Работа над ошибками

Бойко Олег

Тогда-то я и обратил внимание на чернокожего парня в камуфляжных штанах и выцветшей футболке, который сейчас вел наш «Лендровер». Я не помнил, как его звали, но я знал, что он водитель и постоянно колесит по всему северному Борно с гуманитарными конвоями. Его покрытая испариной черная кожа словно приобрела серый оттенок. Он был очень взволнован или даже напуган. Словно огромный ребенок со слезами на глазах он метался из стороны в сторону в толпе, хватал всех за руки и постоянно повторял:

– Помогите… Помогите… Кто-нибудь… Помогите, пожалуйста…

Но все отмахивались от него. В лучшем случае

говорили «извини», «отстань» или «ты не один такой» и «отвали». А то и толкнуть могли. Солдаты и миротворцы в голубых касках вообще потрясали оружием, когда он приближался.

– Стой! Остановись! Да, ты! – окликнул я его. – Что случилось?

– Моя семья… Жена и дочка, сэр… Они остались в Газабуре! Я думал, что заберу их следующим рейсом… Но полковник запретил выезжать. Сказал, что не хочет рисковать и не подарит террористам ни одной машины…

– Как тебя зовут?

– Олуджими Нгози, сэр… Можно просто Джим…

– Пошли, Джим… – сказал я, не представляя еще, что собираюсь делать, но зная, что у военных транспорта не выпросить, и потянул его за собой.

Разговаривать с полковником Ламбером было бесполезно. А вот узнать у руководителя нашей бригады хирурга Олофа Хенрикссона, не все ли машины, увозившие пациентов клиники в Газабуре, еще ушли в нашу сторону, вполне можно было. Но на входе в его палатку нашего лагеря при аэродроме я столкнулся с Кайсой Энгстрем – его помощницей – хрупкой тридцатилетней блондинкой с большими, но почти прозрачными глазами, одетой в грязный и давно уже не белый халат. Она разговаривала с Андерсом Хольмом – репортером-фотографом, всем своим видом напоминавшим Индиану Джонса, только небритого, с татуировкой на шее в виде переплетенной колючей проволоки, копной грязных кудрявых волос на голове и массивной круглой серьгой в ухе.

К старику Хенрикссону мы так и не попали. Кайса внимательно нас выслушала, но в палатку не впустила. Сказала, что Олофа не стоит беспокоить, потому что он вот только получил телеграмму из дома, что его сын-наркоман этим утром скончался от героиновой передозировки. К тому же Клиника в Газабуре полностью эвакуирована. И Андерс Хольм это подтвердил, сказав, что прибыл с последним грузовиком.

– Тогда дай мне ключи от «Лендровера», Кайса! – сказал я. – Я сам поеду и привезу сюда семью этого парня!

– Совсем сдурел?! – возмутилась девушка. – Жить надоело?! Мало того, что остался, когда уже давно мог отправиться домой, так еще и в самое пекло полезть хочешь!

– Там настоящий ад! – кивнул лохматой головой Андерс Хольм. – Лучше не соваться…

– Каждый день этот парень возит нас и наши грузы. Он рискует своей жизнью ради нас и таких же, как он сам! – я, не глядя, ткнул пальцем Джиму в грудь. – Дай ключи, Кайса!

– Тебя не выпустят…

– А я спрашивать не буду…

Кайса тяжело вздохнула, обреченно покачала головой, но вынула из кармана халата ключи и нехотя вложила их в мою протянутую ладонь.

– На, вот… это еще держи… – снова вмешался в разговор Андерс Хольм и полез в свою кожаную сумку, вынул оттуда и протянул мне пистолет. – Самозарядный «Глок 17» из высокопрочного термопластика. Если вдруг что, навел и стреляй, никаких предохранителей… австрийское качество… Спрячь под рубашку!

– Спасибо…

– Дурак! – прокомментировала

увиденное Кайса, спрятав лицо в ладонях. – Дурак – по-другому не назовешь! Ты только вернись, пожалуйста, живым… Ладно?

– Вернусь…

– И ты, Джим, тоже… С семьей вернись!

– О, мэм, вы знаете, как меня зовут? – удивился чернокожий парень.

– Конечно, знаю, Олуджими Нгози…

Из оцепления мы вырвались, пробив «Лендровером» закрытый шлагбаум. За это получили вдогонку автоматную очередь, выпущенную в воздух. Кайса и Андерс Хольм кричали на солдат и толкали их, чтобы те не стреляли нам вслед.

Удивительно, но по дороге в Газабуре мы больше ни разу не попали под обстрел. Видели и боевиков, и военных, которые тут и там стреляли друг в друга. Но наш автомобиль с красными крестами на дверцах, который вопреки логике стремительно несся в направлении захваченного экстремистами города, и те, и другие либо просто провожали удивленными взглядами, либо вообще не обращали на него внимания.

Дом, где жила семья Олуджими Нгози, находился на окраине и это оказалось большим плюсом, потому что мне вовсе не хотелось протискиваться по захламленным и обстреливаемым улицам, на которых как попало стояли побитые пулями, брошенные своими хозяевами автомобили и валялись мертвые тела, объехать которые не представлялось возможным. Но мы удачно проехали по широким периферийным улицам между разномастными строениями из дерева, ржавого железа, самодельных глиняных блоков и прочего хлама.

– Это здесь! – сказал Джим, показав пальцем на обнесенный низким покосившимся забором двор перед таким же скособоченным строением из листового железа, на одной из стен которого, тем не менее, висел наружный блок кондиционера. – Стойте!

Я ударил по тормозам и остановил автомобиль. Вокруг, как безумные, носились кудахчущие куры, за забором блеяли несколько коз, а в конце улицы две собаки грызлись между собой возле тощей туши мертвой коровы. Во дворе перед домом в неестественных позах лежали двое солдат в окровавленном камуфляже. Видимо, обоим стреляли в спину, когда они бежали к дому.

Мы вышли, и я машинально вынул из-за пояса пистолет. Стал осматриваться, стараясь не думать о том, что мне придется им воспользоваться по прямому назначению. Где-то совсем неподалеку истошно кричала и плакала женщина. На заднем плане не утихала стрельба и яростные крики на местном диалекте – на соседней улице шла ожесточенная перестрелка. Но Джим, пренебрегая осторожностью, сразу бросился во двор и стал ногами распихивать коз. Только тогда я увидел, что там, в углу, забилась маленькая испуганная девочка в национальном платье, сшитом из прямоугольного куска ткани.

– Акоко! – воскликнул Джим и, упав перед ней на колени, сгреб девочку в охапку, что-то приговаривая на местном диалекте.

Это была его дочь. Долго думать, чтобы понять это, не пришлось.

Зато крики женщины заставили меня стать чуть более расторопным. Я перешагнул через трупы военных и, выставив вперед пистолет, слегка толкнул ногой дверь. Бесшумно ступил за порог и увидел ужасную картину. Маленькая кухня, в которой прямо на кухонном столе здоровенный чернокожий детина насиловал женщину, а та, видимо, уже почти обессилев в своих попытках вырваться, плакала навзрыд и звала на помощь.