Радуга в небе
Шрифт:
— Тилли, — громко окликнул он. — У нас есть масло?
Незнакомка стояла в своем черном плаще, как статуя, молча.
— А? — Пронзительный голос Тилли донесся откуда-то издалека. Он еще раз прокричал свой вопрос.
— Только то, что на столе, — также пронзительно отвечала Тилли из маслобойни.
Брэнгуэн поглядел на стол. Там на тарелке лежал кусок масла с выдавленным на нем узором — дубовые листья и желуди.
— А подойти ты не можешь, когда тебя спрашивают? — крикнул он.
— Что спрашивают-то? — недовольно проговорила
Увидев незнакомку, она вперила в нее свой косой взгляд, но ничего не сказала.
— Так что, у нас нет масла? — нетерпеливо спросил опять Брэнгуэн, словно надеясь добыть масло одним своим вопросом.
— Я уже сказала вам: только то, что на столе, — сказала Тилли, досадуя, что не может выдать ему требуемое, — а больше ни кусочка.
Наступила секундная пауза.
Потом незнакомка сказала, очень четко, бесцветным тоном иностранки, которой требуется сперва обдумать каждое слово и лишь потом произнести его:
— О, в таком случае большое спасибо. Сожалею, что побеспокоила вас.
К откровенной бесцеремонности она не привыкла и была слегка озадачена. Ситуацию исправила бы простая учтивость, но тут нашла коса на камень. Ее вежливые слова заставили Брэнгуэна покраснеть. Он не хотел, чтобы она ушла.
— Так это вот оставь, а это возьми и заверни для нее, — приказал он Тилли, кивнув в сторону тарелки с маслом, и, взяв чистый нож, отрезал от масла нетронутый кусок.
Это распоряжение, это «для нее» не сразу дошло до женщины, но рассердило Тилли.
— Викарий всегда покупает масло у Брауна, — сказала, эта несгибаемая женщина. — А нам завтра с утра первым делом надо будет масло сбивать.
— Да, — нараспев сказала иностранка, — да. Я и обратилась к миссис Браун, но у нее масло кончилось.
Тилли возмущенно вздернула голову, с языка ее уже были готовы сорваться слова, что не дело людям, у которых даже своего масла нет, заявляться как ни в чем не бывало к соседям и стучать в переднюю дверь с просьбой о целом фунте, когда у тех самих масла в обрез. Ходишь к Брауну — вот и ходи, а при чем тут я и мое масло, если у Браунов оно кончилось?
Брэнгуэн прекрасно понял эту невысказанную речь Тилли. Полька же не поняла. И так как масло для викария ей было нужно, а Тилли утром собиралась сбивать его, женщина выжидала.
— А теперь заткнись и иди, — громко сказал Брэнгуэн, когда молчание исчерпало себя, после чего Тилли юркнула во внутреннюю дверь.
— Наверное, я не должна была вот так приходить, — сказала женщина, вопросительно глядя на него, словно он призван был научить ее принятому здесь кодексу поведения.
Он смутился.
— Почему это? — Он хотел сказать это добродушно, но получилось, словно он парирует удар.
— А вам не кажется… — осторожно начала было она, но неуверенно замолчала, и разговор замер. Не умея найти нужных слов, она лишь глядела на него.
Так они и стояли друг напротив друга. Собака, отойдя от женщины, приблизилась
— Как поживает ваша дочка? — спросил он.
— Спасибо, очень хорошо, — прозвучал ответ — всего лишь учтивая фраза из учебника для иностранцев.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал он.
Она села в кресло и, выпростав изящные руки в прорези плаща, сложила их на коленях.
— Вам здесь непривычно, — сказал он, все еще стоя на коврике возле камина спиной к огню, без сюртука; он разглядывал женщину с откровенным любопытством, а ее сдержанное самообладание, которое так ему нравилось, подстегивало его, делая его чуть ли не развязным. Какое ни с чем не сравнимое счастье так владеть собой и ситуацией!
На мгновение она остановила на нем недоуменный взгляд, как бы не улавливая смысла его слов.
— Да, — ответила она, наконец поняв, — да, странная здесь жизнь.
— Вам она, должно быть, кажется грубоватой, — сказал он.
Она опять посмотрела на него так, что он вынужден был повторить:
— Местные обычаи должны казаться вам грубыми.
— Да-да, я понимаю. Разница заметная, и многое мне странно, но я ведь жила в Йоркшире.
— Ну, тогда это меняет дело: здесь у нас жизнь не страннее, чем там.
Эти слова она тоже не совсем поняла. Его покровительственная уверенная манера, его доверительность озадачивали ее. Что означает его тон? Если они с ним на равных, то почему такая непринужденность в обращении?
— Да, — рассеянно сказала она, рассматривая его. Она увидела его чистоту, наивность, неотесанность и совершенную чужеродность. Но при этом внешность его была приятной: светловолосый, голубые глаза смотрят живо, и держится он уверенно, на равных. Она не сводила с него глаз. Как ей понять это — такой добродушный, простой и в то же время такой решительный, стоящий на ногах так крепко, словно сомнения были ему вовсе неведомы? Что сообщало ему эту странную основательность?
Непонятно. И она недоумевала. Она обвела взглядом его комнату. Своей уютной теснотой комната ее восхитила, и в восхищении этом было даже что-то пугающее. Мебель была старой и такой привычной — словно старинные знакомцы, которых знаешь с незапамятных времен, все вокруг походило на хозяина этой комнаты, будто он передал и вещам частицу себя самого.
— Вы давно живете в этом доме, не правда ли? — спросила она.
— Всю жизнь, — ответил он.
— А ваши родители, домашние?
— Наша семья прожила здесь больше двух сотен лет, — сказал он. Ее глаза, распахнутые, пожирали его. И он чувствовал, что так и должно быть: он предназначен ей.
— Вы владелец этой усадьбы — дома и фермы?
— Да, — сказал он. Опустив к ней глаза, он встретился с ней взглядом. Его взгляд тревожил женщину. Тома она не знала, была иностранкой, между ними не могло быть ничего общего, и все-таки его взгляд женщину тревожил, вызывая желание знать. Такой прямой, такой странно уверенный взгляд.