Радость
Шрифт:
Одна из моих проблем состояла в неспособности свободно использовать свой голос. Глаза у меня от природы, как говорится, на мокром месте, и мне не составляет труда начать ронять слезы, но издавать рыдания — это для меня трудная штука. Больше двадцати пяти лет назад, после прохождения терапии у Райха, мне было ниспослано своего рода видение, объяснившее, почему мой голос лишен свободы. Во время проведения семинара по биоэнергетическому анализу двое из его участниц, которые сами были психотерапевтами, изъявили желание поработать со мною. Я колебался, но в конечном итоге решил согласиться. Одна из этих женщин, пока я лежал на полу, манипулировала с моими ногами и стопами, массируя их, чтобы снять часть напряжения. (У меня в ногах всегда существует значительное напряжение; мои икры страдают от перегрузки.) Вторая дама работала над моей закрепощенной и зажатой шеей. Внезапно я почувствовал
Еще одна пациентка, которую я буду называть Маргарет, рассказала мне о многократно повторявшемся у нее сновидении, в котором после тех или иных перипетий у нее на лице оказывалась подушка и она чувствовала, как ее душат, а она умирает от удушья. Маргарет тоже пережила нечто подобное тому, что случилось с Рене, но не дошла при этом до самого конца. По всем внешним проявлениям она была в состоянии функционировать нормально, но всегда пребывала в состоянии глубокого беспокойства и страха, которые делали ее жизнь почти невыносимой. Маргарет подвергалась запугиванию со стороны матери даже в возрасте без малого пятьдесят лет, когда она обратилась ко мне за терапевтической помощью. Свою мать она описывала как женщину холодную, жесткую и стремящуюся командовать. Способ выживания, выбранный Маргарет в ее ситуации, состоял в том, что она эмоционально отключилась и вела жизнь почти без всяких чувств. Эта уже не очень молодая женщина существовала по большей части только в собственном мозге.
У Маргарет наблюдались значительные трудности при попытках целиком погрузиться в ту печаль, которую, она испытывала. Если она начинала плакать, то чувствовала подступающую тошноту и была вынуждена останавливаться. Прошло довольно длительное время, пока эти позывы к рвоте отступили и она смогла начать плакать. Но ее рыдания не носили непрерывного характера. Они были больше похожи на прерывистые подвывания — напрасные попытки распахнуть свою гортань и позволить боли вырваться наружу. При обычном разговоре голос Маргарет был тонким, плоским и «головным». У нее вошло в привычку говорить быстро и безо всякого эмоционального выражения. В том, что она произносила, был смысл, но отсутствовало чувство.
В стремлении оказать ей помощь я в то время, когда она старалась пронзительно визжать, слегка надавливал пальцами на боковые части ее горла, чтобы снять или хотя бы облегчить имевшееся там напряжение. Гортань Маргарет была настолько зажатой, что натуральный визг был почти невозможен. Но наша совместная работа на протяжении последнего года немного сняла это напряжение. К моему удивлению, она вдруг, вместо того чтобы, как обычно, стискивать и зажимать горло, распахнула его и позволила себе испустить полноценный звук. Когда он прекратился, она сказала мне: «Я никогда раньше не слыхала у себя подобного голоса». Это был голос того ребенка, который все эти годы был погребен в ее теле.
Дети рождаются невинными и лишенными каких-то запретов или вины применительно к своим чувствам. Для многих из них в младенческом состоянии блаженства на передний план выступают радостные чувства. Когда я смотрю на маленьких детей в возрасте от одного до двух лет и вступаю с ними в зрительный контакт, то вижу, как их глаза загораются, а на лицах появляется выражение удовольствия или даже восторга. Разумеется, вскоре его почти неизбежно сменит робость или смущение, но через парочку минут или даже раньше они снова начнут поглядывать на меня в надежде еще раз ощутить возбуждение и удовольствие от нашего визуального контакта. Потом они снова отвернутся, но ненадолго. Этой игрой ребенок может развлекаться длительное время, пока я сам не прекращу ее, потому что в дело вмешаются заботы и обязанности взрослой жизни, которые заставят меня уйти.
