Радость и страх
Шрифт:
– Да? За что же это Джо цепляется?
– Возможно, нам удастся влиться в Центральную компанию воздушных сообщений. По-настоящему-то, мне кажется, им нужен только Мак, он великий специалист по моторам. Его уже многие пытались залучить. Но он не хочет нас бросать, он очень лояльный.
– Центральная? Значит, вы уедете в Лондон?
– Контора у них в Лондоне, а Джо они могли бы взять только в контору. Он, конечно, ни в какую, но, если мы действительно обанкротимся, придется ему брать, что дают.
– И Филлис, кажется, живет в Лондоне?
– Об этом я уже думала, но тут есть загвоздка
– А твои деньги?
Нэнси передергивает плечами.
– Не хватит. Там их вообще-то осталось всего ничего.
– И прежде чем Табита успевает сказать: "Значит, они пропали даром, я же тебе говорила!", Нэнси вдруг поднимает голову от посуды и добавляет: - Но пойми, бабушка, нельзя же бросить в беде человека, которому так не повезло в жизни.
И после этих слов две полярные точки зрения, порознь казавшиеся всего лишь двумя отдельными отчаяниями, сливаются в нечто единое, до того огромное и мрачное, что Табита, увидев его, ощутив его черную тень, ничего другого уже не видит и не ощущает. Наступает долгое молчание. Нэнси моет посуду.
Табита вытирает тарелки, а из-за двери доносится политический спор мужчин - звук далекий, неумолчный и равнодушный, как голос природы, как шум горной реки или ветра в деревьях. Обе женщины понимают, что какой-то этап их жизни кончается.
– Сколько же требует компания?
– спрашивает наконец Табита.
– Ой, слишком много. Не то девять, не то десять тысяч.
Снова молчание. Табита протяжно вздыхает.
– Девять тысяч? Но это немыслимо.
Мужчины встают, скребя стульями по полу, и Паркин кричит: - Нэнси, готова? Не копайся ты, ради бога.
– О господи, я и забыла, что мы едем в город.
– Она бежит в крошечную спаленку снять передник и засунуть нечесаную голову в берет. Табита чуть не плачет, до того безобразно выглядит ее располневшая фигура в узких джинсах мужского покроя, а говорит сердито: - Нет, это немыслимо! Девять тысяч фунтов!
– Где мое пальто, бабушка? Я бегу, а то Джо хватит удар.
Табита втискивает Нэнси в мужское пальто, которое ей длинно, а в груди слишком узко, Паркин уже ругается, и Нэнси наспех чмокает ее в щеку кое-как подкрашенными губами.
– Спасибо, что приехала, но сама видишь, какое дело, приходится быть ужасно тактичной.
– И бежит к выходу, оправдываясь, как провинившаяся школьница.
В дверь просунулась голова Джо.
– Я запираю дом, миссис Бонсер.
Табита стоит во дворе. Нэнси с Джеки на руках удаляется в сторону ангара, Скотт и Мак в своей двухместной машине уже катят по размокшим ухабам к шоссе.
126
"Девять тысяч фунтов!
– ошеломленно повторяет Табита.
– Да о чем она? У меня и половины этого нет".
Она пробирается по разбитой дорожке к своему такси. "Девять тысяч фунтов! С таким же успехом могла бы сказать миллион". Негодуя, она садится в машину, машина трогается. Она уже стосковалась по Амбарному дому, где чистота и порядок, а главное - покой, безопасность.
Но два часа спустя, когда она сидит за чайным столом напротив
– Девять тысяч фунтов! И о чем она думает? Она не имеет права. А все потому, что этот Джо Паркин такой никчемный человек.
Гарри удивленно поднимает голову.
– Ты что, Тибби?
– Ничего. Я молчу.
– Ну, как там Нэнси?
– Как и следовало ожидать. Лучшего не заслужила.
Через две недели она вторично удивляет данфилдскую семейку своим посещением. Приезжает неожиданно, очень возбужденная, из чего Паркин заключает, что она либо пьяна, либо свихнулась; ругает грязь на дороге, два или три раза спрашивает, почему самолеты не летают, отчитывает Нэнси за то, что не отдыхает регулярно каждый день, отказывается от чая и отбывает.
Паркин в бешенстве.
– Не желаю, чтоб эта старая кошка за мной шпионила.
– И накидывается на Нэнси: - Распустеха, хоть бы причесалась, голова как воронье гнездо.
Но Нэнси будто и не слышала.
– Она не шпионит, она терзается.
– Ну и пусть терзается, только не здесь.
– Я в тот раз намекнула насчет денег. Кажется, подействовало.
А Табита и правда, как говорится, не в себе. Как ей быть? Молитва не помогает. Она сидит в церкви нахмурив лоб, с широко раскрытыми глазами, а в мозгу вихрем кружатся образы и впечатления. Священник толкует о нравственном разброде, царящем вокруг, потому что в людях оскудела вера, а она вдруг чувствует, что ее душат одновременно слезы и смех. Она едва успевает выйти на воздух и, сидя на чьей-то могиле, сморкается и пробует себя вразумить: "Ну чему смеешься, глупая ты старуха? Туда же, истерику закатила".
Служба кончилась, из церкви повалил народ, и Табита вскакивает и спешит домой - голова гордо вскинута, лицо выражает решимость и твердость.
Но твердости нет. В этом внезапном водовороте чувств что-то сломалось, растворилось. Ее сорвало с привязи, и теперь она ощущает только, как противные силы швыряют ее из стороны в сторону. Выходит, что с Нэнси она связана узами, которые сильнее любви. Она злится на взбалмошную, чувственную девчонку, но где-то на более глубоком уровне неотделима от нее. Вот и сейчас, когда она мчится по улице в съехавшей на глаз шляпе, с длинной седой прядью, подпрыгивающей на воротнике пальто, и пытается внушить встречным, что она прекрасно владеющая собой, почтенная и высоконравственная старая дама, - она живет жизнью Нэнси. Она трудится с нею рядом, юлит перед ее Джо, чтобы не испортить ему настроение, нянчит ее ребенка, прикидывает, как свести концы с концами, готова на все, лишь бы сохранить ее семью.
И вот она у себя, в Амбарном доме, но ей чудится, что сам этот дом, который она только что обновила и приукрасила, укоряет ее, как старый слуга, как верная Дороти. Столы и стулья и те словно говорят: "Не можешь ты нас покинуть. Ты перед нами в долгу".
Гарри даже сквозь свою дремотную отрешенность уловил в ее тревоге что-то новое и ворчит: - Ну что с тобой, Тибби? Не можешь посидеть спокойно. Ты поберегись, не то опять перебои начнутся.
– Не могу я быть спокойной, Гарри. Это все из-за "Масонов". А вдруг...