводитель неверных знаком повелел своим людям отвести девушку в круглый шатер, который стоял на корме пиратского корабля. Я почувствовал огромное облегчение, хотя сразу понял, что в плену у неверных Джулию ждут лишь насилие и рабство.
Надменный капитан еще раз нетерпеливо взмахнул своей смуглой рукой. Тогда, выступив из толпы, перед ним замер огромный, черный, как уголь, невольник, обнаженный до пояса, с кривой
Когда я увидел, как по палубе катятся отрубленные головы и потоком льется кровь, меня покинули все силы, и я рухнул на колени, крепко прижав к себе Раэля. Антти, широко расставив ноги, стоял передо мной. Но неверные, с уважением ощупав его мускулы, одобрительно заулыбались, похлопали его по плечу и велели отойти в сторону. Так я лишился всякой поддержки, а поскольку все время прятался за спинами других, то оказался в ряду пленников последним. Неверные грубо схватили меня за ноги и принялись мять пальцами мышцы, презрительно морщась. Ведь я все еще был очень худ после болезни и как человек ученый не мог, разумеется, тягаться силами с закаленными моряками. И вот предводитель пиратов пренебрежительно махнул рукой; один из его людей тут же поставил меня на колени, чтобы негр мог обезглавить меня, как других несчастных.
Увидев, что творится, Антти спокойно шагнул вперед, и никто почему-то даже не попытался ему помешать. Огромный негр на миг остановился, чтобы отереть пот со лба, а когда поднял ятаган, собираясь отрубить мне голову, Антти схватил гиганта, поднял в воздух и швырнул извивающегося великана за борт. Не выпуская из рук сабли, негр с плеском упал в воду.
Все это произошло столь неожиданно и так всех ошеломило, что даже пираты на минуту замерли, вытаращив глаза и разинув рты. Но потом их надменный капитан громко расхохотался, а корсары начали одобрительно хлопать себя по бедрам, и никто не поднял руки на Антти. Но он был мрачен. Казалось, что лицо его высечено из камня.
Глядя на меня своими круглыми серыми глазами, Антти проговорил:
– Я совсем не хочу, чтобы эти люди смилостивились надо мной, Микаэль. Лучше умрем вместе – как вместе жили и боролись с превратностями жестокой судьбы. Может, Всевышний отпустит нам наши грехи, ибо помыслы наши были чисты, когда отправились мы в это паломничество ко Гробу Господню. Не будем терять надежды, ведь только она одна у нас и осталась!
Решив умереть вместе со мной, брат мой поступил благородно и отважно. От волнения в глазах у меня стояли слезы, когда я вскричал:
– Антти, Антти, ты действительно лучший брат на свете, но слова твои неразумны. Теперь я вижу, что ты еще более наивен, чем я думал. Не веди себя, как последний дурак! Живи – и будь счастлив, я же стану молиться на небесах, чтобы в неволе у неверных не было тебе слишком тяжко.
Но хоть и говорил я такие слова, сам в это время трясся от страха и в душе моей клокотали совсем иные чувства. Еще ни разу в жизни небеса не казались мне столь далекими, и я готов был променять свое место в заоблачных высях на заплесневелую корку хлеба – лишь бы жевать ее на этом свете!
Тем временем ужасный негр успел взобраться
– Бисмиллах! Иррахман! Иррахим!
Крик мой прозвучал столь впечатляюще, что изумленный палач опустил ятаган. Сам я не видел в происходящем ничего смешного, но мерзкие пираты снова расхохотались, а их капитан приблизился ко мне, благосклонно оглядел меня и произнес что-то по-арабски. Я смог лишь мотнуть головой, но мой песик оказался умнее меня: виляя хвостиком, он подбежал к капитану, вежливо встал на задние лапки и принялся умоляюще смотреть то на корсара, то на меня. И тогда сей гордый муж наклонился, взял Раэля на руки и начал ласково почесывать ему за ушами.
Пираты все еще смеялись, но капитан посерьезнел и заставил их замолчать, воскликнув:
– Аллах акбар! – Затем он повернулся ко мне и на ломаном итальянском языке спросил: – Почему ты взываешь к Аллаху, милосерднейшему из милосердных? Разве ты мусульманин?
– Что такое – мусульманин? – удивился я.
– Мусульманин – это человек, покорный воле Божьей, – ответил пират.
– Так разве и я не могу покориться воле Всевышнего? – проговорил я.
Капитан милостиво взглянул на меня, погладил Коран, который держал в руке, и сказал:
– Аллах велик, и безмерна доброта Его, так что если ты наденешь тюрбан и перейдешь в истинную веру, я сохраню тебе жизнь, хотя как пленник, захваченный в бою, ты станешь моим рабом; так повелел Пророк, да будет благословенно имя Его.
В ответ на это я смог лишь повторить:
– Да будет благословенно имя Его! – так велико было мое облегчение, когда я понял, что и дальше буду дышать полной грудью, видеть небо и есть хлеб.
Но брат Жан, который тем временем пришел в себя, вцепился мне в горло и принялся осыпать меня страшными проклятиями и молотить кулаком, вопя, что я – жалкий отступник и мерзкий предатель, оказавшийся хуже ползучего гада и обреченный теперь на вечные муки, ибо ради того, чтобы подло спасти свою поганую жизнь, совершил самый ужасный грех – чудовищный и неискупимый.
Злой монах еще долго выкрикивал ругательства и оскорбления, призывая Господа обрушить на мою голову самые страшные кары, но наконец Драгуту – а именно он и был предводителем пиратов – все это надоело. Он погладил Коран и щелкнул пальцами. И тогда негр с радостью поднял саблю и одним махом отсек брату Жану голову. Она скатилась на доски – и полуоткрытые уста ее все еще, казалось, продолжали извергать проклятия. Не слишком-то благочестивой была эта смерть… Однако я ни минуты не сомневаюсь в том, что по вере своей брат Жан заслужил мученический венец. Во всяком случае я почувствовал огромное облегчение, когда ятаган палача оборвал вопли и брань монаха, ибо зловещие пророчества брата Жана заставили меня затрепетать от ужаса, напомнив о каре небесной.