Радиант
Шрифт:
– А что насчет этого? – спрашивает Пен после продолжительного молчания.
– Так все и будет? – спрашивает она. – Так нас будут сортировать? В конце?
Я хочу это слышать. Я подхожу ближе, чтобы слышать сквозь топот ног и тихие разговоры туристов вокруг. Мгновение Пен выглядит так, словно собирается сказать что-то серьезное, открыть какую-то важную деталь в нашем знании о мироздании, жизнь и смерть, рай и ад, вечная благодать и бесконечные муки. Затем он улыбается.
– Если расскажу тебе – испорчу сюрприз, - говорит он.
Она бьет его по руке. – Ну и ладно. Не рассказывай.
– Вот и не буду.
–
Пен хочет забраться на вершину собора Святого Петра. «Отлично, на мне подходящая обувь», это все, что я отвечаю. Чтобы до него добраться требуется некоторое время. Сначала мы едем на лифте, затем триста двадцать три ступени поднимаемся по спиральной лестнице, шириной с плечи, вызывающей клаустрофобию. И вот мы на улице, и это похоже на вершину мира, Рим простирается под ногами, залитый лучами заходящего солнца.
У меня перехватывает дыхание. Ну, из-за этого и от того, что я преодолела столько ступеней. – Это потрясающе, - выдыхает Анжела.
– Да, - говорит Пен, и думаю, он знает, что такое потрясающе. – Так и есть.
Я встаю у перил и делаю несколько снимков вида, но понимаю, что моя камера не в состоянии передать всю красоту. Затем я поворачиваюсь и импульсивно фотографирую Пена и Анжелу. В ту же секунду, как фотография отражается на экране, я понимаю, что сделала великолепный снимок: они стоят близко, но не касаются друг друга, Пен смотрит не на закат, а на Анжелу, в открытую любуется тем, как ее окутывают золотые лучи, отражаясь от ее длинных темных волос, лаская ее лицо, пока она восторженно смотрит вперед. В этот момент у меня появляется чувство, что их отношения не такие уж односторонние. Возможно, она ему тоже нравится.
Я не уверена, что чувствовать по этому поводу. Мне это кажется неправильным: восемнадцатилетняя девушка с кем-то, кто буквально старше мамонта, но кто я такая, чтобы судить? В конце концов, моя мама замужем за ангелом.
Возраст – это просто цифры, правда?
Пора идти, думаю я, и ускользаю, оставляя этот романтичный момент им двоим. Но Анжела говорит: - Хочу писать. Скоро вернусь.
Я озадаченно смотрю на нее: - Ты собралась пройти весь путь вниз? Я с тобой, - предлагаю я.
– Нет. Останься, - отвечает она, и я узнаю командный тон. Дело не в том, что ей нужно в туалет. Она хочет, чтобы мы с Пеном остались вдвоем.
- Подожди, - говорю я, но она уже ушла.
– Женщины, - со смехом говорит Пен. – Они всегда выбирают самые неудачные моменты, чтобы припудрить носик.
– Да, женщины так глупы в этом плане, - говорю я в замешательстве. Мне не нравится, когда мной манипулируют, даже если я и понимаю, зачем она это делает. Я должна быть милой, немного поболтать, постараться узнать его получше. Признаю, он приятный. Забавный. Очаровательный. Я вижу, что привлекает в нем Анжелу, и знаю, что для нее это важно, она хочет, чтобы я одобрила его, но я не могу, как бы ханжески это не выглядело. По какой-то причине я не могу расслабиться рядом с ним, мне не комфортно.
Он ухмыляется. Этот парень просто мастер ухмыляться. – Ты не очень-то стараешься скрыть тот факт, что я тебе не нравлюсь.
Я отвожу взгляд, смущенная, что это так очевидно. – Ты мне нравишься, Пен.
– Конечно, - говорит он с сарказмом.
–
– Почему? – спрашивает он. – Почему тебя это волнует?
– Потому что это волнует Анжелу.
– Ааа. И это делает тебя хорошей подругой.
– Наверное.
– Значит, ты хочешь, чтобы я тебе понравился, но получается не очень, - со смехом говорит он. – Почему?
– Потому что я не знаю, что ты из себя представляешь, - отвечаю я. Это тоже честно.
Он поднимает руки ладонями вверх, что значит, ты все видишь.
– Нет, - говорю я. – Ты ангел.
– Спасибо, что напомнила.
– Но ты ведешь себя не как ангел. Ты не чувствуешь себя таковым. Ты не говоришь, как они.
– Понимаю. И много ангелов ты знаешь? – спрашивает он.
Вот черт. Я не хотела, чтобы разговор коснулся меня или ангелов, которых я знаю. Ангела, в единственном числе. Я отворачиваюсь, наблюдаю, как последние лучи солнца исчезают за горизонтом. Под нами площадь, люди напоминают крошечных муравьев на камне, семенящих вокруг, и внезапно я ощущаю себя такой далекой от них, будто принадлежу к другому виду, и я одна, наблюдаю за ними, но не способна стать частью их мира.
– Знаешь, не все мы одинаковые, - говорит Пен. – Ангелы.
– Я понимаю. Но ты выглядишь, как один из нас, хоть таковым не являешься. Так что я не понимаю, в какую игру ты играешь и чего хочешь от Анжелы.
Я поднимаю на него глаза. Веселье исчезло из его глаз. Он пробегает пальцами по волосам, затем тяжело вздыхает.
– Я никогда не походил на других, - говорит он после секунды раздумий. – Никогда. Их радость и оптимизм, их служба, непоколебимая вера в то, что Он хочет. Стражи, влюбляющиеся в людей так сильно, что их убивало видеть, как те умирают, словно прекрасные бабочки. Или печальные, ненавидящие людей за их свободную волю и Его за то, что дал ее им. Я не люблю и не ненавижу людей. Я уважаю их. Они определяют себя, как мы ангелы никогда не сможем. Они лгут и спокойно спят, сквернословят, и так отважно пытаются познать себя. Кто я? Спрашивают они себя. Зачем я здесь?
Не знаю, что на это ответить. Именно об этом я спрашивала себя прошедшие два года. Делает ли это меня человеком, что я продолжаю задавать вопросы?
– Я думаю, Анжела красивейший человек, даже если она и больше этого. Ты тоже. И да, я самозванец. Я притворяюсь молодым. Это единственный способ для меня почувствовать хоть что-нибудь.
Он кажется усталым, грустным. Может, я излишне строго судила его, думаю я. Я ограниченная, это точно. Но я все еще не могу прочесть его. Я не могу заглянуть в его сердце и понять, хорошие ли у него намерения. Так без раздумий, я поворачиваюсь и накрываю его руку, лежащую на перилах, своей.
Его глаза сверкают. Кожа холодная, гладкая, но твердая, как у статуи. Он печально мне улыбается.
– Требуется очень много энергии, чтобы быть человеком, пусть даже только снаружи, - говорит он, и на секунду позволяет мне увидеть то, что скрыто за оболочкой: его душу, размытую, словно кто-то наставил вокруг него клякс. Его душа серая. Холодная. Почти бесцветная. Я чувствую, как он устал от самого себя, как смирился с тем, что его существование бесконечно, день за днем, до конца света, и даже тогда он не знает, что случится и изменится ли что-нибудь для него.