Радуга тяготения

Пинчон Томас Рагглз

Ленитроп сидел в качком вагоне с еще тридцатью замерзшими и оборванными душами — от глаз одни зрачки, губы изрыты болячками. Они пели — ну, некоторые. Многие — дети. Песня Перемещенных Лиц, и Ленитроп еще не раз услышит ее в Зоне, в лагерях, на дороге, в десятке вариаций:

Коль вдали увидишь поезд, Что летит упрямо в ночь, Залезай под одеяло, Засыпай, пусть едет прочь. Что ни полночь, поезд звал нас В чужедальние места, Поезд вымерших селений, Бесприютный сирота. Нету

никого в кабине, Речи не слыхать ничьей, Не бывает пассажиров, В поездах больных ночей. Тихо, пусто на вокзалах, Насыпь голая грустна, Что оставим, поезд взыщет, Путь — ему, а старость — нам. Пусть ревет, как рогоносцы, Что одним ветрам слышны, Поезд — для войны и ночи, Мы — для песни и вины.

По кругу передают трубки. Дым виснет на отсыревших деревянных балках, через щели вылетает в ночной воздушный поток. Дети хрипят во сне, плачут рахитичные младенцы… время от времени переговариваются матери. Ленитроп съеживается в бумажном своем злосчастии.

В досье швейцарской фирмы на Л. (значит Ласло) Ябопа перечислены все его активы к прибытию на работу в Цюрих. Оказывается, он сидел — свадебным ученым — в совете директоров «Химической корпорации „Грёссли“» аж до 1924-го. Среди фондовых опционов и ошметков всяких германских фирм — ошметков, которые через год-два подгребет под себя осьминог «ИГ», — нашлась запись о соглашении между Ябопом и мистером Лайлом Елейном из Бостона, штат Массачусетс.

Верным курсом, Джексон. Лайл Елейн — это имя он знает, ну еще бы. И оно нередко всплывает в личных записях Ябопа о частных сделках. Похоже на то, что Елейн в начале двадцатых плотно работал с германскими отделениями Гуго Штиннеса. Штиннес при жизни был вундеркиндом от европейских финансов. Обитая неподалеку от Рура, где многие поколения его предков были угольными магнатами, молодой Штиннес, когда ему еще и 30 не стукнуло, сколотил приличную империю — сталь, газ, электро- и водоснабжение, трамвайное и баржевое сообщение, В Мировую войну тесно сотрудничал с Вальтером Ратенау, который в те времена проталкивал всю экономику. После войны Штиннесу удалось из горизонтального электрического треста «Сименс-Шухерт» и поставок угля и железа «Рейнско-Эльбского Союза» слепить суперкартель, горизонтальный и вертикальный разом, и выкупить почти все остальное — верфи, пароходные линии, гостиницы, рестораны, леса, целлюлозные заводы, газеты, — а между тем он спекулировал валютой, на марки, занятые у «Рейхсбанка», покупал зарубежные деньги, сбивал курс, затем выплачивал ссуды лишь частицей изначальной суммы. Более всех прочих финансистов его винили в Инфляции. В те дни марки возили с собой в магазин на тачках и марками же подтирались — если, конечно, было что высирать. Иностранные связи Штиннеса покрывали весь мир — Бразилия, Ост-Индии, Соединенные Штаты: бизнесмены, подобные Лайлу Елейну, не могли устоять пред такими темпами роста. Тогда ходила теория, будто Штиннес сговаривается с Круппом, Тиссеном и прочими уронить марку и тем самым избавить Германию от выплаты военных долгов.

Роль Елейна была неясна. В записях Ябопа упоминается, что он устроил для Штиннеса и его коллег поставки тонн частной валюты, известной как «нотгельд», а для Веймарской республики — «векселей Мефо», очередной из множества бухгалтерских уверток Ялмара Шахта, чтоб ни намека на закупки оружия, запрещенные по условиям Версальского договора, не появилось в официальных бумагах. Некоторые контракты на банкноты были отданы одной массачусетской бумажной фабрике, а в ее совете директоров оказался Лайл Елейн.

Подрядчик назывался «Бумажная компания „Ленитроп“».