Приходилось мне видеть и взрослых людей, которые загораются от такого мимолетного зрительного контакта, но у них все это настолько скоротечно и так быстро заканчивается, что иногда единственное, что успеваешь уловить, — это их чувство стеснения и вины. Однако существует и очень много таких людей, чьи глаза вообще не в состоянии вспыхнуть,
При нашей первой встрече я был поражен темнотой вокруг и в глубине ее глаз. В них не было ни следа какого-нибудь сияния, и в течение всей первичной консультации они ни разу не загорелись, даже на самый краткий миг. Эта женщина была невелика ростом, но пропорционально сложена. У нее были оживленные манеры, и, невзирая на горькую складку в районе губ и рта, она вовсе не вела себя как человек, пребывающий в депрессии. После многих лет нормальной совместной жизни с мужем, которому она верно служила, тот оставил ее ради другой женщины. Марта приняла развод стоически и продолжала по инерции вести свою пустую жизнь, пока не поняла, что нуждается в посторонней помощи.
Марта знала о себе, что была постоянно напугана. Она никогда не умела противостоять своему мужу. После расторжения брачных уз эта женщина потеряла всякое ощущение безопасности, да и до этого времени она никогда не была самодостаточной и не жила так, чтобы опираться только на саму себя. Теперь, когда Марта, помимо всего прочего, приближалась к менопаузе, она вдруг посчитала себя лишенной всяких надежд. Но она не соглашалась признаться себе в возникшем у нее ощущении полной безнадежности и бесперспективности. И еще: она никогда не плакала. Марта выжила после постигшей ее катастрофы, но она пополнила собой ряды тех многочисленных в наше время людей, которые в состоянии вынести все случившееся и выжить, но в их жизни нет ни капли радости.
Я слышал многих людей, произносивших с гордостью: «Я смог выжить». Могу понять и высоко оценить подобное чувство, если человеку довелось существовать в ситуации, реально угрожавшей его жизни, скажем, в нацистском концлагере или в другом подобном месте. Но ведь такого рода заявления распространяются и на вполне сносное настоящее, и даже на будущее. В сущности, произнося нечто подобное, такой индивид говорит следующее: «Я могу вынести это. Я в состоянии выжить в таких условиях, когда другие люди окажутся побежденными и погибнут. Я в силах противостоять любым враждебным или вредоносным нападкам». Но ведь если человек настроил себя не жить, а выживать, то он и не ждет никакой радости и не в состоянии реагировать на нее. Можно ли ожидать от рыцаря в доспехах, что тот станет бездумно кружиться в вихре вальса? Такая жизненная позиция, когда человек все время готовится к встрече с несчастьем или даже катастрофой, не располагает к тому, чтобы наслаждаться жизнью. Нечего и говорить о том, что те люди, которые сами себя считают выживающими и спасающимися, на самом деле не ищут никаких удовольствий и не хотят их. Впрочем, хотеть удовольствия и быть открытым для него — это две совсем разные вещи. Если самым главным в жизни является выживание, то человек никоим образом не открыт удовольствиям. Если кто-то находится во всеоружии для отражения возможной атаки, то он, конечно же, не может быть открытым для любви. Ощущение открытости перед лицом жизни заставляет таких людей чувствовать себя слишком ранимыми, и страх снова заковывает их в защитную скорлупу.
Марта была у своих родителей самым младшим ребенком из троих детей, причем все они были девочками. В этом доме царила атмосфера потенциального насилия. Родители все время скандалили, главным образом из-за денег. Она вспоминала следующий инцидент, имевший место, когда ей было около пяти лет. Мать с отцом особенно громко орали друг на друга в гостиной, и очередной скандал завершился тем, что отец вдруг пнул и перевернул кофейный столик с сервизом и был готов перебить на мелкие осколки всю посуду в китайском будуаре, если бы сестры Марты не остановили его. Сообщая об указанном неприятном эпизоде, она не упомянула, что сама была сильно напугана случившимся. Я убежден, что она и не почувствовала страха, поскольку находилась в шоке. Впрочем, по поводу случившегося она заметила, что «это было весьма неожиданным».