Работы Фрейда по технике психоанализа.
Шрифт:
Лакан: — Да, но у него это жест отказа.
Любовь, уже не как страсть, но как активный дар, всегда нацелена по ту сторону воображаемого пленения, на бытие любимого субъекта, его своеобразие. И поэтому она может принять многое из его слабостей и странностей, может даже допуститьего ошибки, но есть и предел этому, точка, определяемая лишь бытием — когда любимое существо заходит в предательстве самого себя слишком далеко и упорствует в самообмане, любовь отступает.
Эту феноменологию, намечаемую опытом, я не собираюсь здесь развивать. Скажу лишь, что в качестве одной из трех разделительных линий, предполагаемых символической реализацией субъекта в речи, любовь направлена на бытие другого. Без речи, поскольку она утверждает бытие, может быть только Verliebtheit, воображаемое
То же самое и с ненавистью. О воображаемом измерении ненависти мы говорим в силу того, что разрушение другого является одним из полюсов самой структуры интерсубъективного отношения. Именно в этом, как я замечал вам, Гегель видит тупик в сосуществовании двух сознаний, откуда он и выводит свой миф борьбы из-за чистого престижа. Уже здесь воображаемое измерение определяется рамками символического отношения, и поэтому ненависть не может быть удовлетворена исчезновением соперника. Если любовь стремится к развитию бытия другого, то ненависть хочет обратного, его падения, утраты им ориентиров, извращения, исступления, полного отрицания, ниспровержения. В этом смысле ненависть, как и любовь, является безграничным поприщем.
Возможно, вам это понять несколько сложнее, потому что, из-за причин, не столь отрадных, как вы могли бы подумать, в наши дни чувство ненависти нам знакомо меньше, чем в те времена, когда человек был более открыт своей судьбе.
Конечно, не так давно мы имели случай наблюдать вполне достойные его проявления. И все же, в наши дни людям не приходится усваивать переживание ненависти слишком жгучей. Почему же? Потому что мы и так с избытком представляем собой цивилизацию ненависти. Разве дорога к разрушению плохо у нас проторена? В нашем обыденном дискурсе встречается немало предлогов, скрывающих под своей личиной ненависть, и для нее находятся чрезвычайно удобные рационализации. Быть может, именно эта повсеместная флоккуляция ненависти и насыщает в нас призыв к разрушению бытия. Как если бы объективация человеческого бытия в нашей цивилизации в точности соответствовала тому, что в структуре эго является полюсом ненависти.
О. Маннони: — Западный морализм.
Лакан: — Совершенно верно. Ненависть находит здесь пищу в объектах повседневности. Только не следует думать, будто она отсутствует во время войн: для привилегированных субъектов она бывает там полностью реализована.
Вы должны понять, что говоря о любви и ненависти, я обозначаю пути реализации бытия, не саму реализацию, но лишь ее пути.
Но если субъект пускается в изыскание истины как таковое, то делает он это именно потому, что находится в измерении неведения — независимо от того, известно это ему или нет. Вот один из элементов того, что аналитики называют "readinesstthetransference", готовностью к переносу. Пациент готов к переносу уже благодаря тому факту, что он занимает в речи позицию признания и поиска своей истины — поиска, в котором он идет до конца, того конца, что находится у аналитика. При этом неведение аналитика тоже достойно внимания.
Аналитик не должен игнорировать то, что я назвал бы способностью достижения бытия другого из измерения неведения, поскольку аналитику приходится отвечать тому, кто всем своим дискурсом вопрошает его в этом измерении. Аналитик должен вести субъекта не к некоторому Wissen, знанию, но к пути достижения такого знания. Он должен вовлечь его в диалектическую операцию, но не говорить ему, что он обманывается, поскольку так или иначе пребывает в заблуждении, а показать ему, что он плохо говорит, то есть говорит не зная, как невежда, ибо именно пути его заблуждения имеют тут значение.
