Радио Хоспис
Шрифт:
– За легенду довоенного ринга, – поднял бутылку Шрам, – и пусть все черти катятся к своим матушкам. Я поддерживаю тебя, старина. В смысле твое предложение прогуляться мимо университета. Где там сейчас самое разгульное место?
– Есть один кабак, – криво усмехнулся Арчи, – там зависают футболисты. С вот такими плечами. Их много, и нам будет несладко.
– Отличная затея, – кивнул Скальпель.
– Скальп, ты же хирург, – воскликнул Стас, – ты должен беречь руки. А потом, вообще-то вы забыли, что я как-никак детектив. А вся эта затея называется хулиганством.
– Это хорошо, что с нами детектив, – положив ему руку на плечо, сказал Шрам, – будет кому нас отмазать, если появится полис.
– Идиоты! Я, конечно, с вами, но это ничего не меняет.
Бруно улыбнулся, сцепил пальцы и оглушительно щелкнул суставами.
– Все понятно, – вздохнул Стас. – Ладно, футболисты так футболисты. Старые, мать вашу, пни, а ведете себя, как молокососы…
Но подраться с футболистами в этот вечер им было не суждено. Они постояли еще несколько минут, дожидаясь, когда Завсегдатай закончит «Лунную реку». И это все решило. К «Долине» стремительно подъехала машина, из которой выскочила одна из девушек «Живого уголка». Она сразу же бросилась к Бруно.
– Сэм, я за тобой. В «Уголке» буянит какая-то матросня. Громят мебель и отказываются платить. Их там десятеро, и они уже вырубили твоего сменщика.
– Десятеро, – усмехнулся Ауч, – всего по двое на брата. Я в деле, парни.
И это была отличная драка, в духе тех, что случались когда-то в мореходке между потоками одного курса, или даже между разными курсами, или просто в клубе на танцах между гардемаринами и студентами других учебных заведений. Матросы были не промах, их было больше, но они были пьянее. За друзьями из «Долины» была относительная трезвость, готовность к драке и фактор неожиданности. И для начала Скальпель использовал свой коронный кульбит курсантских времен, разбив табурет об голову одного из матросов. Затем в дело вступил Ауч, профессионально отработав пару на корпусе высокого матроса с татуировкой в виде сцепленных якорей на шее. Ну а дальше вступили в дело все остальные. Не прошло и минуты, как матросы осознали, что их дело швах. Они убегали по улице, выкрикивая обещания вернуться, а Ауч поливал им спину самым отборным матом. Девчонки в окнах переживали и вскрикивали так, как будто поставили все свои сбережения на результат боксерского поединка, а город бросался со всех сторон, как обрадованный вниманием щенок, то вспыхивая отражением в окнах, то налетая неожиданным сквозняком. А поскольку, чисто теоретически, они явились в бордель только для того, чтобы урезонить хулиганов, младший детектив Бекчетов не имел ничего против. Надо же хоть иногда выполнять свой профессиональный долг!
«Ну что, неудачнички? Жизнь помои, но жить надо. По крайней мере пока не помрем, ха-ха. Слышу, слышу, улицы успокаиваются, заводы гудят, офисы тоже подгуживают. С новым вас гребаным рабочим днем, лодыри. Проведем его так же бездарно, как и все предыдущие дни, и выполним основное предназначение человечества: прийти, нагадить и свалить к праотцам. И жизнь ваша бездарная станет еще более бездарной, так что поводов для печали и волнения нет! А на меня, знаете ли, напала утренняя апатия. Похоже, мой коллега и спец по новостям начихал тут болезнетворных бактерий печали и уныния. Видели бы вы, с какой постной физиономией он ходит! Тараканы вешаются на бутербродах. По этому поводу и я намерен уйти в пятиминутную депрессию и послушать композицию оркестра вибрирующих инструментов «The Ventures» под названием «My Own True Love».
