Работа для Бекки

Иванников Николай Павлович

«Сейчас, Пашенька, подожди, – подумала она. – Я иду к тебе».

Напоследок глубоко вздохнув, она отпустила веревку. Ящик зашатался. Она взмахнула руками, машинально пытаясь сохранить равновесие, и какое-то время ей это удавалось, но потом она услышала сухой хруст, когда ящик сложился на стыках, и в голове у нее сразу же зазвенело. Это было совсем не так, как в первый раз, это было гораздо больнее, и она сразу поняла, что сделала что-то не так. Петля не затянулась, узел на ней был слишком крепким, чтобы дать веревке проскользить в нем, и веревка очень больно давила на подбородок, а узел столь же больно давил на затылок, и было такое чувство, словно какой-то ошалевший от пьянства великан пытается оторвать ей голову.

От боли она закричала, дергаясь в петле, как марионетка на нитях, но от этого стало только больнее. Зрение пропало, хотя глаза у нее были широко раскрыты, она попыталась ухватиться за веревку рукой, но не смогла ее поймать и забилась в судорогах.

Как видно, Бог уже давным-давно знал, когда и как ей суждено умереть, и его планы на ее счет никак не были связаны с веревкой. После долгих мук в незатянутой петле голова ее все же выскользнула из веревки, и Бекки рухнула вниз, прямо на покореженный ящик, окончательно сломав его своим телом. Доски ударили по позвоночнику, щепки впились в спину, но этой боли она уже не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала. Пришло вдруг невероятное облегчение и столь же невероятное равнодушие – ни о чем она больше не думала и ничего больше ей не хотелось. Она просто лежала в неподвижности и наслаждалась отступающей вдаль болью. Так она пролежала очень долго, может быть, час, может быть, два. Времени она не ощущала. В звенящей голове то и дело проскакивала одна и та же мысль: «Пашенька, прости меня, у меня ничего не получилось… Пашенька, прости…»

Когда она смогла пошевельнуться, дело уже шло к вечеру – это она поняла, увидев в окне низко торчащее в тополях красное солнце. Звон в голове притих, зато она стала чувствовать боль и, скривившись, выдернула из бока длинную щепку. На белой блузке появилось и тут же расползлось большое кровавое пятно. Она чувствовала, что в спине торчит еще одна щепка, но никак не могла до нее дотянуться, а когда ей это наконец удалось, то она громко вскрикнула, извлекая ее из проткнутых мышц. Кровь бежала по телу, но она не обращала на нее внимания. Тяжело поднявшись с пола, она сняла окровавленную одежду, бросила се и отправилась в душ. Забравшись в ванну, она включила воду, села на холодный фаянс и, обхватив себя за колени, долго сидела под студеными струйками, постепенно коченея и покрываясь «гусиной кожей». Она плакала, но слезы моментально смывались водой.

Она могла бы сидеть так еще очень долго, если бы снова не раздался звонок в дверь. «Позвонят и уйдут», – решила она, не пошелохнувшись. Визитер, однако, оказался настойчивым и не думал сдаваться. Тогда она выбралась из ванны, обтерлась найденным на полке единственным полотенцем и вышла в прихожую.

– Кто? – спросила она, вытирая мокрые волосы, с которых текли на линолеум потоки воды.

– Это я, – послышался осторожный Наташин голос. – Ты как?

– Нормально. Что тебе надо?

– Да нет, ничего. Просто проверить хотела.

– Проверила?

– Проверила.

– До свидания.

Не желая больше разговаривать, Бекки ушла в комнату и надела свою окровавленную одежду, не представляя, что делать дальше.

А дальше она просто легла на голый пол, закрывшись руками от бьющих в голое окно прощальных лучей солнца, и, свернувшись калачиком, крепко зажмурилась. Она не хотела видеть пустоту, которая ее окружала и ощущать пустоту, царившую у нее внутри.

Ей было очень плохо. Так плохо, что нормальному человеку это даже представить себе невозможно. Она снова плакала, но уже не столь непроизвольно, как вначале, – сейчас она хотела этого, надеялась, что от слез полегчает, все ждала, когда камень спадет с души, но момент этот никак не хотел наступать. Наоборот – с каждой минутой камень становился все тяжелее, и скоро она поняла, что слезы не помогут. Слезы еще никогда и никому не помогали.