Он прочитывает свое имя, не особо удивляясь. Оно тут на месте, как большинство мелких деталей при дежавю. Он глядит на эти восемь чернильных значков, и вместо внезапного луча света (пусть даже в человеческом облике: золотого света, что несет предостережение) имеет место малоприятный желудочный приступ, зарождается ужас, осязаемый, как рвота, — головокружение, какое давным-давно накрывало его в «Гиммлер-Шпильзале». Голову охватывает

аэростат, резиновый, просторный, лезет со всех сторон, мы знаем это ощущение, да, но… К тому же, не понять какого рожна, — стояк. И опять этот запах,запах, что явился до рождения сознательной памяти, слабая химическая вонь, угрожающая, навязчивая, в мире такой не найти — се дыхание Запретного Крыла…эссенция недвижных фигур, что ждут его внутри — мол, слабо тебе войта, слабо отыскать секрет, которого не переживешь.

С ним что-то некогда сделали — он лежал в комнате, беспомощный…

Его эрекция гудит в отдалении, точно инструмент, подключенный Ими к его телу, — колониальный аванпост здесь, в грубом и шумном мире, еще одна контора, представляющая Их белую и далекую Метрополию…

Грустная история, ничего не скажешь. Ленитроп, уже страшно нервничая, продолжает читать. Стало быть, Лайл Елейн? Ну да, логично. Он смутно припоминает, что пару раз видал дядю Лайла. Тот приезжал в гости к отцу — обаятельное светловолосое жулье, Джим Фиск местного значения. Вечно хватал юного Энию и раскачивал за ноги. Это было ничего — Ленитроп в то время особого пристрастия к правильному расположению по вертикали не питал.

Судя по тому, что тут грится, Елейн то ли предвидел крах Штиннеса прежде многих других жертв, то ли просто естественным манером дергался. В начале 23-го он начал продавать Штиннесовы акции. Помимо прочего, через Ласло Ябопа продал нечто «Химической корпорации „Грёссли“» (впоследствии — «Психохими АГ»), Один из активов, переданных покупателю, — «все имущественные права в предприятии „Шварцкнабе“. Продавец согласен выполнять обязанности наблюдателя до тех пор, пока сотрудник „Швинделя“ не будет заменен на аналогичного со стороны покупателя; приемлемость кандидатуры оценивается продавцом».

В досье находится и Ябопов словарик. Ну да, тоже элемент личностной структуры. «Швиндель» [152] — его кодовое имя для Гуго Штиннеса. Остроумный старый пердун. А напротив «Шварцкнабе» [153] — инициалы «Э.Л.».

Ну ёшкин кот, соображает Ленитроп, это ж, небось, я? Если отбросить маловероятную версию «Экая Лабуда».

Обозначенный как задолженность «Шварцкнабе», в досье имеется неоплаченный повторный счет из Гарвардского университета, около $5000, включая проценты, «по соглашению (устному) с Шварцфатером».

152

Зд.: «Афера» (искаж. нем.).

153

«Черный мальчик» (искаж. нем.).

«Шварцфатер» [154] — кодовое имя «Б.Л.». Каковой, похоже, если отбросить маловероятную версию «Беспримесная Лабуда», есть Ленитропов отец Бродерик. Черный Батя Ленитроп.

Неплохой способ выяснить, что 20 лет назад твой отец заключил с кем-то сделку, чтоб этот кто-то раскошелился на твое образование. Если вдуматься, Ленитроп так и не научился сопоставлять заявления времен Депрессии о неминучем семейном крахе с комфортом, которым наслаждался в Гарварде. Ну ладно, так о чем жедоговорились отец и Елейн? Меня продали, боженька всемогущий, меня продали «ИГ Фарбену», как говяжий бок. Наблюдение? У Штиннеса, как у любого промышленного магната, была своя корпоративная шпионская сеть. И у «ИГ» тоже. И стало быть, Ленитроп находился под надзором — м-может, с рождения?Ой-ёёёё…

154

«Черный отец» (искаж. нем.).

В мозгу снова набухает страх. Простым «Пошел Нахуй» не прижать… Запах, запретная комната на нижней кромке памяти. Никак не разглядишь, не различишь. И неохота. Оно связано с Худшим.

Он знает, чем пахнет: судя по бумагам, для этого слишком рано, он никогда не сталкивался с этой дрянью в дневных координатах своей жизни, и все же в глубине, в теплой тьме, среди первых контуров, где часы и календари мало что значат, он понимает, что вонь, которая преследует его, окажется запахом «Имиколекса G».