Радуга в твоих ладонях
Шрифт:
— Что вы, Владимир Владимирович, я буду завтра ровно в пять, — сказала Ольга, и режиссер повесил трубку.
— У тебя даже на щеках румянец заиграл, — усмехнулся Костя. — Такое впечатление, что ты не из-за работы так расстроилась, а теперь так радуешься. Не помню, чтобы я когда-нибудь так реагировал на сообщение по работе. Если это только не личное? — Он подозрительно посмотрел на жену.
— Костя, опять ты за старое! — воскликнула Ольга. — Я думала, ты все понимаешь и захотел мне помочь, найдя его номер…
— Я хотел помочь, но и проверить… слишком ты была
— Я им восхищаюсь, можно сказать, боготворю его… но люблю я не его, я люблю кино, а им восхищаюсь, потому что он снимает отличные кинофильмы. И я хотела бы с ним работать, вот и все, — Ольга обняла мужа за плечи положила голову ему на плечо, и вдруг, не выдержав, рассмеялась. Ей вспомнилась сцена, которую они не разыграли — прожили с актером Беловым. Там она чувствовала все остро, пронзительно, а сейчас была только досада, что Костя не хочет поверить ей, а в общем, в объяснениях было сходство.
— Ну что ж, ты смеешься надо мной, — отводя ее руки, сказал Костя. — Смейся, пока смешно. Но если я что-то узнаю, тебе тоже будет не до смеха. — Он ушел в свой кабинет и, когда Ольга легла, не пришел.
Ольга смахнула две или три слезинки, ей было обидно, что самый близкий человек, вместо того чтобы разделить ее радость, заперся у себя в кабинете. А ей так хотелось, чтобы все у нее было хорошо и дома, и на работе, но, видно, так не бывает, и нужно чем-то расплачиваться. И вместо того чтобы лежать в объятиях мужа и предвкушать, как завтра Кондратенко объявит ей о том, что выбрали на роль ее, она лежит, чувствуя себя одинокой и непонятой.
Утром Константину стало стыдно за вчерашнее, он ушел на работу позже, не обращая внимания на трезвонящий телефон и сигналящий пейджер, сидел на кровати рядом с Олей и держал ее за руку.
— Ты такая красивая, — говорил он, — и ты пойми и меня тоже, мне трудно смириться, что, кроме меня, тебе нужно еще что-то. Вот мне и начинает казаться, что тебе нужен еще кто-то.
— Но ведь меня не обижает, что, кроме меня, тебе нужно что-то еще — твоя работа, твои друзья, — возразила Ольга.
— Но я мужчина, дорогая, — веско аргументировал Костя.
Ольга поняла, что разговор опять зашел в тупик. Это было так странно. Костя был умнейший человек, но понятия о женщинах у него были на уровне «домостроя».
— Ты опоздаешь, у тебя будут неприятности, — только и нашла что сказать Ольга.
— Да, ты права, — Костя резко поднялся, его мягкость как рукой сняло, он пошел к двери, обернулся. — Я заеду за тобой в полпятого, отвезу на киностудию и подожду, посмотрю ваши пробы. Мне это интересно.
— Нет, Костя, нет! — Ольга вскочила с кровати, как была, в короткой ночной рубашке на тоненьких бретелечках, побежала вслед за ним в коридор, хотя зимой там было достаточно холодно. — Костенька, так не делается, это не принято, — умоляла она, сжав руками покрывшиеся мурашками плечи и поджимая пальцы ног, леденеющие на холодном паркете.
— Иди в комнату, ты замерзнешь, — сказал Костя,
Ольга бегом вернулась в теплую постель, зарылась, как зверек в норку, в одеяла. «Если бы он научился меня не ревновать, он был бы самым замечательным мужем на свете, — думала она. — Хотя это все мелочи. Он и так самый замечательный, а ревность пройдет, когда на экраны выйдет фильм и он посмотрит его. Тогда он поймет, что его женой можно гордиться и что женщина способна на что-то большее, чем быть просто женой».
Кондратенко Ольга нашла в той же комнате, где проходили пробы. Он был один.
— Пойдемте, Оля, сегодня проб не будет, и мы с вами должны поговорить. — Он провел девушку в свой кабинет, расположенный на том же этаже.
Кабинет Ольге понравился. Такой и должен быть кабинет у гения. Два кожаных кресла, письменный стол, кожаный диван и никаких излишеств. На стенках — полки с книгами о нем, о его фильмах и афиши. Ольга зачарованно смотрела, как много книг написано при жизни режиссера о его творчестве. Она открыла было рот, чтобы выразить свое восхищение, но режиссер, перехватив ее взгляд, понял ее состояние.
— Не стоит говорить об этом, вся околокиношная шумиха не значит ровно ничего по сравнению с тем ощущением, которое получаешь от творчества, — махнув рукой, сказал он и усадил Ольгу на кожаный диванчик.
Сам, подкатив кресло на колесах, сел напротив.
— Итак, о чем мы с вами хотели побеседовать? — спросил он, внимательно глядя Ольге на ноги.
Ольга интуитивно захотела натянуть юбку ниже колен. «Почему он задает такой странный вопрос? Он сам пригласил меня для беседы, — думала она, а его взгляд все блуждал по ее ногам. — Может, ему вдруг не понравилась их форма, и он только сейчас разглядел в них изъян и заколебался?»
— Мы хотели побеседовать о пробах. Как я играла, Владимир Владимирович? — покраснев, спросила она, на всякий случай скрестив ноги.
— Как играли? — Он словно не понял, о чем она, и с трудом оторвал взгляд от ее ног. — Ax, да… Должен сказать, что вы играли очень неплохо, да-с. Но вот в чем дело… — Он замолчал, и Ольга напрасно ждала продолжения.
У Ольги что-то оборвалось внутри, и по телу от сердца стал разливаться холод.
— Не тяните, пожалуйста, Владимир Владимирович, — попросила она. — Вы сразу говорите, в чем дело.
— Хорошо, Оля, вы взрослая женщина. Сколько вам? Двадцать? Двадцать один?
— Двадцать три скоро, — сказала Ольга.
— Ну вот видите, — словно обрадовался Кондратенко. — Значит, вы меня быстрее поймете. Я лично не считаю, что двадцать три — это много, и героине фильма не шестнадцать, это женщина, уже успевшая выйти замуж и разлюбить мужа, завести любовника… Но зрителю хочется видеть юные смазливые личики… Или большой талант.
— Вот как… — пробормотала Ольга. — А у меня…
— Буду с вами откровенен, Оля. — Режиссер стукнул кулаком по мягким кожаным подлокотникам. — У вас есть талант актрисы, но это маленький обычный талант.