Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу
Шрифт:
— Завтра. Или послезавтра.
— Обещай мне, Айра.
— Я знаю, что я делаю, — сказал он резко. — Не вмешивайся, Кэрол.
Он не мог сказать ей, что ощущение ожидания теперь нарастало с каждым днем и преисполняло его юношеским предчувствием чуда. И не мог сказать, что ничего не опасался, откладывая ради этого ощущения свой отъезд. Умчаться в Мейплвуд он мог в любую минуту: все было уже устроено. Неужели его страшит, что там в нем восстановят его прежний здравый образ мыслей ради того, чтобы он мог вернуться и снова быть их коммандером Гроумом? До чего же это забавно, думал он и часто улыбался про себя.
Ходил ли он по городу, ездил ли с Хорлером,
Однажды под вечер, когда Хорлер повел машину вокруг Куинз-парка, он вдруг сказал:
— Остановитесь на минутку, Хорлер.
И прижав лицо к стеклу, начал разглядывать студенческую компанию: три девушки в джинсах, трое дюжих парней и еще один, который схватил высокую девушку, вскинул ее себе на плечо, но споткнулся и упал. Компания заметила, что «роллс-ройс» остановился, и начала разглядывать машину. Айра Гроум внимательно всматривался в каждого из них, словно ожидая, что кто-то выступит вперед.
— Поезжайте, Хорлер, — сказал он потом и улыбнулся.
Бывали и другие такие минуты — в отелях и в барах, когда какой-нибудь мужчина, какая-нибудь женщина привлекали его внимание, и, как тогда в парке, ему в голову вдруг приходила мысль, над которой он потом посмеивался, — что он не едет в Мейплвуд, потому что у него назначено свидание.
Свидание с кем? И где? Он записал месяц назад, а потом забыл? У него же сотни деловых встреч. И про некоторые он вспоминает только в самую последнюю минуту. Но эта… И вновь ощущение страшного провала в памяти. Память! Ну же! Ну! Если он сейчас уедет в Мейплвуд, а потом вернется, вновь упорядочив свою жизнь, будет, наверное, уже слишком поздно. Ну же, память! Ну же! И потому он все еще был в городе в тот день, когда миссис Финли устроила охоту и званый вечер, а также присутствовал на очередном заседании полицейской комиссии.
В половине пятого он сидел во главе стола и вместе с остальными слушал начальника полиции Болтона, который просил их поддержать его просьбу о сокращении числа массажных салонов в самом сердце деловой части города. Район стремительно погибает. И воспрепятствовать этому не удастся, если динамики не прекратят громогласно восхвалять чудеса массажа и рекламировать лавчонки, специализирующиеся на порнографии. Рай для сутенеров. Рай для проституток.
— Да, меня это очень огорчает, — перебил судья Бентон. — Я, знаете ли, родился почти в этом районе, только чуть восточнее. И просто поверить не могу.
Вздыхая, он поведал, какие именитые семьи жили там в те дни и как он мальчиком, юношей ходил по этим улицам мимо фешенебельных магазинов, которые теперь сменились массажными салонами. Каждый день он шел по этим улицам в университет и обратно. Лично он готов всячески поддержать любые меры по возрождению этого района.
— Я буду рад, если всю эту шушеру выметут вон. Так как же мы поступим, коммандер?
— Да, да, — сказал Айра Гроум, кивая словно в глубоком размышлении и устремив глаза на высокие занавешенные окна. Шторы смыкались неплотно. Полоска уличного света, сочащегося в щель, гипнотизировала его. Он не мог отвести от нее взгляда. В его воображении все яснее вырисовывалась картина. Сумасшедшая ночная сцена: замызганные магазины, массажные салоны, подозрительные бары, лавчонки, торгующие порнографией, извергают преступников и хулиганов, голых девиц,
— Э… совершенно верно, совершенно верно, судья Бентон, — сказал он, солидно откашлявшись. Судья, который ждал, когда он выйдет из задумчивости, тоже откашлялся. — Извините меня на одну минуту, судья, — сказал Айра Гроум, встал и вышел из комнаты. Вернулся он быстро — слишком быстро для человека, которому понадобилось в туалет, потому что от спешки его лицо раскраснелось.
— Ну, а теперь, господа… — начал он, оставаясь стоять, но вдруг поперхнулся, захрипел, судорожно икнул, и лацкан судьи был обрызган джином. Обрызган джином был и рукав костюма, который мэр надел сегодня в первый раз. Ошеломленный, лишившийся от негодования дара речи судья сморщился, глядя на свой лацкан. Мэр, онемев от удивления, начал обмахивать рукав носовым платком.
Тут их глаза, которые на мгновение поразили его ужасом, так глубоко ранили его гордость, что он выпрямился и сказал с надменным достоинством:
— Я очень сожалею, господа. Видите ли, у меня жар. Мне следовало бы остаться дома в постели. У меня грипп. Вообще я не пью джина, но он помогает мне справляться с температурой, поддерживает силы. Только джин, а я к нему не привык.
— Джин? — прошипел судья, стараясь взять себя в руки. — Неразбавленный джин?
— Да, неразбавленный джин.
— Мой отец говаривал, что неразбавленный джин пьют только английские уборщицы.
— Мой отец, сэр, сказал бы то же самое. Но если у вас начнется грипп…
— В городе просто свирепствует грипп, — поддержал его мэр.
— Да, у моей жены грипп… — Серьезно встревоженный судья добавил: — Вы говорите, у вас жар, коммандер?
— Да, небольшая температура. Уже несколько дней.
— То-то я заметил, что лицо у вас краснее обычного. Послушайте, коммандер, вы же рискуете воспалением легких. Убивает ведь не грипп. Убивает воспаление легких как его осложнение.
— Вам следовало бы остаться дома, коммандер, а не вставать.
— Ну, с завтрашнего дня я буду отдыхать две недели, — сказал он.
— Отлично. Вы совсем не щадите себя, коммандер.
— Поезжайте-ка сейчас домой, — быстро сказал судья. Ему не хотелось подхватить грипп.
— Ну, если вы настаиваете…
— Ради бога, поберегите себя, коммандер, — сказал мэр. — Вы ведь наша главная опора.
И он расстался с ними. Секретарша позвонила Хорлеру. В ожидании он расхаживал взад и вперед вне себя от унижения. Этому давно уже надо было положить конец. Он сам напрашивался на унижение — и напросился, пусть даже ему удалось кое-как вывернуться. Завтра, слава богу, можно будет уехать в Мейплвуд.
Он вышел на улицу, чтобы дождаться машины там и проветрить голову. По дороге домой он не разговаривал с Хорлером. Дома он лег и проспал два часа. Проснулся он освеженным и полным какого-то нетерпения, но его решение уехать из города завтра оставалось твердым. У Хорлера был готов для него хороший обед. Он поел, а потом попотчевал себя джином, в последний раз прощаясь с ощущением ожидания. Ему взгрустнулось, словно он отворачивался и уходил от чего-то. Он переоделся в темный костюм. В девять часов он уже ехал в машине на ферму Финли.