Рабыня благородных кровей
Шрифт:
— Возьми веревку, да и привяжи меня к своей юбке, — грубовато сказал он матери.
Радость от того, что в нем нуждаются, теперь не покидала Любомира. Наверное, поэтому мысль у него бежала быстрее и в нужную сторону. На всякий случай он переспросил:
— Значит, этот… Настин муж ждет меня в Холмах?
— В Холмах.
— Тогда возьмем с собой Володьку и Олюшку. Она уже сидит! — добавил он гордо. — Ох и девка будет, погибель для парней! Глаза черные, точно бархатные, а ресницы…
— А детей-то зачем увозить? — не согласилась боярыня.
— Затем,
— Тогда и я с вами поеду, — решительно сказала боярыня Агафья. — Нешто я мужикам таких малюток доверю?
— Скажи лучше, с зятем хочешь познакомиться, — прозорливо заметил Любомир. — А батюшке признаешься?
— Не признаюсь. Скажу, в поясницу что-то вступило, а ты меня к знахарке свезешь… Разве ж я его когда обманывала? Но давеча о зяте разговор заводила, а он и слушать не захотел…
Через некоторое время из ворот боярского дома выехали сани-розвальни, которыми правил Лоза. В санях сидели боярыня, которая держала на руках Ойле, и её младший сын, на коленях его вертелся непоседа-племянник. Мальчонка впервые ехал в санях и потому визжал от восторга, особенно когда встречный ветер бросал ему в лицо пригоршни крупных снежинок.
Маленькая Ойле бесстрастно посматривала по сторонам, как бы с мудростью женщины, повидавшей на своем веку и не такое! Разве что вздрагивали её ресницы, когда на них падала очередная большая снежинка.
Глава пятьдесят девятая. По пути на юг
Если бы теперь кто-нибудь спросил Джурмагуна насчет того проклятого села, он бы лишь отмахнулся: пусть урусы сами разбираются со своими богами. Джурмагуну они ничего не смогли сделать. Он сам украл у них единственную в мире женщину! Опять подтвердилась его собственная правота: счастье улыбается отважным!
Сквозь неплотно прикрытые занавески кибитки, в которой Анастасия опять ехала на юг, она в последний раз с тоской оглядывала родные просторы: за что ей выпала такая доля?
Последнее похищение подкосило её. Никто, как в первом плену не издевался над нею. Анастасия догадывалась, что, захоти она чего-нибудь, её желание вмиг будет исполнено. Ее любил и лелеял выдающийся человек, но опять никто не интересовался, а нужно ли это ей?
Анастасия будто для того и родилась на свет, чтобы лишь исполнять чьи-то желания…
Дети. Ее дети. Теперь они остались без матери. Она, как перепелка от гнезда, увела врага от стен родного города, и её детям больше ничего не угрожало. Они вырастут в достатке и любви. Пусть даже не будет с ними любви материнской…
Где она теперь очутилась: в плену или рабстве? Особой разницы Анастасия не видела. И никак не пыталась использовать свое влияние на Джурмагуна. Она напоминала самой себе куклу, которую видела когда-то на ярмарке — скоморох дергал её за веревочки и заставлял двигаться, как живую. Вот и Джурмагун
А Джурмагун ждал, что Таис непременно станет пользоваться своим положением. Ему даже хотелось, чтобы она его о чем-нибудь попросила. Он часто видел, как других мужчин используют женщины, смеялся над этим, а теперь обнаружил в себе готовность одарить её. Тем, что она попросит.
Смог же он отдать ей город!
Впрочем, наедине с самим собой Джурмагун понимал, что это вовсе не подарок, а хитрость, заставившая её отныне следовать за ним.
Она не просила ни о чем, и он решил, что сам сделает ей подарок. Настоящий. Его щедрость даже войдет в предание… Джурмагун вздохнул, ибо понимал, что бывает порой чересчур тщеславен…
Он не хотел признаться себе, что дело не столько в его предстоящей щедрости, сколько в желании увидеть наконец её сияющие глаза. А не равнодушные.
Раньше его самого называли бесчувственным, и он гордился этим. Настоящий герой должен был крепко спать, хорошо есть и без устали сражаться. Теперь он понял, как трудно общаться с бесчувственным человеком. Все равно что танцевать перед обычной каменной глыбой, дожидаясь от неё одобрения.
"Танцуй, Джурмагун, танцуй! — хмуро говорил он себе. — У тебя еше есть надежда, что камень когда-нибудь откликнется!"
Пока он таким образом жалел себя, Анастасия осторожно выглянула наружу и увидела, что они остановились возле какого-то города, ворота которого, точно челюсти большого животного, нехотя разжались и выпустили наружу небольшую толпу людей, почтительно кланявшихся монголам.
Несколько человек из свиты Джурмагуна и толмач пошли следом за приглашавшими их горожанами, а повозка, в которой сидела Анастасия, отъехала прочь. Туда, где расположилось куренем монгольское войско.
Джурмагун войти в город не пожелал. Ему хватит впечатлений, которые принесут верные нукеры. Он заглянул в повозку, где сидела Анастасия, и поинтересовался:
— Ты не замерзла, моя пери?
— Настоящая зима ещё не началась, — пожала плечами Анастасия, которую он, несмотря на её протесты, всю закутал в меха. — Разве это мороз?
Джурмагун и сам понимал несерьезность своего вопроса, но ему нравилось проявлять о ней заботу.
— Посадник этого города приглашал нас пожить в своем доме. Я отказался, но если Таис хочет…
— Я хотела бы остаться в нашем шатре, — поспешно ответила она, намеренно выделяя слово «наш».
Джурмагун довольно улыбнулся: привыкает! Анастасия же не хотела встречаться с кем-нибудь из русских. Что они скажут? Какие слова найдут для нее, кроме бранных? Наложница монгола!..
Шатер уже разложили, и Бавлаш наверняка начал готовить, так что Джурмагун сопроводил закутанную в покрывало Таис и остался вместе с нею.