Радость и страх

Кэри Джойс

– Вылезай немедленно, Джон.

– Он нынче весь день себя плохо пел, мэм, - говорит нянька.
– То одно, то другое.

– Пусть сейчас же подойдет ко мне, попросит прощения и помолится, не то останется без печенья.

Пауза. Из-под кровати ни звука.

– Джонни, видно, не знает, - говорит няня, - что бывает с мальчиками, которые не хотят молиться богу.

– Это плохие, противные мальчики.

– Их бог накажет, - добавляет няня.

Снова пауза. Закоснелый Джон не отзывается. Он только сопит, громко и нагло.

– И сказок им больше не будут рассказывать, - говорит

Табита, уже слабо надеясь на успех.
– Не услышат они больше про трех медведей.

Джонни, кажется, перестал сопеть. Женщины переглядываются поверх кровати, и няня говорит: - И про Джека Победителя Великанов.

– И про Джека и Бобовый Стебель. Никогда не услышат.

Под кроватью какое-то движение, из-под края одеяла появляется взлохмаченная голова Джона.
– А я и не хочу про Джека и Бобовый Стебель.

– И про Красную Шапочку, - говорит няня.

Мальчик встает на ноги и решительно заявляет: - Не хочу про Красную Шапочку.

Няня и Табита снова переглядываются; заметив это, мальчик недоверчиво переводит взгляд с одной на другую. И повторяет громко, как генерал, требующий безоговорочной капитуляции: - Не хочу про Красную Шапочку.

Менее искушенный дипломат, чем Табита, мог бы предположить, что переговоры окончены. Она же как ни в чем не бывало садится на кровать, готовая, по обыкновению, послушать, как он будет молиться.
– Хорошо, выбери сказку сам.

Джон, чувствуя себя, как парламентарий, добившийся почетного мира, тотчас прижимается к ней и читает молитвы, после чего сразу же требует: Кота в Сапогах! Кота в Сапогах!

Он слышал эту сказку раз сто, но еще так мал, что готов с упоением слушать ее снова и снова.

34

И Табита, перенесясь из своего светлого, строгого царства в гостиную, где даже лучи вечернего солнца, косо рассекая табачный дым, кажутся другими - более взрослыми, искушенными, грубыми, - дарит своих гостей улыбкой радушной хозяйки, а вернее, улыбкой триумфатора, одержавшего верх над коварным врагом.

В такие минуты, воодушевленная своей победой в сфере педагогики и сознанием, что поступила правильно, она более чем когда-либо готова поступить правильно и в сфере морального протеста и эстетической смелости, воплощенных в "Бэнксайде". Она подчеркнуто благосклонна к мрачному Доби, и к меланхоличному Хадселу, у которого не ладится работа над романом про священника, влюбившегося в проститутку, и к Мэдж Мун, которая, как обычно в это время дня, уже порядком пьяна и вовсю распустила язык. Мэдж в горе из-за своего младшего брата, военного, и на чем свет стоит ругает войну, буров, правительство, бардов империи, а также мужчин, не уехавших на позиции. Со зла она оскорбляет Хадсела и, глядя в упор на долговязого Доби, который, подобно многим еретикам, силен в богословии, кричит ему в лицо: - Не говорите мне про бога! Если бог есть, что ж он не прекратит эту чертову войну?

Доби, то вскакивая, то снова падая в кресло, волнуясь и все больше пьянея и путаясь, принимается анализировать проблему зла.

И Табита, все еще улыбаясь, тихонько уговаривает его: - Не так громко, пожалуйста. Да, да, как интересно. Я понимаю, все дело в том...

Она сменила улыбку на очень серьезное выражение лица, Которое всегда приберегает для Доби независимо от

того, толкует он о боге или о любви. Этот неуравновешенный и неразумный юноша требует, чтобы его принимали всерьез.

На фронте дела идут скверно. Глашатаи новой, предприимчивой политики с удивлением обнаружили, что в армии духа предприимчивости явно недостает. Поражение следует за поражением; объявлен набор добровольцев. Тысячи клерков, с радостью вырвавшись из своих контор, спешат примкнуть к этой авантюре, чтобы назавтра стать героями. И когда они проезжают по улицам на вокзалы, направляясь в военные порты, где их погрузят на корабли, сразу видно, что жизнь приобрела для них и достоинство, и смысл. Они рискуют жизнью за идею, за великую любовь, за славу и честь. И хотя "Бэнксайд", ко всеобщему удивлению, все еще понемногу покупают и убытки невелики, сотрудники его чувствуют себя обособленной, а значит, и сплоченной группой. Квартира на Вест-стрит все больше уподобляется штабу повстанцев, но повстанцев, оказавшихся вне закона, изгоев. К войне они непричастны. Они теперь проводят на Вест-стрит чуть не целые дни и просачиваются во все уголки квартиры. Вторгаются даже в детскую.

Как-то вечером, уже довольно поздно, Табита застает там Джобсона, Доби и Мэдж. Все трое курят. Она возмущенно спрашивает, чем им плохо в гостиной.

– А нам тут нравится, малютка, - отвечает Джобсон.
– Тут как-то вольготнее, подальше от всяких Гриллеров и графинь. И малыш у вас интересный. Вы только гляньте.

Он показывает ей рисунок - два голых мужчины и женщина среди деревьев. Нарисовано неплохо, но Табита уже давно знает, что Джонни - гений. Поэтому она отвечает, лишь мельком взглянув на рисунок: - Наверно, все дети рисуют забавно. Но право же, Уолли, зря вы здесь курите. Няня очень недовольна. В детской необходимо соблюдать известные правила.

А через несколько дней, увидев, какую возню Мэдж Мун затеяла с мальчиком - щекочет его, а он катается по полу и визжит от хохота, - она выходит из себя.

– Встань, Джон. Не дури.

Он и ухом не ведет. Табита подымает его и сильно встряхивает.

– За что ты его так?
– кричит Мэдж.
– Что он сделал плохого?

– Прости, но ему нельзя так возбуждаться.

– Сказала бы прямо, чтобы я сюда не совалась.

Табита делает вид, что не слышала, но Мэдж не унимается, напротив: Ах, ты не хочешь со мной разговаривать... загордилась... да кто ты такая, скажи на милость!
– И перепевает все сплетни их тесного кружка: что Табита - хитрюга, любого умеет разжалобить; что она сноб, подлизывается к духовенству, а сама-то не больно святая; что она подлая, двуличная ханжа!

Пользуясь тем, что Табита онемела от ярости, она все больше наглеет, а услышав голос Джобсона, бросается к нему за поддержкой.

К счастью, он вступается за Табиту - не из чувства справедливости, а потому, что решил, что Мэдж зазналась. "Пора проучить эту безмозглую дуру. Раз в три месяца ее следует осаживать". И Мэдж не ведено больше показываться на Вест-стрит.

Однако многие ей сочувствуют. Кружок раскалывается на две фракции: тех, кто восхищается Табитой как умной маленькой женщиной, весьма дипломатично играющей свою нелегкую роль; и тех, кто по этой же причине ее презирает.