Когда она нашла в себе силы вновь открыть

глаза, солнце уже успело закатиться за скрытый домами горизонт, и в комнате, как и за окном, стало темно. Все люстры, торшеры, бра и прочая осветительная техника, которая раньше в квартире была в изобилии, ныне отсутствовала, плафон с лампочкой остался лишь в ванной, и она решила довольствоваться хотя бы им. Распахнув двери ванной на всю ширину, она зажгла свет и тут же вспомнила о презенте Влада. Это было весьма кстати, потому что она вдруг почувствовала зверский голод. Достав из пакета кагор и икру (к счастью, банка оказалась стеклянной, а не железной, с обычной крышкой на резьбе, и консервный нож не понадобился), она расстелила пакет прямо на полу, сымитировав наличие скатерти, и щепкой от ящика вдавила пробку внутрь бутылки. Отпила немного прямо из горлышка, двумя пальцами зачерпнула из банки икру и отправила в рот. Влад не обманул – икра действительно была свежая, без малейшей горчинки, малосольная, крупная и упругая. нисколько не давленная. Сама не заметила, как съела почти всю банку, прямо так, без хлеба (да и где его было взять?), запивая сладким вином.

«Надо жить, – думала она, стараясь гнать лезущие в голову мысли о самоубийстве. – Надо жить, Бекки. Надо начать с нуля. Это не так уж сложно, ведь у тебя есть профессия, есть квартира…»

В том, что квартира по-прежнему принадлежит ей, она очень сомневалась – как видно, Андрей в самом деле имел массу кредиторов, но сейчас ей не хотелось думать на эту тему. Есть профессия и есть квартира – и баста. Все остальное будет зависеть от того, насколько быстро она оправится, придет в себя и сможет начать жизнь заново.

Надо только найти работу. Работа – вот что сейчас самое главное. Да, устроиться на порядочную работу сейчас не так-то просто, но она знает массу людей – все старые друзья Андрея, – у них свои фирмы и магазины, и наверняка кто-то сможет ей помочь.

Да, она просто начнет жизнь сначала.

Словно всего этого кошмара и не было…

* * *

Секретарша у Малянова оказалась костлявой низкорослой девицей с жидкими прямыми волосами, в общем, вид ее в представлении Бекки никак не вязался с ее должностью. Ни длинных ног, ни златокудрой копны волос, ни выпирающего далеко вперед бюста, и почему-то сразу вспомнилась старая шутка: «Не смотри, что у меня грудь впалая, зато спина колесом», и непроизвольно лезло на язык неприятное слово «страшилка».

Впрочем, голос у секретарши оказался очень приятным, прямо-таки ангельским, и Бекки немедленно прониклась к девушке симпатией.

– Я могу вам чем-то помочь? – спросила «страшилка».

Бекки кивнула.

– Мне нужен Малянов Дмитрий. Отчества, простите, не знаю. Он у себя? – она кивнула головой на двери кабинета.

– Да, конечно, и как раз свободен.

«Страшилка» в мгновение ока оказалась у дверей и распахнула их перед Бекки.

– Дима, к тебе посетитель!

Бекки подумала, что если уж «страшилка» называет своего начальника по имени, значит, между ними наверняка имеется личная связь, но вместе с тем никак не могла представить себе, как рослый красивый Малинов, «гроза женщин», занимается сексом с этой замарашкой. Что-то тут не так. И она решила: «Малянов – нарочно завел себе страшненькую секретаршу, чтобы не ревновала жена».

Малянов, хозяйски развалившись в неустойчивом на вид кресле, сидел за большим черным столом, с деловым до неприличия видом уткнувшись в какую-то бумагу. Когда Бекки вошла, он сразу отбросил бумагу и вышел из-за стола, протянув к Бекки свои огромные руки.

– Здравствуй, Лариса, – сказал он, и они обменялись легким рукопожатием. – Рад видеть тебя живой и здоровой.

Он выдвинул из-за стола еще одно кресло и указал на него рукой: «Присаживайся». Бекки села. Малянов кинулся к бару у стены.