Психоанализ — это диалектика и то, что Монтень в восьмой главе своей третьей книги называет "искусством беседы". Сократовское искусство беседы в "Меноне' состоит в том, что раба учат придавать своей собственной речи ее истинный смысл. Подобное же искусство присуще и Гегелю. Другими словами, позиция аналитика должна быть позицией ignorantiadocta, где docta означает, не научное, а формальное, и которое может стать для субъекта фактором его формирования.
Велико
Мне придется прибегнуть к банальным примерам, чтобы показать вам, что такое реализация бытия человека, потому что помимо вашей воли вы помещаете ее в ошибочную перспективу ложного знания.
И тем не менее вы должны заметить, что когда человек говорит, "я есть" или "я буду", а тем более "как только я стану" или "я хочу быть", всегда налицо какой-то скачок, зияние. Сказать применительно к реальности "я — психоаналитик", так же нелепо, как и сказать "я — царь". И первое, и второе суть утверждения совершенно приемлемые, но мерой способностей их обосновать нельзя. Символическое узаконивание, в результате которого один человек принимает на себя то, что передают ему другие, совершенно не связано с признанной привилегией обладания той или иной способностью.
Отказ быть царем имеет совершенно иную ценность, нежели согласие. Благодаря самому факту отказа, человек не является царем. Он просто мелкий буржуа — как например герцог Виндзорский. Если тот, кого готовы удостоить короны, говорит: "Я хочу жить с женщиной, которую я люблю", — он остается тем самым по эту сторону области бытия царем.
Но когда человек говорит — и говоря это, он и есть, благодаря определенной системе символических отношений то, что говорит — "я есть царь" — это не простое принятие на себя определенной функции. Это мгновенно меняет смысл всех его психологических квалификаций. Это придает его страстям, замыслам, а также и глупости совершенно иной смысл. Все его функции становятся, вследствие одного того факта, что он царь, царскими функциями. В регистре царствования его умственные способности становятся совершенно иными, а его бездарность приводит к поляризации, структурированию вокруг него целогоряда судеб, обусловленных отныне тем, что царская власть будет приводиться в исполнение определенным способом, определенным лицом, которому эта власть была пожалована.
Такое встречается каждый день и вокруг нас — некоторый господин, весьма посредственный и плохо соответствующий своему невысокому месту, выдвигается на пост, облекающий его определенной властью, пусть в совершенно ограниченной области, и тут же полностью меняется. В повседневной жизни вы можете легко наблюдать, как порядок его достоинств и его слабостей преобразуется, так что их соотношение может оказаться обратным.
Именно это в скрытом, непризнанном виде присутствует и в наших экзаменах. Почему с тех пор, став такими маститыми психологами, мы не устранили различные носящие характер инициации пороговые испытания: на научную степень, занятие должности в учебных заведениях и т. п.? Если мы действительно все это обесценили, почему бы не свести выдвижение на должность к подведению итога проделанной работы, оценок, полученных за год, или же к ряду тестов и испытаний, которые измеряли бы способности учащихся? Зачем сохранять архаический характер экзаменов? У нас, подобно как у людей, натыкающихся на стену тюрьмы, ими же и выстроенную, вызывают возмущение элементы случайности и покровительства. Истина же в том, что конкурс, облекающий человека определенной квалификацией, которая является символической, не может иметь полностью рационализированную структуру и не может укладываться в регистр количественного сложения оценок.
Обычно, встречая подобные вещи, мы обнаруживаем всю свою догадливость и говорим себе: "Да, надо написать большую психоаналитическую статью, которая доказывала бы, что экзамен носит характер инициации".
Такой характер очевиден. Замечательно, что он был замечен. Но жаль, что психоаналитик объясняет его всегда не слишком хорошо. Он совершает частное открытие, он объясняет его в терминах всемогущества мысли, мысли магической, тогда как основополагающим является здесь измерение символа.