Рабыня порока
Шрифт:
И она была бы вполне счастлива в этом положении, на своем видном посту, если бы… не одна черная точка, которая отравляла ее существование.
Казалось бы, все, чего она желала, чем жила, еще обитая в глухой стрешневской усадьбе, задыхаясь от бездеятельности и тоски, – все это теперь было в ее распоряжении.
Она стремилась к свободе, к блеску, к богатству, к высокому положению. Все это когда-то, не так еще давно, казалось ей недостижимой, сказочной, почти волшебной грезой и теперь все это осуществилось почти без всякого серьезного труда, без
О своем домариенбургском существовании, о своем прозябании в усадьбе Никиты Тихоновича, о всех ужасах жизни, испытанных ею, она уже перестала думать, почти совершенно забыв обо всем, и если когда картины прошлого еще всплывали перед ее умственным взором, то они казались ей теперь далеким и дурным сном, который она гнала от себя со всевозможной силой и о котором она старалась забыть.
И все-таки она была не вовсе довольна своим настоящим положением.
Чего же ей не хватало?
Как все люди, слишком скоро и нерасчетливо совершающие подъем на страшную высоту, испытывают головокружение и сильное сердцебиение, так и у ней закружилась голова.
Оглядываясь на пройденный уже путь и всматриваясь в глубокую бездну, из которой она вышла, Марья Даниловна – теперь уже отдохнувшая и отдышавшаяся – стремилась дальше, на еще большую высоту.
Честолюбие буквально сжигало ее; то, чего она достигла, уже не удовлетворяло ее больше. Она хотела подыматься все выше и выше, и тот план, который в виде молнии промелькнул в ее мозгу во время первого ее свидания с Екатериной, не переставал мучить и тревожить ее.
Ее непомерное честолюбие подмывало ее действовать. Кроме того, в ней было еще оскорблено женское самолюбие признанной всеми красавицы.
Петр, которому она понравилась с первого раза, не обращал теперь на нее никакого внимания, как будто ее совершенно не существовало.
Он был с ней любезен, вежлив, внимателен, но в его больших и жгучих глазах она уже не видела ни прежней восторженности, ни прежнего желания, которые она подметила во время свидания с ним в петергофском парке. Иногда он и вовсе как бы не обращал на нее никакого внимания, и это сильно оскорбляло ее.
Она между тем делала все, чтобы привлечь это царское внимание: не сводила с него глаз, заговаривала с ним; зная, что он любит женскую шутку и игривость, она шутила и заигрывала с ним. Но он отвечал на все это рассеянно и равнодушно.
Она начинала приходить в отчаяние.
Она уже постигла характер царя, а вместе с тем у нее являлась мысль, что, может быть, озлобленный новой придворной дамой Меншиков нашептывал царю в уши разные неблагоприятные ей слухи. И в этом она не ошибалась.
Так, например, при дворе шептались о том, что у императрицы из комнаты стали часто пропадать деньги и различные драгоценные вещи после того, как в комнате оставалась некоторое время ее ближняя прислужница.
У одного иностранца нашли даже ее драгоценное ожерелье, пропажа которого произвела много шума во дворце.
Меншиков произвел следствие и отыскал царицыно ожерелье; иностранца
Так как не было достаточно веских и основательных данных, чтобы обвинить ее, то Екатерина упросила его не делать из этого огласки, замять дело и ничего не говорить царю.
Меншиков должен был согласиться с желанием императрицы.
Однако мысль отмстить Марье Даниловне не покидала его, и он злился, что не может ни на чем существенном уловить ее.
Как бы то ни было, царь продолжал выказывать к Марье Даниловне полнейшее равнодушие, и это положительно отравляло ее существование.
VI
Однажды царь говорил со своим другом Зотовым.
– Стар ты, – сказал ему царь, – стар ты, Никита, а до сих пор все еще на красивых женщин заглядываешься.
– На кого метить изволишь, государь? – спросил Зотов.
– На нашу придворную даму Гамонтову, Марью Даниловну.
– И вовсе даже нет, государь, – ответил Зотов. – Не по мысли она мне…
– Ни мне, – согласился с ним Петр.
– И тебе ведомо, – продолжал Зотов, – что по мысли мне вовсе не та Гамонтова, а капитанская вдова Стремоухова, на каковой вдове я и просил уже неоднократно твое царское величество дать мне разрешение жениться.
– Ну ты все свое, старый! Жениться да жениться! Взгляни на себя, на кого ты похож, Никита?
– Что ж с того, что стар, государь? Старый мужчина куда лучше молодого. И любит он крепче да привязчивее, да и бродить перестал. Старый муж – что вино старое. А и то молвить, и вдова капитанская не молодая девица, а женщина в почтенных летах. Дозволь, государь.
– Ах, старый шут! – засмеялся царь. – С ним ни о чем говорить неможно. Со всего переведет на свою дурацкую вдову. А женись на ней, коли хочешь черта тешить.
Зотов обрадовался так долго ожидавшемуся разрешению и ликовал, точно юноша. А Петр, точно забыв уже об этом существенном для Зотова деле, задумчиво вернулся к началу разговора.
– А что касаемо той Гамонтовой, о коей у нас с тобой речь повелась, то она дама зело красивая, и что ни говори ты о своей любви к вдове Стремоуховой, а и ты, старый, на нее глаза пучил.
Об этом разговоре, происходившем при свидетелях, во время одного из царских пиршеств, на котором было много, по принятому обыкновению, пито, передали, конечно, Марье Даниловне, и она тотчас же составила себе план необходимых действий.
На другое же утро, дождавшись, когда императрица окончила свой завтрак, она, в сопровождении Акулины, вышла на утреннюю прогулку в парк в те часы, когда в нем гулял Петр.
Императрица уже не выходила в парк, так как ей в последнее время нездоровилось и к тому же стояла уже осень. Таким образом Марья Даниловна не рисковала натолкнуться на нее.