Радость и страх
Шрифт:
Табита отвечает, что ему нельзя выходить, и тотчас у него рождается новое подозрение.
– Этот номер не пройдет. Пупс, не надейся. У меня есть друзья. Если со мной что случится, они живо дадут знать следователю.
– Никто не пытается тебя отравить.
– И завещание я еще не составил. Не так глуп.
Он без устали хитрит, изворачивается.
– Бедная моя Пупси, плохо я себя вел последнее время, а все из-за тебя. Совсем затюкала старого Дика, будто он уж и не человек, а ему это знаешь как обидно. Но теперь она пожалеет старичка, поднесет ему еще рюмочку.
– Дик, будь
– Пупси, ты таки разобьешь мое сердце. Впрочем, ты всегда со мной жестоко обращалась.
– Не говори глупости. Дик. Никакие мои слова на тебя не действуют. Что тебе нужно в городе - виски или Ирен?
– Ирен? Эта стерва? Да она меня чуть на уморила.
– Вот тут ты прав.
– Конечно, прав. И ты права.
– Он протягивает к ней длинную руку и заставляет сесть на постель.
– Ну хоть наперсточек, хоть полтора. Тогда я буду умник, и усну, и завтра не буду проситься из дому.
Табита сидит, не пытаясь высвободиться, думает сердито: "Опять он что-то замышляет", но вдруг ловит на себе его взгляд из-под набрякших век, и в этом взгляде столько наивной, чисто детской хитрости, что она не может удержаться от смеха.
– Дик, не проси, хватит с тебя.
А он тоже смеется.
– Пупси у нас умная, ее не проведешь. Чертенок, да и только.
– Дик, милый, надо потерпеть.
– Умница ты моя.
– Он ее целует.
– Ты меня до слез растрогала.
– Он и правда плачет, но голос стал вкрадчивым.
– Одни мы с тобой остались. Пупс, и надо нам друг за друга держаться, верно? Больше-то до нас никому нет дела. Возьми хоть Нэнси. Она только того и ждет, когда мы умрем и все достанется ей. Забудь ее, Пупси, забудь ты весь этот сброд. Нас-то с тобой двое, верно? И этот милый старый дом у нас есть, а все благодаря тебе. Лучшего жилища нам и желать нечего.
Табита смеется.
– А только что рвался вон из этого милого старого дома.
– Но смех расслабил ее, она не в силах еще и еще уличать его во лжи. И тепло его большой руки, прикрывшей чуть не половину ее худенькой груди, проникает в нее волной плотской радости, напоминает о счастье, которое она знала с этим человеком. Табита говорит: - Вечно ты меня оставляешь в дурах.
– Но от его нежных слов, от его ласки в ней рождается и растет ощущение, словно старые сухие корни набухли в теле, которое смех расслабил и разбудил, и ощущение это пронизано такой болью, что она, не выдержав, дает волю слезам. Она не хотела плакать, она презирает эту боль любви, такой недостойной, без капли уважения, и все-таки со вздохом склоняет наболевшую голову на грудь Бонсеру.
– Мы с тобой были счастливы, Дик. Ты дал мне такое счастье, что даже страшно. Я знаю, я не имела права, я перед всеми виновата.
– И все-то ты выдумываешь. Пупс.
– Он целует ее, и, хотя ей не видно его лица, она знает, что на этом лице написано безграничное самодовольство, радость донжуана, обольстителя, шельмы, краснобая выражение, которое она видела тысячи раз, когда он любезничал с другими женщинами.
– Ты и в мыслях этого не держи. Ты была прелесть невозможная, ты и теперь такая. И никому ты ничего плохого не сделала, разве что мне, когда свела меня с ума,
Она засыпает в его объятиях, успев еще подумать: "Надо быть осторожной, не то опять останешься в дурах".
И наутро, в четверг, когда Бонсер просит часам к пяти машину, она отговаривает его: - Нет, Дик, не сегодня. Сегодня я не могу с тобой поехать. И только не в Эрсли.
– Ну, тогда в субботу, обещаешь?
– Хорошо, в субботу покатаемся, если тебе действительно будет лучше.
– Будет, будет. Я буду умником.
– И, довольный, опять забирается в постель.
Табита, убедившись, что Дороти сторожит у дверей, и зная, что гараж заперт и ключ у нее в секретере, уходит в отель на ежедневную проверку. Но когда она находится в самом дальнем коридоре, к ней со всех ног подбегает одна из горничных.
– Скорее, мэм, там у подъезда машина, и хозяин внизу, в халате.
Табита бежит к дверям Амбарного дома, но машина уже сворачивает на шоссе. А на втором этаже стул на месте, а Дороти нет, дверь в спальню отворена, и платье Бонсера исчезло со стула.
Шаркая туфлями, приближается Дороти, на лице у нее испуг.
– Ох, мэм, меня позвали к телефону. Сказали, это мой племянник вернулся из Германии, а потом никак не могли его найти - подождите да подождите.
– А хозяин тем временем уехал. Как вы не понимаете, это же было подстроено.
– А я думала, хозяин только в субботу выйдет.
Старая служанка огорошена. Что-то объясняет пространно и сбивчиво. И вдруг становится ясно, что ее тоже одолевают страхи. Преданная старая ворчунья до смерти боится потерять место. Для нее тоже Амбарный дом и крепость, и последнее прибежище.
Но Табита прерывает ее спокойно и строго: - Ничего не поделаешь. Вы не виноваты. Уехал так уехал.
Она чувствует, что в такую минуту особенно важно сохранить дисциплину и выдержку перед лицом врага.
– Не забудьте, Дороти, сегодня пятница, у вас большая стирка.
– Ох батюшки, мэм, ведь и правда!
– И Дороти спешит по своим делам.
Где находится Бонсер - неизвестно, и старый Гарри дрожит в предчувствии катастрофы. Твердит, что надо обратиться в полицию. Заезжает Нэнси и горячо его поддерживает: - Дедушку обязательно надо найти. Эти твари оберут его до нитки.
Нэнси живет в деревянном домике, работница к ней больше не ходит. Тяжелая жизнь уже сказалась на ней: одета неряшливо, волосы залоснились, руки огрубели. И денежный вопрос ее беспокоит.
– Джо с нашим единственным исправным самолетом покрутился на посадке. Тот ураган повредил дверь ангара. Просто не знаю, как мы вытянем.
Табита ждала этой новости и ничего не отвечает.
– Я думала, может, ты нас немножко выручишь.
– Милая моя. Амбарный дом - это все, что у меня есть. Я хочу сохранить его свободным от долгов на случай, если тебе и Джеки понадобится крыша над головой.
– Но нельзя же допустить, чтобы дедушка пропил "Масоны". Его надо изолировать.
– Как это изолировать?
– Ты же знаешь, бабушка, его нельзя оставлять без присмотра. Он ненормальный. Даже здешний врач хоть сейчас даст справку. Для его же блага. Это очень просто. Так многие делают.