Работа над ошибками

Квашнина Елена Дмитриевна

Потому, что это жизнь. Все течет, все меняется. Изменяется наша жизнь — изменяемся и мы сами. Отдаляемся друг от друга. Нас прежних давно нет, а нас новых мы совершенно не знаем. И любим не реальных людей, любим образы, которые придумали себе сами. Начинаются недоразумения. С годами только больше преград вырастает. Преград психологического свойства. Нет, правы были древние, нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

— Не знаю, кто и как изменяется с годами, — возмущенно заметила Лидуся, поднимаясь с кресла. — Не знаю. Наверное, ты права. Наверное, мы действительно изменяемся. Но то, что ни ты, ни твой поганый характер

ни капельки не изменились — это точно.

Она стала собираться домой, недовольно брюзжа. Брюзжание ее показалось мне довольно смехотворным. В самом деле, что за чушь? Я, дескать, не умею ценить сегодняшний день. Вся в прошлом. Если и вспоминаю, то далекие семидесятые годы. Просто упиваюсь своими воспоминаниями. Любовно перебираю их на ладони. Тогда, мол, и трава была зеленее, и вода мокрее, и сахар слаще. Потому Ивана простить не могу, что вся — в прошлом. А сейчас что? Хуже? Жизнь, конечно, здорово изменилась, не такая простая, как раньше. Зато интересная. И есть еще время на все: оглянуться вокруг, расправить плечи, ошибки свои исправить, влюбиться наконец. Тогда и трава для меня снова станет зеленой, а сахар сладким.

Я нехотя отбивалась. Ну чего Лидусе от меня, старой коровы, нужно? Семидесятые годы вспоминаю? Да. Не потому, что сейчас жить не интересно. Просто все самое лучшее, что случилось со мной, осталось там. И не было тогда особых забот и печалей. А что мне вспоминать? Восьмидесятые? Бесконечную череду смертей, укравших мои лучшие годы? Пьяного мужа? Километровые очереди? Безденежье? Постоянное чувство вины и невыполненного долга? Что?

— Можно подумать, у тебя одной жизнь была трудная! — возмущенно фыркнула Лидуся.

— Нет, не у меня одной, — кивнула я, соглашаясь. — Просто каждый скрашивает себе существование по-своему. Я вот скрашиваю его воспоминаниями.

— Да не надо ничего вспоминать! Смотри лучше вперед! Еще сколько хорошего может случиться, — рассердилась вконец Лидуся.

И сердилась на меня потом еще долго. Я не очень переживала из-за ее надутых губ. Была занята. Обдумывала наш с ней разговор. Мысленно спорила с ней и с самой собой, разбивая в пух и прах то свою, то ее позицию. И была так поглощена столь увлекательным занятием, что испытала шок, когда вернулся Иван. Не смогла оказать достойного сопротивления.

В тот день Димка пошел из школы домой, как всегда, в обычное время. И вдруг прискакал обратно минут через сорок. Нашел меня. Стараясь не выказать радость, сквозившую в каждом движении, выпалил скороговоркой, что баня Маня налепила пельменей, и обедать он будет у Лукиных. Ужинать, вероятно, тоже.

— Можно?

Его «можно» было сказано лишь для приличия. По тону ясно. Даже если не разрешу, все равно по-своему сделает. Он всегда любил пельмени. Пельмени, которые лепила баня Маня, просто обожал. Тем более, что видел их раза три в год, не чаще. Но такая несусветная радость? Да еще тщательно скрываемая. Словно Лариса ему в любви объяснилась. Непонятно. Впрочем, пусть торчит у бабки. Мне на сегодня забот меньше. Вечернюю трапезу не готовить. Димка у Лукиных поест, а я бутербродами обойдусь. И домой можно не торопиться.

