Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
Теперь и мне показалось, что удлиненные, изломанные линии композиции очень похожи на «почерк» Эль Греко, благодаря которому этот долгое время забытый художник вдруг стал мил сердцу современных модернистов и пережил вторую славу, еще более громкую, чем знал при жизни.
Гордеев быстрыми шагами прошел к картине, отстранил таможенника и снова снял ее со стены. Он исследовал обратную сторону холста. Таможенник, посапывая, вытянул шею и заглядывал через его плечо на черный от времени и пыли холст; адвокат, посучивая ножками, маленькими шажками приближался к ним, словно подкрадывался;
За огромным окном кабинета плыли синевато-серые облака; мачты и реи протыкали воздух, как протянутые вслепую руки, и не было там ни одного яркого блика, никакой солнечной синевы, что виделись нам только что в картине. Я невольно вспомнил тягостную жизнь художника-изгнанника, долго кочевавшего по миру в поисках пристанища. Грек по национальности, итальянец по образованию и по мыслям, он прибился в конце концов к мрачному испанскому двору, но не ужился и там. В Мадриде над всем владычествовала церковь, и хотя Эль Греко постепенно растерял и веселость сюжетов и живость красок, поддаваясь все больше и больше исступленным требованиям монахов, все-таки и церковь и король Филипп II были им недовольны. В конце концов он перебрался в Толедо, где еще сильна была оппозиция дворянства мрачному королю, но никогда уже не вернулся к радостным краскам, которые любил в молодости. Мир его последних картин аскетический, мучительный, темный. Однако же создал художник такие полотна, как «Мадонна Благородная», сделал же он и этот портрет; мне уже несомненным казалось авторство Эль Греко, схожими мнились линии и краски, и я все больше убеждал себя, что нахожусь воистину накануне крупного открытия.
Гордеев медленно повернулся к нам лицом, держа картину на вытянутых руках, и торжественно произнес:
— Видите светлое пятно? Это смыта марка музея… Частные владельцы редко ставили печати.
Адвокат сердито прошел к письменному столу, где лежала его раскрытая после предъявления документов и доверенности папка, и захлопнул ее.
— Акт будем составлять сразу? — скрипучим голосом спросил он.
Гордеев как будто очнулся, поднял голову, взглянул на нас, бережно поставил картину к стене.
— Нет. Сначала надо проделать рентгеновский анализ и созвать экспертов. Все это сделают в Москве.
— Что же я скажу моему доверителю?
Я резко ответил:
— Так и скажите, что картина краденая… До выяснения обстоятельств дела будет храниться как вещественное доказательство!
Мне уже хотелось отождествить адвоката с мистером Адамсом, со всеми, кто украл и прятал эту картину. Но адвокат вдруг усмехнулся, подмигнул нам.
— Бедный мистер Адамс, не повезло ему с большевиками! Вы не можете хоть примерно определить стоимость этой картины? — Он спрашивал Гордеева.
— Если моя догадка подтвердится, то она может стоить примерно двести-триста тысяч долларов. Количество работ Эль Греко не увеличивается, а уменьшается. Часть приписанных ему раньше картин принадлежит, как оказалось, его сыну.
— Согласен и на сына! — засмеялся адвокат. — Мне, признаться, картинка очень понравилась, и я не хотел бы, чтобы она висела
Он отдал галантный поклон картине, потом помахал нам ручкой, сунул папку под мышку и пошел к двери. И я вдруг понял: совсем ни к чему было злиться на этого человека, он просто исполнял порученное ему малоприятное дело и теперь рад не меньше, чем мы сами.
— О наших догадках Адамсу не говорите! — окликнул его на пороге Гордеев.
— Что я, маленький? — обидчиво сказал адвокат. Он снова сделал свой смешной жест ручкой и исчез.
— Как поступить с картиной? — спросил таможенник, почтительно поглядывая на Гордеева, который, как видно, пробудил и в его черствой душе уважение к художеству.
— Вызовите хранителя местного музея и упакуйте ее под его наблюдением. Рассказывать о наших предположениях ему не стоит. Отправьте в Москву. Там мы произведем проверку и решим, как поступить с нею.
— А если этот Адамс не отступится?
— Он и сам, наверно, сообразил, что картина краденая. Просто верните затраченные им деньги. Не думаю, чтобы он стал протестовать. Эти «люди дела» понимают в искусстве меньше, чем в биржевых операциях. А в свою спальню он может повесить какого-нибудь модерниста… И позвоните, пожалуйста, на аэродром. Нам нужен ближайший самолет на Москву…
Самолет уходил утром. У нас был впереди целый день прогулок по городу, веселой болтовни, случайных наблюдений.
Я и Марта Кришьяновна провели этот день очень весело. Но Гордеев что-то притих. После обеда он часа на два покинул нас, а вернулся совсем сумрачным. Но мне не хотелось омрачать эти часы случайно выпавшего отдыха, тем более что в конце-то концов мы сделали отличное дело, и я не стал расспрашивать его.
Я сидел в номере Гордеевых, ожидая, когда Марта Кришьяновна соберется к ужину, как зазвонил телефон. Спрашивали меня.
Гордеев передал мне трубку. Слышался извиняющийся голос нашего знакомого адвоката. Он просил о встрече.
Мы с Гордеевым прошли ко мне. Адвокат уже топтался возле двери.
На этот раз он выглядел растерянным. Тщательно закрыв за собой двери, он прошел к окну, задернул штору и только тогда сказал:
— Ну, мой клиент, товарищи, танцует ковбойский танец с пистолетом! Он потребовал от меня предъявить иск вашему почтенному учреждению на двадцать тысяч рублей, которые заплатил за картину ее подлинному владельцу. Купчая на картину, нотариально оформленная, у него. Я снял с нее копию.
Адвокат вынул из портфеля бумагу и протянул мне. Это была оформленная и заверенная копия запродажной расписки на двадцать тысяч рублей, внесенных господином Адамсом гражданке Ивановой. И. Н., «паспорт… серия… номер… прописка…» — словом, ничего не было забыто. И картина называлась так же, как и в квитанции комиссионного магазина: «Копия с картины неизвестного итальянского художника — портрет женщины в красном…»
— Что же означала тогда эта комедия с комиссионным магазином? — раздраженно спросил я.