Радужная Нить
Шрифт:
— Вы же не собираетесь… ах!
Струйка моей крови смешалась с тёмной лужицей на дне.
— Прости, это было необходимо. Заклятье на крови — самое сильное. Оно позволит передать тебе всё, как родной дочери. Ступай же за мной!
Зачарованная её словами, я окунулась в воду по самые плечи, и вскоре мы стояли по обе стороны от статуи.
— Старость и юность, — провозгласила мико, — подобны двум ликам луны, отливу и приливу, смерти и рождению. И лишь Богиня являет собой вечность. Скрепи узы крови, госпожа, до тех пор, пока мой дар, мои чувства и мои знания не перельются в эту
Мы воздели чашу над головой богини. Две руки — моя и наставницы — встретились на гладкой прохладной поверхности. Я закрыла глаза, отдаваясь волшебству этих слов, ощущая силу, могучую, но благую, переполняющую тело. И неизмеримую радость, едва вмещающуюся в сердце.
Никогда больше не буду я одинока!
— Кагура…
Кто смеет чинить препятствия? Не вмешивайтесь! Вон отсюда!
— Ясумаса!!!
Крик заставил меня поднять тяжёлые веки, смеженные в сладкой дрёме. Бледное, как мел, лицо в обрамлении растрёпанных волос. Взгляд, исполненный ужаса, боли и омерзения. Химико.
— Ясу… родной!
Она кидается прочь, вниз по ступеням.
— О… вы убили его!!!
Я смотрю в глаза наставнице, та выглядит потрясённой, но все её чувства, столь явственно проступившие в тёмных провалах глаз, не идут ни в какие сравнения с моими. Кагура…
— Как ты могла? А я поверила… Будь ты проклята, старая карга! — Мне хочется ранить её смертельно, отвращение к себе и к ней заставляет струиться в жилах яд вместо крови. Только сейчас я вспоминаю про чашу, и хватаю её обеими руками, чтобы разбить, уничтожить, нанести вред…
Но вместо этого плюю и выплёскиваю содержимое в морщинистое лицо.
Хотела ли она усмехнуться или заплакать? Оправдаться или нанести ответный удар?
Теперь не узнать.
Золотая стрела, слиток боли и ненависти, отшвырнула меня к стене, словно куклу. Огромная лисица оскалилась, прежде чем вцепиться ведьме в горло и выволочь её на ступени. Как добычу, положила она безжизненное тело к ногам возлюбленного.
Тот даже не шевельнулся, чтобы принять дар.
Тогда она взвыла и накинулась на жертву, рыча и терзая её, разрывая на части, пожирая и превращая в ничто…
Когда потоки воды из потревоженного Святилища смыли тёмные пятна, ярость уступила скорби. Маленькая женщина упала на бездыханное тело, гладя мёртвого по лицу и шепча что-то отчаянное.
Шатаясь, я приблизилась и села рядом. Мне было безразлично, убьёт она меня или пощадит.
— Он умер. А я съела человека, и нисколько о том не жалею, — произнесла, наконец, она. — Я бы и тебя убила, но сил не осталось. Живи. Мне всё равно.
— Мне тоже.
Я протянула было к ней руку, но она увернулась, зарычав на меня, как зверь, защищающий детёныша. И тут я вспомнила.
— Тебе не всё равно. Ты забыла о ребёнке!
— О! — она прижала руки к животу. — Ребёнок… Но кем он родится теперь, после того, что случилось сегодня?
— Кем бы он ни родился, лишь от тебя зависит, каким он вырастет. Ведь именно в детях к нам возвращаются те, кого мы, казалось, утратили навеки, — молвила я, вставая. Химико взглянула на меня так, словно видела впервые, и я ещё подивилась, откуда в голове подобные мысли, свойственные скорее мне-прежней,
Будто со стороны, раздались мои слова, когда я поманила Химико вверх по ступеням. К изваянию той, что смеётся, несмотря на всю боль этого мира.
— Она всегда забирает, чтобы вернуть — и так вечно, вечно… Взгляни ей в лицо, сестра — неужели не видишь, как она милосердна? Ведь где смерть — там и жизнь!
Не представляю, что заставило меня поместить тело господина Татибаны в источник. Возможно, мико и впрямь успела передать часть знаний. Или сама Богиня действовала мной?
Так или иначе, но жизнь вернулась к возлюбленному моей подруги. Таинство, которое нельзя передать словами — вот, что это было. Он зашевелился и пробормотал что-то невнятное, Химико кинулась к нему на грудь, а я… я отошла в сторону, кутаясь в насквозь промокшую одежду и дрожа от холода и муторной слабости, подступающей к горлу.
Мы рассказали всё, умолчав лишь об одном — смерти Кагуры. Мне было слишком тяжело вспоминать об этом, а кицунэ, должно быть, боялась признаваться господину Татибане в том, как утратила всё человеческое.
Кроме этой тайны, ничто не должно было омрачать наше существование. И всё же частенько я ловила себя на мысли, что наши отношения с Химико никогда не станут прежними, и сбегала от счастливого семейства в Родниковое Святилище. Нежный голос унимал мою боль, напевая песни под музыку капель, и я открывала ему самые сокровенные глубины сердца.
Чаша отыскалась у стены, целая и без единой выщербинки. Я думала оставить её Богине, когда мы отправимся в путь, но в последний миг прихватила с собой, втайне от остальных.
На память о несчастной старухе, так и не сделавшейся моей наставницей.
И на горе — потому что со временем, втихомолку заглядывая внутрь, стала видеть я страшную картину: покалеченное тело, раздираемое на части острыми зубами.
В такие мгновения бежала я прочь от друзей, боясь лишь одного: причинить вред. Татибане, Химико, малышу. Жажда мести утихала, стоило мне остаться в одиночестве, теперь целительном; ложилась на дно и замирала до следующего раза. Не знаю, что заставляло меня разворачивать свёрток вновь. И как я могла быть настолько трусливой и жалкой, чтобы таить эту муку от окружающих…
Дальнейшее вам известно. Хитростью я вынудила господина Хитэёми увезти меня с собой, оставив друзей в крепости Хоруи. Думала, с ним будет легче, безопаснее для тех, кто мне дорог. Я ошибалась. А цена ошибки оказалась непомерно высокой.
Я винила чашу в том, что укрылось внутри моего собственного сердца, проросло корнями в мою собственную душу. А бедная вещица только накапливала ненависть, выплёскивая её мне в лицо, как пригоршню горькой воды.
Заглядывая в неё, я видела себя.
Распрощавшись с друзьями (на требования оставаться в лагере или хотя бы в хвосте обоза Ю только пожимал плечами, явно замыслив что-то своё), я вернулся к Кенске.