Домой не торопилась. Клеила карточки для раздела дидактических материалов. Проверяла тетради. Привела в порядок стоечки с диафильмами по литературе. Выпросила у школьного мастера Каюмыча горсть мелких гвоздиков и прибила к полу отстающий линолеум.

Про себя прикидывала: Димка у Лукиных, наверное, и телевизор смотреть будет, раньше половины одиннадцатого домой не вернется. Стоит позвонить Юлику Самохину. Я ему еще зимой обещала.

Вот такая усталая, но довольная прошедшим днем, вернулась к восьми вечера домой. Открыла дверь. Пристроила сумки на тумбочку. И растерялась. С кухни доносились странные звуки: звон посуды, стук дверок у полок, какое-то покашливание. Это что? Димка еду себе соображает? Не остался у Лукиных? Почему? Не стала раздеваться. Помчалась на кухню, справиться у сына, что произошло. И… застала у плиты Ивана в фартуке. От неожиданности застыла на месте, хлопала глазами. Интересно, от чего я опешила? От вида здоровенного мужика в женском фартучке с красными оборочками, стоявшего у плиты? Или от того, что этот мужик вернулся из командировки и теперь хозяйничал на моей кухне?

— Тебя родители не учили, что когда приходишь домой, надо снимать пальто и переобуваться? — спросил Иван через плечо, колдуя над сковородкой. Не поздоровался, сразу указывать принялся. Ну, что за человек!

— Здравствуй, Иван.

— Плохо поздоровалась, — ворчливо откликнулся он и что-то вылил на курицу, лежащую в сковороде. Не знаю, какую гадость он вылил, не успела разглядеть. Зато курицу разглядеть успела. Сразу после его манипуляций по кухне поплыл одуряющий аромат. Я чуть слюной не поперхнулась. В желудке противно заныло. Занятая ощущением острого голода, ответила Ивану машинально:

— Что значит «плохо поздоровалась»? По-моему, нормально.

Сама разглядывала курицу, мечтая о целой ножке сразу. Да еще исподтишка поглядывала на Ивана. Тот вывалил на золотистую спинку вожделенной птицы необычно густой соус с темными вкраплениями, разровнял его ложкой. Накрыл сковороду крышкой и убрал огонь. Повернулся ко мне.

— Я тебя пятый час дожидаюсь. В который раз еду подогреваю. Сам, между прочим, готовил. А ты мне: «Здравствуй, Иван».

Я заулыбалась до ушей. До чего он был великолепен в эту минуту! Большой, сильный, широкоплечий. И в нелепом фартучке с оборками. А уж тон-то у него, а уж тон… Спросила, стараясь не хохотнуть:

— И как я должна была поздороваться?

— Ну, во-первых, не Иван, а Ванечка, — пояснил этот змей, снимая фартук.

— Во-вторых, «наконец-то ты вернулся», — продолжил он, подойдя совсем близко и расстегивая мне пуговицы на пальто. Я непроизвольно отшатнулась и оказалась припертой к стене.

— В-третьих, «я без тебя чуть не умерла от тоски», — совершенно серьезно учил Иван, сбрасывая мое пальто прямо на пол. Я попыталась шмыгнуть у него под рукой. Ничего не получилось.

— А в-четвертых, ты должна была меня поцеловать, — закончил он свою лекцию и прижал меня к стене.

Бог мой! Я и забыла совсем, как надо целоваться. В голове началось разжижение мозгов. Ноги в коленях ослабли. Э-э-э… Так нельзя! Нельзя ему этого позволить.

— Ум-м-м-м… — промычала я.

— Что? — встревоженно спросил Иван, отрываясь от моих губ. Выглядел в тот момент немного испуганным.

— У тебя курица сгорит! — ляпнула ему первое, что пришло в голову. Ерзала в его руках, стараясь вывернуться. Пыталась восстановить контроль над ситуацией. Иван не пошелохнулся. Покачал головой, ехидно заблестев серо-синими глазами. В уголках его губ плескалась усмешка.