Работа для рыжих
Шрифт:
Первой меня, разумеется, не пустили. Гиз повел своего смирного коня в поводу и без помех пересек трещинку. Я и Киз проделали тот же самый маневр с тем же отсутствием каких-либо последствий. Все сработало!
Путь к цели, выбираемый королем Артаксара, еще раз семь проходил через трещины, каверны, провалы в плато, от небольших — меньше пары-тройки сантиметров в ширину и нескольких десятков метров в длину — до длинных, протяженность их определению не поддавалась, а в поперечнике доходило до полутора метров. Во всех случаях магия рун хранила отряд от превращения в отбивную до той поры, пока очень некстати из моего кармана не вырвалась с ликующим воплем маленькая искристая комета:
— Оса,
И прежде чем я успела среагировать на это ультимативное заявление, пересекла защитный периметр. Язык сырой силы, багрово-рыжий, плотный, но вовсе не тягуче-неповоротливый, как лава извергающегося вулкана, а подвижный, подобный ртути, взметнулся вверх. Сырая сила подхватила сильфа в полете, заставив наши сердца замереть в предчувствии ужасной неотвратимости, а потом Фаль, чуть ли не мурлыча от блаженства, обернулся в «лаву», как часом раньше в шелковый платок, и растопорщил крылышки.
— Как здорово! — воскликнул сильф, а «язык силы» втянулся в его гибкое тельце, вызывая золотистое сияние по всей поверхности.
Ну конечно! Напрасно я испугалась! Если духи воздуха создания магические, то магия — сырая, не темная, не светлая, а просто сила — для него что-то вроде куска пищи, которую даже перерабатывать не надо. Как лягушка дышит кожей, так и сильф всем телом впитал энергию и подкрепился. Правда, очень сомнительно, что мой дружок решит перейти на такую диету, пренебрегая гастрономическими удовольствиями. Нет, никогда не поверю, что Фаль окончательно променяет кусок торта на аморфное нечто. Разок-другой полакомится энергией в качестве эксперимента, но не откажется от пищи окончательно и бесповоротно. Еда для сильфа — религия, и это отнюдь не монотеизм. Богатству его пантеона впору даже древним грекам позавидовать.
— Подкрепился? — усмехнулась я, принимая друга на ладонь.
Тот плюхнулся в самую серединку и, чуть насупившись, заявил:
— Булочки с медом лучше!
Вот-вот, все как я и предполагала, кулинария — навеки фаворитка среди наук, кои желает постигать мой спутник. Я засмеялась, отклонившись в сторону ровно настолько, чтобы Гизу, подавшемуся вперед, хватило длины рук, дабы обхватить меня и на пару мгновений прижать к груди. Бесподобные ощущения! Дайте только с жерновом разобраться, устрою себе романтические каникулы, а то даже на поцелуи времени не хватает! Невольно вспомнились первая подслушанная беседа Сил и слова насчет плохого размножения Служительниц. Какое на фиг размножение, когда даже на банальные романтические отношения лишней минутки нет?! А если не почкованием, а естественным путем размножаться, то срок ой-ой какой нужен, а меня вон из мира в мир чуть ли не раз в месяц перешвыривают. Хм… ну насчет размножения это я поторопилась, пока в ближайшей перспективе таких планов нет, а на дальнюю… Почему бы и нет, я уже знаю, на кого должны быть похожи дети.
— О чем задумалась? — поинтересовался Гиз.
— О том, что мои дети будут рыжими, — машинально отозвалась я.
— Ты рыжая, но отец может быть и другой масти, — заметил Киз, прислушивавшийся к разговору.
— Я в курсе необходимой гомозиготности фенотипа, — усмехнулась, борясь с искушением показать киллеру, нет, обоим киллерам, язык. Ага, со школы фанатично обожала биологию и никак не могла понять однокашников, считавших закон Менделя сложнее теоремы Виета. — Но Гиз тоже рыжий.
