Радуга
Шрифт:
— У меня все прекрасно, папа. Я звоню, просто чтобы сказать «привет».
Они проговорили целый час, и Кэт рассказала о потрясающих впечатлениях от Нью-Йорка, и о новых произведениях, которые она разучивает, и об уик-энде, проведенном в Инвернессе, и о том, что чувствует себя прекрасно, великолепно, совсем как раньше.
Раньше… Призрак из прошлого, который на самом деле не существует. В тумане потрясающих описаний болезненное воспоминание о правде неожиданно пронзило Кэт, заставив ее прервать рассказ на полуслове. Последовало молчание. Джейн и Александр терпеливо ждали, отчаянно молясь,
Да, она вышлет кассеты с записями новых исполняемых ею произведений. Как только получит от Марион фотографии, на которых президент, первая леди и Алекса стоят, облокотившись на рояль, за которым играет Кэтрин, сразу же пришлет и их. И еще она смущенно пообещала звонить.
Кэт, милая Кэт снова позвонит! Для Джейн и Александра это было самое прекрасное обещание из всех. Ведь оно означало, что отважное путешествие Кэтрин домой, к родителям и их любви, по-настоящему началось.
Глава 14
«— Вы, сенатор, получили существенную прибавку к жалованью, то есть взятки за последние голосования по оборонным контрактам.
— Это нелепо, мисс Уинслоу, не говоря уже о клеветнических обвинениях, ни одного доказательства которых у вас, вероятнее всего, нет.
— У меня имеются документы, которые вы считали уничтоженными. На самом деле они сейчас в распоряжении председателя сенатской комиссии по этике. В моем офисе случайно оказались их копии, не желаете взглянуть?
— Не очень-то вы преуспеете с этими приемчиками желтой прессы, мисс Уинслоу!
— Я и не пытаюсь в чем-то преуспеть. А вот вы, сенатор, очень стараетесь. Но теперь вы наконец попались».
Глаза Алексы — Стефани Уинслоу, сияющие торжествующим светом, в упор смотрели на возмущенного «сенатора». Она выдерживала его взгляд, не мигая, пока режиссер не объявил:
— Снято!
— Превосходно! — добавил он, как только у актеров исчезли враждебные взгляды и появились дружеские улыбки. — Второй дубль не нужен. Всем обедать. Алекса, съемки после ленча я хотел бы начать со сцены в твоем офисе. Ты готова?
— Конечно.
— Сенатор Макаллистер! — Репортеры ринулись к Роберту, как только он вышел из. зала заседания, и мгновенно окружили его плотным кольцом.
— Нам известно, что одним из пунктов сегодняшнего обсуждения был вопрос о положении с заложниками. Появились какие-нибудь новые обстоятельства?
— Вы же знаете, что я ничего не могу вам сказать, — дружелюбно напомнил Роберт, доброжелательной улыбкой показывая собравшимся репортерам, что прекрасно понимает: они стараются сделать свою работу так же хорошо, как и он свою.
Репортеры, разумеется, это знали, а потому большинство журналистской братии бросилось за другими сенаторами. Ведь иногда сенаторы «прокалывались», с простодушным выражением лица случайно выбалтывая что-то, не предназначенное для огласки, или выдавая необдуманные комментарии. Порой «проколы» делались не случайно — это была намеренная утечка информации в личных интересах или в интересах своих союзников.
Сенатор Роберт Макаллистер был одним из новых членов комитета по разведке, но до сих пор не сделал ни одного неосторожного замечания — ни случайного,
Роберт укрылся в своем офисе и провел обеденный перерыв, отвечая на телефонные звонки, встречаясь с помощниками, читая бесконечную пачку документов, поступавших на его стол, и тщетно стараясь каждую секунду, как делал это уже пять последних дней, забыть о ней.
Но разве такое возможно? Алекса коснулась той части души Роберта, которая сохранилась от разрушительного действия прошлого — нежной и надеющейся, — той части сердца, которая чудом осталась неповрежденной. Роберт чувствовал грубые рубцы, которыми была покрыта его душа, и потому не без труда нарастил бескровную, грубую ткань на глубокие, полученные от жизни раны; он запечатал эти раны, защищая себя от неимоверной боли в будущем.
До сих пор, до встречи с Алексой, Роберт был уверен, что единственным действительно не защищенным в его сердце был уголок, в котором жила любовь к младшей сестре. Все свое детство Роберт защищал Бринн от жестокой реальности их нищенской жизни, скрывая от нее свои слезы и с любовью убеждая Бринн, что ее жизнь будет наполнена долгим, бесконечным счастьем, в то время как сам Роберт расстался со всякой надеждой на свое собственное.
С малых лет брат строго следил за Бринн. И уже восемнадцатилетним мальчишкой он пристально наблюдал за людьми, с которыми служил во Вьетнаме: хладнокровие и рассудительность позволяли Роберту сохранять благоразумие и самообладание в мире, который на самом деле был безумен. Роберта провозгласили лидером и героем, потому что он действительно мужественно спасал жизни, сердца и души очень многих людей.
Но Роберт Макаллистер знал и другую правду. Крики боли, раздиравшие его при виде окружающего кошмара, были неслышными — Роберт заглушил их, навсегда спрятав в глубине своей души.
Он вернулся из Вьетнама с твердым убеждением, что знает пути, которыми планету можно привести к миру. Он мечтал жить спокойно, одиноко, посвятив себя общественному служению и хотел претворить свою мечту в жизнь. Сердце его было слишком глубоко ранено, чтобы когда-нибудь полюбить, и до встречи с Хилари Роберт Макаллистер никогда не помышлял о женитьбе. Но красивая, живая, умная Хилари легко покорила его сердце, незамысловато и соблазнительно дав понять о своем сильном желании.
Будучи дочерью губернатора, Хилари прекрасно знала, к чему неизбежно ведет жизнь всякого политика, и, казалось, страстно хотела разделить эту судьбу с Робертом. Кроме того, она как будто и правда поверила в его мечту и стремления.
Роберт предложил Хилари руку и сердце вовсе не потому, что она была дочерью очень влиятельного губернатора, — по крайней мере для молодого человека это не была женитьба из политических амбиций. Он просто хотел жениться на милой, изящной, не эгоистичной женщине, которая так очаровательно убедила Роберта, что жизнь одинокого человека вовсе не его роковая судьба.