Рабыня Вавилона
Шрифт:
Армия Авель-Мардука шла, как лавина. Принц предугадывал действия Тарршана, это была игра, смертельная игра, ставкой в которой была свобода и жизнь хеттов.
— Мальчишка, — с ненавистью шипел Тарршан.
Некоторые уцелевшие колесницы, пройдя хеттское войско насквозь, разворачивались и снова пускались в бешеный галоп, оставляя за собой кровавую тропу. В центре шла жестокая резня. Все смешалось — кони, люди, мертвые и раненые, которых затаптывали в изуродованную землю.
Тарршан кусал губы. В резерве стоял отряд лучников, Но он
К Авель-Мардуку подскакал Идин на разгоряченном жеребце. Сопровождавшие его всадники держали луки с натянутыми тетивами. Лошади их тяжело поводили боками.
— Пускай конницу, господин! — прокричал Идин, натягивая поводья. — Самое время! Мы можем захватить Тарршана! Вон он!
Идин указал плетью куда-то в центр сражения.
— Я сделаю это сам, — ответил принц и хлестнул коня.
С места сорвались гвардейцы в медных панцирях — телохранители Авель-Мардука, Идин с десятью всадниками, все они устремились вниз по склону. Конница давно ждала своего часа. С воем неслись всадники, наемники с Кавказа, подняв луки. Они настигли хеттов, как туча, и стрелы засвистели, разрывая тяжелый воздух, словно ветхую ткань.
В войске хеттов началась паника. Повсюду их теснил Вавилон, и воины Тарршана гибли без числа. Отряд личной охраны Тарршана встретил конницу ударом. Самые опытные, мужественные воины охраняли своего царя.
День клонился к закату. Остатки хеттской армии рассеялись по равнине, убитым не было числа. Даже воды Галиса, волной орошая песок, вспучивались кровавой пеной, потому что воины Авель-Мардука настигали бегущих у самой воды. На узкой песчаной косе лежали мертвые, и ноге негде было ступить из-за брошенного оружия.
Тарршан бежал в тесном кольце телохранителей. Легкая колесница, запряженная парой лошадей, неслась быстрее ветра. Красное солнце ушло за горизонт внезапно. Наступила тьма. Авель-Мардук приказал прекратить погоню. Конный отряд возвращался. Горели костры. Собирали убитых. Отовсюду доносились стоны. Раненых хеттов добивали.
Войско Вавилона при свете факелов, рассеивая влажную темноту, уходило к лагерю. По вечернему глухо ржали, кони. Туман клубился над Галисом, и просыпались духи ночи.
Авель-Мардук ехал молча. Он думал о бежавшем царе и об отце, господине мира. Идин ехал рядом с поникшей головой, сокрушался, что не удалось настичь Тарршана, сильно страдал от ранения в плечо. Шум войска, идущего следом, успокаивал принца. Он мог отвлечься, думать о чем-то другом, не связанном с войной и судьбой страны.
Впереди поднимались лагерный, вал и башни, где горели костры. Полевой лагерь стоял на хеттской земле, но сейчас он был их домом. Пахло едой, в загонах кричал скот, выли собаки.
Шатры главнокомандующего стояли в окружении
— Мы одержали верх, — сказал он. — Поздравляю тебя, друг мой.
Идин улыбнулся. Одной рукой снял шлем. Мокрые пряди волос прилипли ко лбу. От него пахло конским потом и кровью, принц вдыхал этот запах, ноздри его раздувались.
— Мы могли убить Тарршана, — проговорил Идин. — Я жаждал этого.
— Это не так важно. Он уже не царь. Завтра мы войдем в Хаттушаш.
— Если Тарршан сейчас там, они окажут сопротивление.
— Пускай, — Авель-Мардук пожал плечами. — Но это будет совсем глупо, совсем.
Рядом с Идином стоял воин, один из его отряда. Он держал лошадь в поводу, готовый в нужный момент помочь командующему конницей. Идин потерял много крови и был слаб, слишком слаб.
— Я не знаю, что будет дальше, — тихо сказал он. — Но, что бы ни случилось, всегда помни, что я люблю тебя.
Авель-Мардук взял его руку, в которой Идин держал шлем, крепко стиснул запястье. Потом повернулся и зашагал к шатру.
— Великий царь, — прошептал Идин.
Глава 12. ЛАМАССАТУМ
— Писцам храма Набу, что внутри Борсиппы, скажи: передайте письмо жрице, прорицательнице Акту-умми, красивой женщине, и тому, кто будет читать ей, скажи: год прошел с тех пор, как сын Мардука, бог великий, бог мудрости покинул целлу Эсагилы. А ты, богиня небес, Анту-умми, не показываешь своз-го лика, не приходишь в Вавилон…
Перед глазами Варад-Сина снова возникло красивое лицо прорицательницы. Он смежил веки и пальцами провел по ним, отгоняя наваждение. Ни одна женщина еще не овладевала его сознанием настолько, что он постоянно думал о ней, ждал встречи с ней, даже в юности со жрецом такого не случалось!
— Почему ты не приходишь в Вавилон? Приходи, в новогодние празднества лилиями вымостят тебе дорогу, и будут эти дни для тебя радостны. А я, почитая твою красоту, буду ждать твоей благосклонности. Покорный тебе, ничтожный и малый жрец Эсагилы Варад-Син.
— Закончив диктовать, Варад-Син несколько секунд наблюдал, как писец выводит знаки, потом отвернулся. Окно его комнаты выходило прямо в небо, над нижним его краем колыхались шапки пальм и синие самшитовые верхушки. Ветры из Аравии принесли зной. Трескались губы, и кожа на ладонях была суха.
Он перевел взгляд на фрагмент рельефа из дворца Саргона, покрытый текстами и глазурью, и культовые вещи из зиккурата в Хорсабаде. После того как Набопаласар сравнял с землей Ниневию, иметь в доме подобные вещи считалось хорошим тоном. Это возбуждало воображение. Но со временем страсти улеглись, и осколки разбитой Ассирийской империи перестали быть экзотикой. Они стали просто красивыми вещами, преданием, частью истории Ассирии и Вавилона.