В первый раз увидела, как мой киллер покраснел и посмотрел такими глазами, что сердце в груди замерло, а потом от макушки до пяток разлилось тепло, а в голове зашумело, будто пару бокалов красного без закуски умудрилась выпить. Было такое только раз на вечеринке по случаю окончания первого курса и более в студенческие годы не повторялось. Мозги
Гиз поймал мою руку, покрыл быстрыми нежными поцелуями пальцы и отпустил. Подходящих слов, чтобы выразить то, о чем кричали глаза, не нашлось. А и не надо.
Фаль же настолько заинтересовался странными словами «гомозиготность» и «фенотип», что, игнорируя судьбоносную романтичность момента, немедленно потребовал расшифровки понятий. Я уже давно заметила патологическую тягу дружка к знаниям. Он поглощал их как губка и, что еще более удивительно, не просто слушал, но и понимал практически все, что я старательно объясняла.
— Мы про рыжий цвет волос у детишек говорили. — Я почесала нос, выбирая наиболее упрощенный вариант расшифровки понятия. — Вот у меня волосы рыжие и у Гиза тоже, пусть даже другого оттенка, и если у всех наших предков волосы тоже были рыжие, то и у потомков будут рыжими, как ни крути. Это и есть гомозиготность, то есть однородность признака рыжины.
— А фенотип? — увлекся беседой сильф, ничуть не озадаченный моими матримониальными планами на Гиза. Такое впечатление, что он давно записал нас с киллером в графе «пара» и больше по этому поводу не заморачивался. Гиз же просто пытался дышать.
— А это даже проще. То, какой ты снаружи и внутри, и есть твой фенотип. Ну вот, скажем, расти ты не в лесу, а на лугу, у тебя крылья могли стать другого цвета или глаза не такими большими, чтобы их солнце не слепило, — отмахнулась я.
Игра на отвлечение удалась! Напряженное ожидание неизбежного и обреченность на великое геройское деяние сменились у Киза удивлением. Я бы даже сказала, удивлением приятным. Неужели он до сих пор не понял или не поверил, что я его брата не по шкале пушечного мяса котирую, а гораздо выше? Гиз и вовсе перестал думать о ближайшем грядущем, усвистев мыслями в некое далеко с рыжим отливом. А Фаль-то, Фаль настолько всерьез заинтересовался вопросами наследственности, что я клятвенно пообещала ему на ближайшем привале рассказать о дедушке Менделе и горохе.
— Ксения, — тихо позвал меня любимый.
— Аушки? — отозвалась я, отвлекаясь от рассказа о наследуемых признаках на примере бабочек. Почему-то именно чешуекрылые интриговали сильфа особенно сильно.
— Ты… нет, извини, ничего, — мотнул головой киллер так резко, будто хотел открутить ее насовсем.
К сожалению, допытаться до конкретных причин зарядки, доставшейся верхнему отделу позвоночника Гиза (приблизительно-то догадывалась), я уже не успела. Казавшаяся бесконечной и однообразной, не считая отсутствия трещин, встречавшихся за последние полчаса пути и ничем не отличавшихся от предыдущих полутора, дорога вдруг резко приблизилась к концу. То есть к сердцевине жернова.
Нет, указателя «Середина тут», большого менгира с жирным крестом, столба, сияющего знаком с черепушкой и молнией или иных внушающих трепет символов не имелось. Но даже не обладая чутьем Киза, замешанным на ритуале коронации и посвящении аров Изначального Договора, я чувствовала — мы на месте. А потом это и вовсе стало очевидно в буквальном смысле слова. Потоки силы все утолщались и утолщались, стекающиеся со всей равнины ручейки превращались в речные струи, завивающиеся спиралью водоворота или, что лексически более верно, силоворота. Тут сам воздух был пронизан энергией, а под ногами мелко вибрировал камень плато, и раздающийся на пороге слышимости низкий-низкий глубокий гул пронизывал тело, заставляя плоть вибрировать в такт с камнем. Своеобразное выходило ощущение, не противное, даже в чем-то приятное, дарящее сопричастность к чему-то великому и неизмеримо более значительному, чем люди.