Рабыня благородных кровей
Шрифт:
Аваджи не думал, что Анастасия его вдруг полюбила. Он и сам лишь недавно стал ощущать, как бьется его до того молчавшее сердце.
Как в первый раз оно толкнулось при виде молодой женщины с огромной охапкой травы на спине.
Потом, когда она несла воду от колодца. В том же ветхом выгоревшем платье нищенки — и где отыскала такое скряга Эталмас!
Пальцы Анастасии, сжимавшие горло тяжелого кувшина, тонкие нежные пальцы госпожи, исколотые колючей травой, которые ему страстно захотелось поцеловать. Это становилось наваждением.
Тогда-то он и пошел к хану. Аваджи казалось,
Но он слишком глубоко заглянул в зеленый омут её глаз!
И теперь, когда она прижалась к нему в порыве благодарности, его сердце так громко стукнуло, что он понял: прежнего покоя ему никогда не обрести!
Аваджи знал, что Тури-хан распорядился подготовить его будущую жену так же, как готовили женщин для него самого. Служанки вымыли Анастасию в воде с ароматическим маслом, и все же она пахла по-своему: запахом свежести, смешанным с запахом парного молока и дурманом цветущих весенних деревьев.
Он осторожно коснулся её груди и, почувствовав, как на руку упала горячая капля слезы, испугался: "Неужели я обидел ее? Но чем?"
Так они стояли и молчали. Долго. И время сыпалось вокруг них, как песок бархана под легким ветром. Аваджи мог бы схватить её, опрокинуть на лежанку, словом, вести себя так, как вели мужчины с девушками желтой юрты, но что-то подсказывало ему: нельзя торопиться. И он не торопился. Аваджи умел ждать.
Наверное, Анастасия именно этого боялась, опять переживая свой позор в юрте Тури-хана, но когда подняла голову и встретилась с его спокойными ласковыми глазами, в которых светилось понимание, сама взяла его руку и положила себе на грудь.
Что ещё она могла ему дать? Несчастная обездоленная женщина с ребенком во чреве? Только благодарность. И женскую ласку, которой ему не хватало с самого рождения.
Глава седьмая. А в это время в Лебедяни…
Метавшийся в горячке князь Всеволод раз за разом переживал в воспаленном мозгу сражение, в котором удар копья монгола сбросил его с коня.
Он не видел, что было дальше.
А дальше его дружина получила неожиданную подмогу. Прорвавшийся сквозь русскую заставу отряд поганых обеспокоил жителей приграничного селения: так далеко вглубь их земель раскосые «мунгалы» давно не заходили.
Похватав колья, топоры, вилы, рогатины — у кого что было — люди прыгнули на два воза из-под сена, в кои запрягли по три крепких мужицких лошадки, ибо не для каждого народного ополченца нашелся бы справный конь, и помчались вдогонку за мунгалами.
Те, похоже, большого сражения не хотели и знали ярость мужика, ими обокраденного. Увидев пылящие к ним возы, полные вооруженных людей, вороги немедля умчались прочь.
Так уж повелось, что налетали они на урусские селения, будто рой злобных шершней, грабили то, что успевали, и исчезали. Такая манера трусостью у татаро-монголов не считалась, а была военной хитростью. Их обычная добыча не стоила того, чтобы складывать за неё голову. Голова ещё пригодится великому хану для настоящего дела.
Всеволода бережно подняли с земли, и его дружинники, коих
Знахарку Прозору к Всеволоду привез Любомир, сын Астахов — этот рано повзрослевший горбатый подросток. Он тяжело перенес потерю любимой сестры, и теперь считал своим долгом сделать все для спасения её мужа. Или уже вдовца?
Несмотря на увечье, Любомир держался в седле как опытный наездник. Носясь по полям дикой степной кошкой, он водил знакомство с такими людьми, с какими его отец, боярин Михаил Астах, никогда не знался.
Любомир считал, что горячка князя сильно затянулась. Вызванный к Всеволоду искусный арамейский (Арамеи — выходцы из Аравии, предки современных ассирийцев) врач до сего дня справиться с болезнью не смог, потому и пришла Любомиру мысль привести в княжеские палаты Прозору. Познакомился Любомир Кулеш со знахаркой прошлым летом.
В тот день случилось неладное: выехал паренек на опушку леса, а на скаку обернулся посмотреть, не скачет ли кто за ним? Обрадовался, что от надзора батюшкиных отроков сбежал. Назад-то обернулся, а вперед не глянул. Ударился головой о низко склоненную ветку дерева и упал с коня. Вроде ударился о землю несильно, а в ноге дикая боль вспыхнула: ни вздохнуть, ни с места сдвинуться! Лежал он на земле и выл волком. Что же это за планида такая, ему наземь с высоты падать!
Еще в детстве, когда он упал с дерева, Любомир поклялся самому себе выше собственного роста не подниматься. Даже в терем к сестре не ходил, куда лестница высокая вела. После ветки дерева, что когда-то под ним обломилась, любая лестница казалась ему ненадежной. Что с того, если под ногами других ступеньки не ломаются? Под его ногой непременно обломится.
Как ни берегся юный боярин, а упал оттуда, откуда и не чаял: с коня, на котором всегда чувствовал себя увереннее, чем на собственных ногах.
Он лежал и выл от боли. Один, в безлюдном месте, где надеяться на помощь ему не приходилось.
— Расшибся, милый? — вдруг участливо спросил его женский голос, пробившийся через отупляющую боль.
— Ы-ы-ы, — только и смог произнести Любомир, по лицу которого катились беспомощные слезы.
Женщина присела над парнишкой, потрогала его уродливо вывернутую ногу, чуть приподняла и резко дернула. Он вскрикнул и на миг лишился сознания, а когда пришел в себя, боли не было. Все ещё не веря в случившееся, Любомир осторожно сел и прислушался к себе: может, боль просто притаилась, выжидает? Вот он попробует приподняться…
— Вставай, не бойся, — рассмеялась женщина. — Такое бывает: кость у тебя с места соскочила, а я её вправила. Как тебя зовут-то?
— Кулеш.
— А имя какое при крещении дали?
— Любомир.
Женщина провела пальцами вдоль его спины.
— А кто лечил тебя, Любомир, когда ты с дерева упал?
— Откуда ты знаешь, что я с дерева упал?
— Я много чего знаю… Знаю даже, что, окажись я в то время рядом, никакого горба у тебя бы не было.
— Говори, да не заговаривайся, — не поверил он. — Меня арамейский врач пользовал. Матушке поведал: на все воля божья, ничего поделать было нельзя!