Ради острых ощущений

Фрэнсис Дик

Почти все время я думал о Хамбере, чье имя трижды упоминалось в рукописи. Вполне возможно, что это имело не большее значение, чем факт, что четырех лошадей во время их подозрительных выигрышей кормили брикетированным кормом. Что меня действительно беспокоило, так это мысль, что я не заметил этого ни в первый, ни во второй раз. Видимо, у меня не было причин обращать внимание на имя Хамбер, пока я не увидел его самого и не поговорил с его конюхом в Лестере. Но ведь если я пропустил одно имя, повторяющееся три раза, то мог пропустить и другие. Теперь придется составлять список всех встречающихся в рукописи имен и проверить,

нет ли еще подобных совпадений. Электронный компьютер справился бы с этим за считанные секунды, мне же как пить дать придется провести еще одну ночь в ванной комнате.

В рукописи упоминалось больше тысячи имен. Половину я переписал ночью в среду, поспал немного, покончил с этим делом в четверг и еще поспал.

В пятницу для разнообразия выглянуло солнце, и утро было чудесным. Я ехал на Спаркинг Плаге в середине цепочки и размышлял о своем списке. Кроме Хамбера, еще только один человек упоминался в связи с несколькими лошадьми. Это был некий Пол Дж. Эдамс, и он в разное время был владельцем шести лошадей. Шесть из одиннадцати – это не могло быть случайностью. Вероятность такого совпадения ничтожно мала. Я был убежден, что сделал первое действительно важное открытие, хотя и не понимал пока, каким образом тот факт, что П. Дж. Эдамс, эсквайр, в течение нескольких месяцев был владельцем лошади, связан с допингом, примененным к ней год или два спустя. Все утро я ломал себе над этим голову без малейшего успеха.

Поскольку день был ясный, Уолли заявил, что самое время мне почистить попоны. Это означало, что я должен разложить попоны, которыми накрывали лошадей для тепла, на бетонной площадке во дворе, полить их из шланга, почистить с помощью специального моющего средства и щетки с длинной ручкой, снова полить из шланга и развесить на заборе, чтобы стекла вода, прежде чем их отнесут в теплый сарай досушиваться. Эту работу все терпеть не могли, и Уолли, относившийся ко мне еще более холодно со времени позорного проигрыша Спаркинг Плага (хотя он не зашел настолько далеко, чтобы прямо обвинить меня в его организации), с трудом сдерживал неприязнь, сообщая мне о том, что настала моя очередь ее делать.

По крайней мере, подумал я, разложив после обеда пять попон и основательно полив их водой, у меня есть часа два, чтобы спокойно поразмышлять в одиночестве. Но, как это часто случается, я ошибался.

В три часа, когда лошади дремали, а конюхи либо следовали их примеру, либо отправились в Хэрроугейт тратить только что полученное жалованье, когда в конюшне наступил час сиесты и только я со своей щеткой проявлял некоторую активность, в ворота вошла Пэтти Тэррен, пересекла бетонную площадку и остановилась в нескольких футах от меня.

На ней было прямое платье из мягкого зеленого твида с рядом серебряных пуговиц от горла до подола. Чистые блестящие каштановые волосы, поднятые со лба широкой зеленой лентой, спускались на плечи, и вся она, со своими пушистыми ресницами и розовым ртом, была самым соблазнительным поводом отвлечься от работы, о котором только может мечтать замотанный конюх.

– Привет, Дэнни, малыш, – сказала она.

– Добрый день, мисс.

– Я увидела тебя из окна.

Я в удивлении оглянулся – мне казалось, что дом Октобера был полностью скрыт деревьями. Но край каменной стены и окно и в самом деле виднелись в просвете между голыми ветками. Правда, это было

далеко, и если Пэтти узнала меня с такого расстояния, она, должно быть, смотрела в бинокль.

– У тебя был такой одинокий вид, что я решила прийти и поговорить с тобой.

– Благодарю вас, мисс.

– Между прочим, – сказала она, опуская ресницы, – все остальные приедут только вечером, поэтому мне было совершенно нечего делать и я ужасно скучала. Вот я и решила прийти сюда.

– Понятно.

Я оперся на щетку, разглядывая ее очаровательное лицо и думая, что выражение глаз у нее слишком взрослое для ее лет.

– Тебе не кажется, что здесь слишком холодно? Мне надо тебе что-то сказать… может, войдем вон туда?

Не дожидаясь ответа, она направилась к двери сарая с сеном и вошла внутрь. Я пошел за ней, по дороге прислонив щеку к дверному косяку.

– Да, мисс? – сказал я.

В сарае стоял полумрак. Но оказалось, что ее основной целью было вовсе не поговорить со мной. Обняв меня за шею, она подставила губы для поцелуя. Я наклонил голову и поцеловал ее. Дочь Октобера была явно не девочкой в таких делах – целуясь, она умело пользовалась языком и зубами, а ее живот ритмичными движениями прижимался к моему. От нее пахло душистым мылом, и этот запах был более невинным, чем ее поведение.

– Так… совсем неплохо, – хихикнула она, отодвинувшись от меня и направляясь к груде сена, наполовину заполнявшей сарай.

– Сюда, – бросила она через плечо и забралась на плоскую вершину сеновала. Я медленно последовал за ней. Сидя на куче сена, я посмотрел вниз, на щетку, ведро и попону, на которые через открытую дверь падало солнце. Когда Филип был маленьким, он обожал играть на сеновале… Вот уж подходящий момент вспомнить о семье!

Пэтти лежала на спине в трех футах от меня. Ее широко раскрытые глаза блестели, рот изогнулся в странной улыбке. Глядя мне прямо в глаза, она медленно расстегнула серебряные пуговицы сверху вниз, намного ниже талии. Потом сделала легкое движение, и края платья разошлись. Под ним абсолютно ничего не было.

Я посмотрел на ее тело, перламутрово-розовое, стройное и очень соблазнительное. По нему пробежала дрожь предвкушения. Я снова перевел взгляд на ее лицо. Глаза были огромными и темными, а улыбка вдруг показалась мне жадной и порочной. И тут я увидел себя таким, каким должен был казаться ей, каким сам показался себе в зеркале в лондонском доме Октобера – наглым конюхом, чье лицо говорило о лживости и близком знакомстве с грязной стороной жизни. Тогда я понял ее улыбку.

Я повернулся к ней спиной и почувствовал, как меня затопила волна ярости.

– Застегните платье, – сказал я.

– Почему? Ты что же, все-таки импотент, малыш Дэнни?

– Застегнитесь, – повторил я. – Кончен бал.

Я соскользнул с сена и не оглядываясь пошел прочь. Схватив щетку и тихо ругаясь, я дал выход злости на самого себя, накинувшись на попону и скребя ее до ломоты в руках. Спустя немного времени я увидел, как она в застегнутом зеленом платье вышла из сарая, огляделась по сторонам и направилась к большой грязной луже у края бетонной площадки. Хорошенько вымазав в ней туфли, она, как обиженный ребенок, подошла к только что вычесанной мной попоне и тщательно вытерла об нее грязные ноги. Потом посмотрела на меня без всякого выражения.