Рабочий поселок
Шрифт:
— Костя! — с укором сказала Наташа. — Его зовут Павел.
— В чем дело? — спросил Костин приятель. — Я подожду, танцуйте, в чем дело?
Оркестр снова заиграл, на этот раз фокстрот.
— А я не подожду! — сказал Костя и подхватил Наташу. Она рванулась, он толкнул ее в спину. Павел, Леня, еще несколько ребят бросились к ним.
— А ну, вон отсюда! — сказал один из парней, энергично выталкивая Костю из круга танцующих.
— Да пошел ты! — отбивался Костя. — Не твое дело!
— Давай, давай отсюда, —
Костю вывели из зала. Инцидент был исчерпан, оркестр приударил с новым воодушевлением, танцы продолжались.
К Плещееву тем временем зашел Макухин. Он был неузнаваем: бритый, подстриженный, в новом, из магазина, костюме. При всем том в шалагинский двор он вошел осторожно, с оглядкой, и не позвонил, а тихонько постучал в окно.
— За тобой! — сказал он, когда Плещеев ему отворил. — Уважь, Леонид, — такой день, что отказаться не имеешь права! Даже моя мадам пирогов напекла.
— Ну сколько тебе, ей-богу, говорить! — сказал Плещеев. — Ну бросил я. Соблюдаю норму, а с тобой разве соблюдешь норму?
— Вот честное слово честного человека! — Макухин прижал ладонь к галстуку. — Выпьешь свою норму, и никто ничего тебе не скажет, а мадам даже в восторге будет, она тоже трезвенница. С представителями цехового комитета завтра отмечаю, а сегодня посидим по-домашнему, как старые друзья. Ну? Леонид! Уважь! Не каждый день человеку пятьдесят исполняется! И какие, Леонид, пятьдесят — трудовые! Рабочие! Ну? Леонид!
Из Дома культуры вышли вчетвером: Павел, Леня, Наташа и ее черненькая подруга. Перешли площадь — вдруг из тени им навстречу Костя и с ним человек пять-шесть приятелей.
— Павел, смотрите! — сказала Наташа, прижавшись к его плечу.
Костя стал перед Павлом.
— Ты что за начальник? — сказал он. — Отвечай: кто ты такой, чтоб над нами командовать?
— Иди-иди, парень, — сказал Павел.
— За такие дела, — сказал Костя, — знаешь, что бывает? — Его приятели обступили их стеной. — Мы тебе скажем, что бывает!
— Костя, ты выпил! — сказала Наташа. — Уйди! Ну, я тебя прошу!
Павел улыбнулся открыто и миролюбиво.
— Интересно послушать, — сказал он. — Хором будете рассказывать или по одному?
— Шпрот! — сказал Костя. И поднес те дурацкие слова, какими хулиганье разжигает уличную драку средней руки.
— Ладно! Считаю — достаточно. — Павел начал сердиться. — Пропустите, хватит дурака валять!
— За такие дела глаза тебе выбить мало! — театрально хорохорясь, выкрикнул Костя.
Леню при этом слове как подменили.
— Глаза?! — переспросил он не своим голосом. — Ах сволочь, ах сволочь!
Он бросился на Костю.
— Ну, ну, ну, — сказал Павел. — Разойдись, брейк, ребята. — И встал между Леней и Костей, разводя их.
Никто ничего толком не заметил —
Павел лежал не двигаясь. Леня наклонился над ним, попытался поднять:
— Павка, Павка! — и тряс его в отчаянии, сам не понимая, что делает. Подбегали прохожие. Толпа увеличивалась, грозно плотнея в темноте.
— В спину, — переговаривались в толпе. — Нечисть проклятая. — А кто? — Найдут. — Расстреливать надо гадов. — Парня-то не вернешь. — Чей парень-то? — Курсант какой-то, летчик. — Эх, летчик, долетался…
Подъехала машина скорой помощи и машина с милицией. Люди в белых халатах и форменных кителях прошли через толпу, положили Павла на носилки. Капитан милиции спросил у Лени:
— Вы были при этом?
— Да, — ответил Леня.
— И я была, — сказала Наташа.
— Поедете с нами, — сказал капитан.
Павла понесли, следователь стал писать в блокноте. Леня, Наташа и черненькая пошли за капитаном к машине.
— А зачем к ней сейчас идти, ночью? — сказал капитан. — Утром сходишь. Пускай поспит.
— Она не спит, — сказал Леня. — Она его ждет. Он только вчера приехал.
Разговор происходил в отделении милиции, после того как обо всем было спрошено и записано.
— Ночью — это хуже нет родным сообщать, — настаивал капитан. — Уж ты мне поверь. Опыт имею.
— Ладно, — сказал Леня. — Если света нет у них в окнах, утром схожу.
Огни в окнах гасли один за другим, только улицы оставались светлыми линиями в засыпающем поселке да светлыми полосками висели лестничные клетки в высоких домах. Вдруг разом выключили уличное освещение — спать пора людям. Леня шел по темной улице, и за ним, на расстоянии, Наташа с подругой.
— Леня! — робко окликнула Наташа. — Может, правда, лучше утром?
Леня молчал.
— Леня! Как же вы скажете?..
Леня молчал. Он увидел — окна угловой комнаты Капустиных освещены, там не спят.
Он вошел в подъезд. Беленькая и черненькая, не осмеливаясь ни войти, ни удалиться, сели на каменном крыльце. Ноги их устали от высоких каблуков, и они сняли туфли и поставили рядом. И сидели, не говоря ни слова, подпершись кулачками.
Бодрствовала только мать, дочери спали — все три были еще тут, под материнским крылом.
На столе был прикрыт полотенцем ужин. Капустина стелила постель на диване — аккуратно, любовно — для Павла. Затревожиться она еще не успела, хотя и посматривала на часы — дешевенький будильник. Когда раздался звонок, пошла отворять с счастливым лицом. Увидела Леню, и в первый момент не дошло до нее, что он один. Потом спросила, все еще спокойно: