Работа над ошибками
Шрифт:
– А ещё есть друзья или просто знакомые?
– Есть. Тут во дворе компания, их у нас «бандой четырех» называют! Ждём не дождёмся, когда этих жеребцов посадят! Они-то Витю и пить, и безобразничать научили! – закончила она с такой злостью, словно в доме Кирибеевых спиртного не водилось вовеки.
– Значит, Екатерина Николаевна, – подытожил я, прощаясь, – писать никуда не нужно. Я сделаю все, что от меня зависит!
«Теперь остаётся выяснить, что, собственно, от меня зависит», – рассуждал я, спускаясь по лестнице.
Во дворе, точнее, не во дворе, а в полосе отчуждения, расположенной между тремя серыми жилыми башнями, я заметил нескольких подростков. Издали один парень был похож на Кирибеева, он кивнул в мою сторону, что-то сказал, и пацаны
Наверное, я смалодушничал, но решил-таки не подражать кинематографическим педагогам и не пошёл на решительный воспитующий контакт с трудными подростками: не стал догонять, отбирать гитару для того, чтобы показать, как под звуки шести струн можно петь лучшие образцы русской и советской песенной классики. Тем более что у них была не гитара, а серебристый японский магнитофон.
К Котику я заявился на полчаса раньше условленного времени и застал интересную картину: за раздвинутым, как для приёма гостей, обеденным столом расположились трое незнакомых ребят, одетых в ученическую форму. Судя по напряжённым лицам и сопению, они решали конкурсные задачки.
Борис Евсеевич прикрыл дверь в комнату и подсунул мне большие суконные тапки, какие в музеях обувают поверх ботинок. Я огляделся: прихожая была загромождена книжными полками, вместительной вешалкой и плетёным ящиком для шлёпанцев. На полках выстроились книги, единообразно обёрнутые программистскими распечатками и пронумерованные: 532, 533, 534…
– Во избежание расхищения книжных фондов! Нет-нет, дети не берут, а вот дамы, – Борис Евсеевич по-холостяцки улыбнулся, – все время просят что-нибудь интересненькое почитать… Пойдёмте на кухню – я заварю чай!
О том, что Котик – активный холостяк, гроза студенток-практиканток, я, конечно, знал. Поседелый, солидный, прихрамывающий, он брал лаской и вниманием. Чашечка кофе в Доме кино, где у него водились знакомые, серьёзный разговор и долгие проницательные взгляды, несколько неторопливых услуг во время педагогической практики – и вот девушка, привыкшая к зарождению и осуществлению любви в стремительных современных ритмах, вдруг понимает: а ведь в старой классической музыке что-то есть! К сожалению, и расставался Борис Евсеевич в добрых давних традициях – с объяснениями, слезами, угрозами, короче, в муках. Одно такое «прощание» я как-то невольно застал в «курзале». Студентка, именная стипендиатка, гордость курса, плакала у него на плече, а он гладил её короткие, похожие на птичий хохолок, волосы и убеждал отеческим голосом, что жизнь длинна, многообразна и неожиданна. О, если бы существовали точные методы химического анализа, позволяющие по составу слез восстановить сами печальные события! Я думаю, исследование лацканов котиковского буклированного пиджака перевернуло бы даже самые холодные, самые чёрствые души!
Борис Евсеевич взял заварной чайник и со значением спросил, какие добавки я предпочитаю – мяту, чабрец, жасмин. Потом накрыл чайник специально для этого предназначающейся сванкой, извинился и пошёл заканчивать занятия с ребятами. Было слышно, как он проверяет ответы, объясняет ошибки, журит за бестолковость, даёт домашнее задание. Наконец входная дверь хлопнула, и хозяин вернулся.
– Несколько лет тому назад, Андрей Михайлович, – пояснил он, проверяя заварку, – мы с вами разве что на балконе бы поместились, столько страждущих было! А сейчас в технические вузы недобор. Да и вообще нынче от репетитора не квалификации требуют, а связей. Худо это, очень худо!
– А ребята откуда? – спросил я.
– Отовсюду. Я ведь тридцать четыре года в школе, у абитуриентов дети подросли. Внуков, правда, пока ещё не было. Я, знаете, ничего, кроме знаний, не обещаю. И взаимным опылением не занимаюсь!
– Не понял?
И тогда Котик, разливая коричневый чай в пиалы, начал объяснять: есть, оказывается, и такой способ, очень простой и надёжный. Допустим, вы учитель математики и у вас имеется
– Но в репетиторстве как таковом, – твёрдо закончил Котик, – ничего зазорного не вижу. Кстати, вам, словеснику, должно быть известно, что образ студента-репетитора один из самых распространённых в русской литературе. Даже Ленин занимался репетиторством, – правда, бесплатно!
– Но ведь, по идее, школа сама должна справляться с успеваемостью!
– О чем вы говорите! По идее, картошку мы должны покупать в магазине, а носим с рынка. Как вам, кстати, работается? Когда от нас уйдёте?
– Вы уверены, что я уйду?
– Уверен. Школа – это вредная привычка, в которой со временем находишь удовольствие, но вы втянуться попросту не успеете, хотя ученики, я слышал, о вас неплохо отзываются. Опять-таки с литературным расследованием хорошо придумали. Подсказал кто-нибудь?
– Сам дошёл.
Борис Евсеевич поощрительно похлопал меня по руке.
– Послушайте, Андрей Михайлович, не заслуженного, но послужившего родному просвещению работника. Зачем вам менять престижную профессию на наше безнадёжное дело. Вы же видите, на какую высоту у нас учитель поставлен, Клара ведь правильно возмущалась… Иные родители считают учителей неудачниками, не нашедшими в жизни место получше, – и детям своим внушают. Когда наш Фоменко купил дачку, в роно анонимку направили: откуда у директора школы деньги на это? И правильно, простому учителю десять лет нужно котлетами питаться и отпуск на балконе проводить, чтобы позволить себе недвижимость. Мы-то с вами ещё перед классом можем поактерствовать, а родители только личным примером воспитывают. Если они долдонят «не укради», а сами с работы тащат, ребёнок таким же хапугой вырастет. Когда папаша нашего Кирибеева лупцует сынка и приговаривает: «Я тебе, сволочь, подерусь!» – понятно, что парень вырастет скуловоротом. Мы с вами наш педагогический авторитет холим, а дома дети слышат, что учителя – злобные, невежественные, коварные существа…
– А разве таких нет?
– Вы умница! Конечно есть: Гиря, например, в серпентарии должна работать, и то змеи разбегутся… Если вы, Андрей Михайлович, решите остаться в школе, буду только рад. Конечно, хороших людей больше, чем плохих, но почему-то именно хороших всегда не хватает, особенно в школе. Вам никто не говорил, что вы умеете слушать?
– Говорили! – засмеялся я.
– И ещё хочу вас предостеречь, как человек, сам пострадавший от большого и нежного сердца. Определитесь с направлением главного удара! Буриданов осел, к вашему сведению, не своей смертью умер: пока он раздумывал между двумя стогами, его попросту гнус заел. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – отозвался я, краснея.
– Замечательно. Теперь переходим к предмету нашей встречи. С Лебедевым все ясно: он в школе работать не будет, и это я понял давно. От Кирибеева Станислав Юрьевич тоже избавится, и осуждать его за это не станем.
– Не понял? Как избавится?
– Молча. Переведёт в другую школу в обмен на такого же шалопая. В начале года мы приняли парочку экземпляров из триста восемьдесят первой. Теперь за ними должок – возьмут, как миленькие…
– Знаете, я обещал матери Кирибеева…