В этом мире существовал только один вездесущий сукин сын, которому позволялось разглашать тайны следствия. И то лишь потому, что его до сих пор не могли поймать, и еще потому, что он имел привычку ставить классные песни. Все остальные обязаны были держаться от тайн следствия как можно дальше. Особенно утром. Особенно если это утро после попойки. Особенно если это была попойка старых друзей. И особенно человеку стоило держать дистанцию, если его звали Доусон Лейстрейд, которого все, от мала до велика, звали просто Лисом-Педерастом.
Стас ненавидел это нарицательное словосочетание. Любой, кто имел хоть какое-то отношение к юстиции,
Вот и этим утром Лис-Педераст сиял во всю черно-белую диагональ переносного телевизора, который уже давным-давно никто не переносил с холодильника на кухне в квартире Стаса. Лейстрейд не просто сиял, он излучал самодовольство и укоризну одновременно. Еще бы, ведь где-то среди нас, дорогие телезрители, бродит мерзавец, совершивший девять убийств, а доблестные защитники правопорядка до сих пор не могут не только поймать преступника, но даже и определить, кого тот прикончил. Говоря все это, Лис-Педераст умудрялся корчить такие наигранные рожи, что все рассказанное начинало напоминать анекдот. В этом и была цель Доусона Лейстрейда. Он был комиком от бога, хотя, как подозревал Стас, бог этого мерзавца носил рога и ходил, цокая копытами. А по утрам вселялся в телевизоры. Естественно, этот гаденыш не забыл упомянуть об ограблении аптеки.
Стас со стоном оторвал задницу от табурета и вылил кофе в раковину. Настроение было испорчено. Он подошел к телевизору и выдернул вилку из розетки. Подумал – и повернул экраном к стене.
Хреновое утро…
– Я ненавижу Лиса! – объявил Югира, усаживаясь на переднее пассажирское сиденье.
– Совершенно с тобой согласен, – скривился Стас, поворачивая ключ зажигания. – Этот ублюдок испортил мне утро.
– А мне этот и еще один. – Югира кивнул на дверь Управления. – Самое обидное, Лис снова прав. Мы ничего не знаем. У остальных групп по нулям. Да и у нас тоже. Звонил шериф Миссельтресса, сказал, что пока новостей нет, – объявил Югира, – так что сегодня едем в Сарай.
Стас удивленно посмотрел на руководителя. Сарай был поселением зажиточных азиатов. Там действовала своеобразная автономия, и хотя губернатор Сарая, которого там называли «паша», подписал двенадцать лет назад Договор о подчинении общей конституции с учетом этнических особенностей обособленных групп населения, вышеуказанные этнические особенности в Сарае главенствовали. Своя полиция, свои суды, свои меры пресечения. Представитель Управления юстиции, обязательная штатная единица в любом обособленном этническом поселении, проводил дни, сидя в чайхане или в собственной бане. Он получал настолько мизерную зарплату в Управлении, что иногда терял нюх и забывал за ней заехать. В то же время от местных воротил он получал столько, что потеря нюха казалась вполне оправданной. Разумеется, представитель Управления в Сарае был из местных. Правительство закрывало на это глаза, поскольку Сарай был прекрасной налоговой Меккой, исправной машиной по пополнению государственного кошелька. К тому же ходили слухи, что паша принимает служебные визиты правительственных инспекторов в собственном гареме, так что за право проинспектировать Сарай разгораются самые настоящие кулуарные битвы с подмешиванием слабительного в кофе и наймом частных детективов с целью опорочить честное имя претендентов. Надо заметить, эти сами местные воротилы редко были рады видеть здесь коллег представителя Управления. Можно сказать, они никогда не были этому рады. Поэтому, к примеру, Гейгеру туда попасть не удалось, его просто не пустили, отчего тот все утро ходил и брызгал ядом.
– Там было совершено третье убийство, – напомнил Югира.
– Будет нелегко, – ответил Стас.
– Да уж, но у меня там есть кое-какие связи, – пожал плечами старший детектив. – Видок у тебя, кстати, Станислав, потрепанный.
– Вы не поверите, но последний раз я слышал эту фразу в придорожном кафе от сорокалетней красотки, мечтавшей затащить меня к себе в постель.
– И? – подал голос Ник, все утро поражавший феноменальной молчаливостью.