Радуга (Мой далекий берег)
Шрифт:
Государыня медленно присела.
Лэти же отер пучком травы зеленые от мази пальцы:
— Сам не верю. Вот. Задержались оттого. А вы?
Берегиня рассеянно почесала за ухом Рыжего. Алатырь-камень — это ж вон где, на самой границе выеденных Чертой фряжских земель. Потом, потом она заставит Лэти рассказать все подробно. Как там, что… уцелели ли дома… возвращаются ли люди… Пыльные Стражи, те рядом с Чертой не живут. Не живут — и все. Разве после Ночи Разбитой Луны.
— Пить дай, пожалуйста.
Пограничник столь же рассеянно, как Берегиня чесала кота, протянул ей баклажку. Посмотрел вопросительно. Она в нескольких словах пересказала ему, что узнала от аптекаря Мартина
— Ранен кто-то.
— Да уж, — Лэти покосился на левое плечо. — Сейчас-то полегче. Так будет каша?!
Зайчик подпрыгнул и едва не опрокинул котелок:
— Нехорошие вы. Уйду я от вас.
— Это он от Андрюхи нахватался, — подмигнул пограничник. — Не обращай внимания.
Уже вечером, засыпая в песчаной яме под сосновым выворотнем, спросила государыня у Лэти про «звезду».
Но он неожиданно уперся:
— Не скажу, и не проси. Не надо тебе пока этого знать. Дитю навредишь.
— По крышам прыгала — не навредила, — отозвалась она ядовито. — И с пылевой ведьмой когда дралась… Лэти, ты пойми, — она нашла в темноте его горячую руку. — Нельзя нам ничего скрывать друг от друга. Война пошла в открытую.
Лэти что-то пропыхтел и выбрался из ямы. Андрей бы выразился: "Молчит, как партизан". Берегине на минуту стало смешно. Потом события дня побежали под веками, и она уснула.
51.
Если золотая священная роща вокруг Хрустального терема была сердцем Берега, то старую водяную мельницу рядом с ней можно было считать предсердием. Там долгие столетия молодые ведьмы оттачивали Искусство, делая его стремительным, изящным и стройным, как паутина в росе, иней, кружево листьев или брызги солнца на воде. После Ночи Разбитой Луны, когда Ястреб с друзьями защищал мельницу и ее обитательниц от нападения науськанных Пыльными беженцев, ведьмы оставили это место, и оно стало пользоваться дурной славой. Нападавшие частью сожгли ее еще тогда, частью она сама обветшала и стояла заброшенная, зарастая пустырником и бурьяном, особенно густыми и высокими в местах, покинутых людьми. Проселок к ней покрыл молодой березняк и рябинник, лишь несколько звериных тропок вели к покосившимся воротам: звери помнили крепче людей, особенно огород. Водяное колесо рассыпалось трухой, запруда развалилась во время первого же весеннего паводка, а потом вода ушла, и по руслу с торчащими камнями бежал, ныряя в пахучие крапивные заросли, тонкий коричневый ручеек. Внутренний двор завалило обгорелыми бревнами: пожар бушевал тут долго, когда люди ушли, запах сырого пепла ощущался даже сейчас. По холмам, оставшимся от надворных построек, цвели буйные заросли голубого цикория, лилового шалфея и коровяка с остроконечными и крупными желтыми соцветиями. Жилые клети пожар пощадил, если сменить несколько нижних подгнивших венцов, да вставить новые рамы и двери, хором простоял бы еще лет сто. Там и обосновался со своими людьми Ястреб.
Стараниями молчаливой и хмурой Сольвеги (отчего отданные под ее начало спасенные девицы двигались втрое быстрее) горницы приобрели вид жилой и даже уютный. Проветренные, просвеченные солнцем, убившим привкус плесени, пахли смолистым деревом начисто отскобленных полов и развешанными под потолком травами. Ястреб не мешал Сольвеге надрываться в работе и ни о чем не расспрашивал. Она подрядила Андрея и Савву прочистить русло ручья под стеной и устроила в песчаной заводи большую стирку. Понемногу обустраивались. Выставляли охрану: на всякий случай. Ястреб понимал, что едва ли стража кинется за ними в недоброй славы Укромный лес, скорее станет поджидать на опушках, но сторожить велел все равно. Андрей поинтересовался
Наверху потихоньку приходил в себя Сашка.
