Рабин Гут
Шрифт:
Местные же псы почему-то находятся на том же уровне развития, который человек прошел еще в каменном веке. Сами представьте, как говорить с питекантропом, если ты его спрашиваешь: «Скажите, пожалуйста, где тут у вас ближайший собачий питомник?» А он тебе отвечает: «Моя не тирогай. Моя пилехо в еда. Моя – же-осткий мяса!»
Если вам трудно осмыслить такой диалог или, к несчастью, не довелось общаться с подобными индивидуумами, то просто представьте, что вы едете в трамвае со слепоглухонемым кондуктором. В вагон заходят контролеры, вам нужно срочно купить билет, а кондуктор вас в упор не видит, не слышит и ничего не говорит.
Вот
Сразу после завтрака Грифлет начал собираться в дорогу. Какая-то сволочь приляпала ему на лицо печать мужества, и рыцарь печального образа стал сразу не похож на себя. Сэр Грифлет все утро упорно начищал свой меч, несколько подзабывший о том, что иногда требуется покидать ножны. Надраил рыцарь и медные доспехи «а-ля Юлий Цезарь». Теперь он походил на японского самурая, карающую десницу Господа и елочную игрушку одновременно.
– Пожалуйста, не провожайте меня! – сделав лицо Пьеро, проговорил Грифлет. – Я ухожу добыть себе славу, а вам путевку в новую жизнь. Путь мой будет усыпан терниями, но я вытерплю все лишения, как Иисус терпел свой венец, и вернусь к вам с победой или сгину навек.
– Вот только второго не нужно, – пробурчал себе под нос Рабинович. Грифлет этого не услышал.
– Сэр Робин, я прошу вашего разрешения для поиска Грааля, – закончил рыцарь свою пафосную речь. – А вас, святой отец, прошу благословить меня в дорогу.
– Э-э… Ну, иди с богом, короче, – смущенно пробормотал Попов и хлопнул коленопреклоненного Грифлета своим крестом по плечу. – И скатертью… Э-э, в общем, счастливого пути.
Ровена вытерла шелковым платочком свои девичьи слезки, не забыв по пути прихватить сопли из-под носа, и протянула сей кусок материи Грифлету на память (экие нежности!). Рыцарь посветлел лицом, улыбнулся и поцеловал дар принцессы (тьфу! С ума сошел). Затем Грифлет поместил платочек под доспехи, туда, где полагается быть сердцу, и, схватив со скамьи мешок с провизией, бегом припустил к выходу на свежий воздух (Эй, а с остальными кто прощаться будет? Святая Дева Мария?).
В общем, наш тесно сплоченный коллектив понес первые потери со времен приснопамятной битвы на лесном перекрестке. Я посмотрел на лица людей и заметил неподдельную печаль. А Сеня вообще выглядел так, словно любимая бабушка умерла и оставила наследство соседу по лестничной площадке.
Что-то я не пойму, вы Грифлета заранее решили похоронить? А заодно вместе с ним и наши надежды на возвращение домой?
– Заткнись, Мурзик. И без тебя тошно, – отмахнулся от меня Рабинович и повернулся к Аллану. – Ты кукушку ловить собираешься?
Йомен утвердительно кивнул и принялся выгребать хлам из своего вещмешка в поисках необходимой снасти для поимки кукушки. Как я понял, Аллан собрался делать что-то вроде капкана для птиц, и мне было любопытно на это посмотреть.
Собственно говоря, настоящих птицеловов я в деле не видел. Лишь один раз мне довелось наблюдать, как мальчишки во дворе ловят воробьев. Они брали картонную коробку, переворачивали вверх дном и один конец приподнимали, подпирая палочкой, к которой была привязана
Как я понимаю, кукушка – птица хитрая и трудноловимая. Хотя, может быть, это потому, что она, как тот Неуловимый Джо из анекдота. Слышали?.. Сейчас расскажу!
Едут два ковбоя по прерии, а навстречу им третий. Один из пары говорит другому:
– Смотри, это Неуловимый Джо скачет.
– Неуловимый, это потому, что его трудно поймать?
– Нет, что ты! Просто он на хрен никому не нужен…
Ха-ха-ха! В смысле: гав-гав-гав! Не смешно? Ну и ладно.
Так вот, мне было страшно интересно, как ловят Неуловимую Птицу Кукушку. Любопытство, думаю, вполне естественное, и я сунул нос под руку Аллана, чтобы посмотреть, чем это йомен занимается. А поскольку зла никому не хотел и, более того, собирался вместе с Алланом пойти ловить кукушку, то мне совершенно непонятны те грубые слова, которыми встретил мое любопытство Аллан.
– Ах ты, псина противная! – завизжал йомен так, словно я по меньшей мере обставил его в стрельбе из лука. – Куда башку свою дурную суешь? Всю ловушку мне изодрал!
Ой-ой-ой! Какие мы нежные! Стоило из-за какой-то пары ниток такой крик поднимать? И не больно-то мне хотелось посмотреть, что ты там делаешь.
Тут еще и Сеня на меня закричал. Так что я с чистой совестью обиделся на всех и пошел приставать к Горынычу. У монстра тоже было не игривое настроение. Он сбежал от меня на стол и стал призывать Рабиновича навести в семье порядок. Сеня, естественно, не приминул показать, кто у нас «альфа-лидер», и занялся моей дрессурой. Ну и кот с ним! Хоть какое-то развлечение да выпало на мою долю…
Каюсь – грешен! Повреждения, нанесенные мной снасти для ловли хитрой птицы-кукушки, оказались более серьезными, чем мне представлялось поначалу. Аллан провозился с ремонтом своей ловушки почти до обеда, постоянно бормоча себе под нос, что «у благородных свои причуды», а он бы «такого кобеля кнутом ременным отхлестал». Никто, кроме меня, этого не слышал. А я не обижался. Ну что теперь поделаешь, если у человека расстройство нервной системы?
Вся остальная компания, за исключением Попова, по большей части бездельничала, бесцельно слоняясь из угла в угол. Пещера от этих перемещений стала чем-то напоминать наш участок внутренних дел в пятницу вечером. Вроде все бегают и изображают каторжный труд, а на самом деле работа закончилась еще с утра, и теперь каждый ждет, когда наконец можно будет умчаться домой.
Исключения составляли только дежурные. Они роились в «аквариуме» и рассыпались язвительными репликами по поводу каждого, кто заходил туда и уведомлял, что отправляется «поработать со свидетелями» и обратно не вернется. А уж своим мрачным видом каждый из дежурного наряда мог бы легко оставить позади знаменитый замок Дракулы.
Ярким образчиком именно такого состояния души и являлся Попов. Усердно листая мерлиновские книги, Андрюша пытался понять хоть слово из рецепта приготовления философского камня и страшно раздражался, когда кто-нибудь из праздношатающихся попадался в его поле зрения. А если учесть, что единственный стол в пещере стоял как раз в самом ее центре, то становится ясно, что раздражение Попова постоянно и усердно подпитывалось.