Рабыня благородных кровей
Шрифт:
Врач кивнул.
— Тогда понятно, почему он жить не хотел… А скажи-ка мне, Прозора, почто ты меня встретила, будто неприятеля своего? Раньше мы с тобой не виделись. Может, объяснишь?
Женщина испытывающе посмотрела ему в глаза.
— Если зазря тебя обидела, прости. Неприязнь моя от того идет, что есть среди товарищей твоих врачи, что дело свое делают с небрежением. А ведь был в старину такой врач Гиппократ, который всем врачам завещал: "Не навреди!" Все ли вы по его завету живете? Сколько людей прибегает ко мне после таких врачей! Что могу, делаю,
— Горячая ты женщина, — улыбнулся врач. — Уже и седина в косах блестит, а сердце — точно у молоденькой девочки. Может, пойдешь за меня замуж?
— Подумаю, — тоже посмеялась Прозора и опять не успела договорить, как из княжеских палат выскочил Любомир.
— Там! — кричал он. — Там!
— Случилось что? — обеспокоилась знахарка.
— Князь глаза открыл и говорит Лозе: "Я бы щец горячих похлебал!"
— Фу ты! — перекрестилась Прозора. — Чего ж ему щей не просить, коли он на поправку пошел? Поварешке передай, пусть для князя еду пока полегче готовит, слишком долго постился.
— Ты не обманула, женщина, — с уважением проговорил Арсений и с горечью добавил: — Что ты обо мне подумаешь? Что скажут люди?
— Я подумаю, что ты высокомерен, — медленно начала Прозора и, видя, как нахмурилось его чело, улыбнулась. — А ещё подумаю, что ты искусный врач. Рана-то у князя не из легких была, мало кто от таких ран излечивать умеет. А ты, видишь, справился. Еще могу сказать: те, которых ты лечишь, ко мне не приходят. Теперь, благодаря тебе, я к арамеям стану со вниманием относиться. Не все из них, выходит, гонор прежде умения держат…
Арсений оказался человеком выдержанным. На её слова вроде никак не отозвался, лишь в глазах веселые искорки зажглись.
— Хоть, по-твоему, я и не уделяю внимания душе больного, но кое-что в людях все же подмечаю. Тот человек — бывший воспитатель князя — тебе не посторонний?
— Может, лечила когда-то, разве всех упомнишь? — равнодушно бросила Прозора.
— Тогда почему ты не захотела с ним поговорить?
— Этот человек — Лоза его кличут — много лет по своей погибшей жене тоскует. От таких болезней у меня снадобья нет. Чего зря ему душу травить?.. А насчет тебя, арамеин, я и вовсе не права оказалась. Лечишь ты души людские, но, похоже, больше женские, а?
— Задел я тебя, значит, раз огрызаешься, — развеселился Арсений. — Я и не ждал, что ты мне свою тайну поведаешь. А то, что она есть, это мне и без лекарских знаний видно. Не бойся, не стану я у тебя в душе копаться. Не хочешь — не говори… Ты к князю пойдешь?
— Зайду попрощаться, — кивнула она.
Они вдвоем — Арсений впереди, Прозора следом — прошествовали в княжеские палаты.
Князь сидел на кровати, опустив босые ноги на лежащую на полу медвежью шкуру, а вокруг, с любовью глядя на Всеволода, стояли Лоза, Сметюха, престарелая челядинка, как поняла Прозора, кормилица князя.
— Арсений,
— Господь с тобою, княже, — смутился арамеин.
— Не серчай, это я на радостях. Чтоб знал, как князей с того света вытаскивать. Ты мне все время виделся среди моих страшных снов, и от твоего присутствия мне ровно легче становилось…
— А меня почто не спрашиваешь, кто я? — поинтересовалась Прозора.
— Знаю, лекарка ты. Ругала меня, — буркнул он укоризненно.
— Докричалась, значит, до тебя? А ты, выходит, и не рад.
— Рад. Только зачем Настюшкой укоряла?
— Хотела, чтобы ты разозлился. К жизни потянулся. А что серчаешь на меня, не беда. Еще спасибо скажешь. Не дело таким, как ты, раньше срока уходить… А сейчас, княже, дозволь мне уехать. Притомилась я от дороги, от людей… В лесу-то я уединенно живу, тихо. Редко когда забредет кто.
— Чем же ты на пропитание зарабатываешь? — поинтересовался Всеволод, опять укладываясь на подушки. — Лягу я, что-то слабость меня одолела.
— Слабость! — усмехнулась Прозора. — Ты уже ко встрече с Богом готовился, да передумал. Стало быть, теперь долго жить будешь… А работа у меня простая: людские болезни лечить. Арамеев-врачей на бедных-то не хватает… А то погадать просят.
— И хорошая из тебя гадалка?
— Люди не жалуются.
— Я заеду как-нибудь?
— Заезжай. Отчего хорошему человеку не погадать. Любомир тебе дорогу покажет.
— Глина! — слабеющим голосом позвал князь.
В дверь тотчас вошел человек, по виду ключник (Ключник — человек, ведающий ключами, ведущий хозяйство.).
— Глина, — распорядился князь, — лекарке серебра дай, как положено. Да не скупись, а то нашлет на тебя порчу…
— Спаси тебя Христос, княже, я людям не вредительствую.
Тот, кого Прозора посчитала ключником, протянул женщине тяжелый, набитый монетами кошель.
— Не возьму столько, — запротестовала она. — Оплата не по заслугам.
— Князь приказал, — строго сказал Глина.
— Бери, упрямая женщина, — поддержал его Арсений. — На доброе дело употребишь.
"Теперь он говорит мне то же, что и я другим", — с непонятным сожалением подумала Прозора, опуская в суму кошель.
Она повернулась и пошла к выходу, делая вид, что не замечает ищущего взгляда Лозы. По молодости ему объявляться не стала, а ноне сам бог велит одной доживать.
Любомир, горбатый подросток, догнал её у двери и шепнул тревожно:
— Князь, никак, опять в забытьи?
— Сон это называется, глупый, — рассеянно ответила Прозора.
Глава тринадцатая. Собака не возьмет
Эталмас — долгожданный ребенок в семье нойона (Нойон — представитель степной знати, имевший пастбища и стада.) Чагатая — родилась в год Свиньи.
Астролог, гадающий по звездам, сообщил родителям, что детей, рождающихся в этом году, любят похищать злые духи. Потому они должны назвать дочь нехорошим именем, чтобы духов от неё заранее отвратить.