Ради Евы
Шрифт:
– Они тебя плохо приняли? – посочувствовал Борис.
– Плохо? Скорее никак! – вздохнула Анастасья. – Даже чаю не приготовили, правда! С порога стали денег просить. Я дала, конечно. Хотя и не Марианна Обенкур, прямо скажем! – невесело засмеялась она.
Борис улыбнулся: скандальная миллиардерша, умершая в конце прошлого года, была известна всем. Сейчас пресса муссировали слухи о её завещании: из-за давнего финансового разбирательства на многомиллиардное состояние был наложен арест. Впрочем, французская светская хроника никогда особо не занимала Левина, и за делом Обенкур
Сегодня она казалась ему особенно прекрасной – немного бледной, но очень милой, какой-то домашней, почти без макияжа и в свободном сером свитере крупной вязки. Веснушки на её лице теперь проступали сильнее, совсем как в институте. Когда он помог ей снять пальто, то ощутил едва заметный аромат её волос – миндально-свежий, как когда-то в Париже… Если бы она всегда была такой!
– Но дело не в моих родных, а во мне самой, – задумчиво продолжала она. – Знаешь, Борь, я думала, что изменилась. Ведь все эти пятнадцать лет я жила во Франции, ездила по миру: Токио, Монреаль, Буэнос-Айрес… Это же абсолютно другая жизнь! Мне так казалось. А вернулась в Россию – и теперь как будто та самая девочка, которая выросла в Тамбове и всегда мечтала о несбыточном… Глупо, правда?
– Жалеешь, что осталась тогда во Франции? – с надеждой в голосе спросил Левин: ему казалось, что он слышал именно то, что всегда мечтал услышать.
– Сейчас – да! – убеждённо произнесла она. – И не из-за Рафаэля. – Услышав это имя, Борис невольно поморщился, но Анастасья этого не заметила. – Просто моя французская мечта оказалась слишком дорогой, во всех смыслах! Нет, конечно, у меня была прекрасная работа, я действительно её любила…
«Была работа, любила – в прошедшем времени! – с удовольствием отметил Борис. – Значит, она всерьёз хочет вернуться в Россию?»
– А помнишь, как на четвёртом курсе мы ездили на ВДНХ? – неожиданно спросила Анастасья. – Ну, весной, на первое мая, кажется? Как смотрели на эти разваливающиеся павильоны: в одном – барахолка, в другом – кафе? Разруха, грязь, бомжи… А потом забрели в Ботанический сад. И никак не могли понять, где же собственно сад: кругом один дикий лес!
Борис неопределённо кивнул: он плохо помнил эту поездку, да и всегда избегал многолюдной ВДНХ.
– Так вот, я там побывала! – оживлённо продолжала Анастасья. – И поражена до глубины души! Другого слова не нахожу, правда!
– Поражена тем, насколько всё изменилось? – уточнил Борис.
– Изменилось, ещё как! Настоящий музей под открытым небом! Эти павильоны золочёные, музеи… Ведь мы тогда, студентами, этого просто не могли видеть: там был один большой рынок, разруха! А теперь… Один каток чего стоит: декорации, музыка, иллюминация! Знаешь, я просто не могла в это поверить, ведь во Франции такое про Россию пишут… Нет, я слышала, что многое восстанавливают! Но не ожидала, что Россия теперь такая! – с чувством закончила она.
– Ну, ещё много проблем, – дипломатично заметил Левин.
– Конечно! – согласилась она. – Но в такие моменты я жалею, что уехала… Да, я бы очень хотела сделать здесь что-то хорошее! Мне предложили один проект – по сути дела, новая система
При упоминании трагически погибшей тёти глаза Насти наполнились слезами, но она сдержалась: в конце концов, пусть Боря и не француз, но не обязан терпеть её эмоции…
«Как это неприятно – совершенно разучилась сдерживать себя! – думала она. – Могу расплакаться из-за чего угодно, как дурочка… А ещё собираюсь устраиваться на новую работу!»
Анастасья не замечала, с каким чувством смотрел на неё Левин: в эту минуту он окончательно уверился в правильности того, что собирался сделать.
***
Дверь Настиного номера, оснащённого замком не с электронной карточкой, а обычным, никак не хотела открываться. Она молча передала ключ Борису, и он, хоть и с трудом, но всё же справился с этой нехитрой задачей.
А что теперь? Никакого плана у него не было: наверное, нужно попрощаться? На завтра он купил им билеты в Мариинский театр: кажется, Настя говорила, что не раз бывала в парижской Опере. Ведь её тётя Мариетта была певицей и даже выступала в Театре Станиславского!
– Борь, извини, пожалуйста, если я странно вела себя сегодня! – сказала Анастасья, стоя в дверях как будто в нерешительности. – Это из-за того, что повидалась со своими – тяжёлая встреча… И спасибо тебе за цветы! Правда, это слишком. Но я очень тронута!
Борис, краем глаза увидев стоявший на столе букет – пять больших ярко-красных роз, – почувствовал прилив смелости:
– Насть, можно я загляну? На минутку…
– Хорошо, – с лёгким удивлением сказала она и зашла внутрь.
«Неужели он изменился?» – подумала она. Да, если бы в институте или тогда, в Париже, он хоть чуть-чуть проявил характер! Но ведь он, со всей своей юношеской влюблённостью, даже никогда не пытался за ней ухаживать!
– Настя, ты знаешь, я всю жизнь вёл себя как… Я никогда не решался! – словно прочитав её мысли, начал Борис, внутренне ругая себя и за выбор слов, и за дурацкий тон: что за мелодрама! – Послушай, в общем… Я ушёл от Лены – это окончательно. Мы разведёмся…
– Но…
– Лена сама уже нашла себе другого! Впрочем, это её дело. В общем, ты знаешь, что я никогда бы не решился на такое, если бы…
Видя, как Левин, почти не глядя на неё, стоит посреди слишком большого, довольно безвкусно оформленного номера, Анастасья невольно пожалела его. Она не сомневалась, что раз уж он, честный и правильный Боря Левин, осмелился… Смысл сказанного был для неё очевиден: несомненно, он хочет уйти от жены. Уйти к ней!
Анастасья почти не слушала, а он продолжал свой монолог, мучаясь от неправильности сложившейся ситуации, обиды, которую наверняка испытает жена, боязни встретить отказ… Честность и искренность его слов не могла не трогать – и это так контрастировало с парижским цинизмом, который уже почти стал её, её собственной второй натурой!