А ночью по дому опасным напоминанием о предательстве Сольвеги бродила призрачная Старая Луна.
Ястреб стиснул зубы, но сразу же расслабился, чувствуя, как вымывает из тела липкий страх. Ну, и сколько это будет продолжаться? Видно, до смерти суждено ему пугаться непредсказуемых деяний жены. А государыня спокойно ласкала полированное дерево волшебной прялки, до которой и спьяну-то никто дотронуться не рискнет, не то что в здравом уме и твердой памяти. Тут пограничник в который раз напомнил себе, что его жена — Берегиня. Пусть и почти забывшая ведовство, умершая и воскрешенная, но Берегиня все равно. Он засмеялся. Бережка выпустила золотую нитку, подхваченную из воздуха, обернулась, как птенец, склонив к плечу лохматую голову:
— Что?
— Меня Старая Луна этой прялкой в детстве до смерти запугала.
— То-то и плохо, что не врала, — жена сердито топнула босой ногой. — Зачем вы ее сюда тащили?
— Это еще посмотреть, кто кого тащил… — пробормотал Ястреб. — Они вместе с этой прялкой прямо из воздуха выпали. Конечно, сам не видел, врать не буду. Но эти в один голос твердят. То есть, Сёрен, Андрей и Сольвега с Сашкой. Тот, правда, без памяти был…
— Дурное дело нехитрое, — буркнула Берегиня. Неясно было, относится это к беспамятству или способу перемещения.
— А что, лучше в плен сдаваться?
Она покусала нижнюю губу, задумчиво хлопая ресницами. Перевела взгляд на медленно вращающееся маховое колесо, качание лапы под незримым башмачком. Постучала ногтем по молниевидной трещине, рассекшей зеркальце судьбы. Резко выдохнула.
— На Сольвегу не стоит злиться. Если Старухе что-то взбрело на ум, своего добьется. А другим только кажется, что она под их дудку пляшет. Сёрен за эту прялку посадить, надо же!..
Прялка с невинным видом покряхтывала в углу.
— Ты ей это скажи! — Ястреб со стоном втянул воздух. Старшему Крадоку досталось-таки под ребра древком протазана, в горячке боя на болоте не заметил, зато теперь не то что шевелиться, дышать было больно. — Сперва одна, потом другая… вбили себе в голову, что пряденьем Берег спасут… героини! Теперь клеть с прялкой запираю, ключ прячу. И парней просил приглядывать. Так они ж обе ведьмы. Куда мне против них.
— И чего ж вы меня не дождались? — посетовал Лэти. Он широкими ломтями пластовал свежеиспеченный хлеб. Обычно качество снятого с пода каравая проверяется просто: хлеб кладется на лавку, и на него садится самая ядреная тетка. Если после такого измывательства каравай поднимется снова, значит, удался. С хлебом, что кромсал седой пограничник, такое не проходило. Сольвега пекла из всего, что нашлось в лесу: дикой пшеницы и ржи, овса, лебеды и плесени. Хлеб получился черный и волглый, и пригорел. Но на безрыбье и рак рыба. Лэти от души откусил и блаженно зажмурился. За ним к хлебу потянулись остальные.
— Ага, — как бы про себя пробурчал Андрей, потирая скулу, — дождись тебя — вообще бы пол Кромы снесли.
И вызывающе поддернул каштановый чуб.
На него уставились с интересом.
— А скажи-ка мне, милый ребенок… — ядовито-ласково протянул Ястреб, подлизав с ладони заботливо собранные крошки. — Нет, не про ухо. А чем же ты горожан заставил в драку полезть?
Андрей вдруг покраснел и смутился.
— А ну выкладывай! — громыхнул Крадок.
Была, не была. Андрей набычился: