Радужный змей

Гурова Анна Евгеньевна

Платон смущенно кашлянул и вкратце рассказал о необычной находке. У Глендруида загорелись глаза.

— Покажите скорее! Ах, если бы я вернулся на полчаса раньше!

Археолог торопливо вылез из ямы. Вместе с Платоном они раскрыли ящик и долго рассматривали тело.

— Как вы думаете, кто это такой? — задал вопрос Платон.

Хотя по всем признакам мертвец принадлежал древнейшей эпохе, втайне Рассольникова мучил безосновательный страх, что профессор ответит что-нибудь вроде: «А, это один мой знакомый — пошел на той неделе гулять по болоту и утонул». Глендруид этого не сказал и надолго задумался.

— Вы знаете, коллега, — сказал он, — я боюсь делать чересчур смелые предположения, но невольно напрашивается мысль, что этот человек является представителем доирунгийской эпохи. Взгляните на костюм — вернее, то, что от него осталось — и вспомните

барельефы. Потом, украшения… — он заглянул в небольшой пакет и достал один из браслетов. — Подобные браслеты на Сильванге находили триста лет назад, и если мне не изменяет память, их можно увидеть в музее. Они были в составе первого клада. Ожерелье, безусловно, в том же стиле. Все это позволяет нам сделать вывод, что впервые за последние пять тысяч лет мы видим перед собой мага — может быть, даже одного из тех, что строили Конус. Я обязательно сделаю об этом открытии доклад, и мне, как всегда, никто не поверит. А в общем, нам дважды за этот день неслыханно повезло. Это не вы привезли с собой удачу, Рассольников?

— Мне не раз говорили, что я везучий, — равнодушно сказал Платон.

Наступил вечер, но Платон в город возвращаться не собирался. До самой темноты археологи просидели с лопатками в раскопе, надеясь обнаружить еще одного мага, что им, конечно, так и не удалось. Зато попутно было совершено много других, менее ярких, но также важных открытий. После того, как рабочие снова включили аппараты и откачали воду, выяснилось, что дальше копать невозможно: место влажной земли заняли хаотически разбросанные каменные плиты. Некоторые сохраняли восьмигранную форму, но большинство было расколото на куски. Глендруид метался по раскопу как бешеный. Никогда раньше Платон не видел его в таком возбуждении.

— Вы понимаете, что это такое? — восклицал он, обращаясь к Платону. — Остатки здания, вот что! Мы докопались до пола. Может быть, сохранились подвальные этажи. Но даже если нет, подумайте, сколько находок нас ожидает! Это будет клад побольше, чем из Гану! Вы обратили внимание на расколотые плиты? Я убежден, что здание было разрушено во время сильного землетрясения. Этот маг, которого вы сегодня нашли, наверно, пытался спрятаться или, наоборот, выскочить наружу, и на него обрушился потолок. Я также предполагаю, что в результате землетрясения это место было залито водой — вот причина великолепной сохранности трупа. А здесь могут быть и другие!

— Ладно, ладно, — устало проговорил Платон. Восторженность профессора утомляла его. К тому же он никак не мог вспомнить, кого ему напоминает маскообразное лицо мага.

Последние лучи солнца растаяли за лесом, и наступила кромешная тьма. Она усугублялась тем, что спутников у Сильванги не было, а от звезд толку было немного. Глендруид упорно не желал вылезать из раскопа и работал, нацепив на лоб фонарик. Но старику не везло: за три часа работы он обнаружил только небольшой отрезок насквозь проеденной коррозией трубы, которую с натяжкой можно было назвать канализационной. В конце концов Платон сказал, что с него хватит, вылез из ямы и присоединился к рабочим, которые с заходом солнца разожгли костер и, весело болтая на своем языке, жарили только что пойманную ящерицу. Симо, сидя в некотором отдалении, чистил ружье и что-то тихо напевал — как выяснилось впоследствии, слагал хвалебную песнь о своем подвиге в тоннеле. С точки зрения Платона песнь (после того, как Симо вкратце перевел ее) сильно отдавала манией величия и притом была насквозь лживой. Особенно не понравились Платону выражения «но слеп, как крот, был друг беспечный» и «лишь смерти жалобно просил он, тщась челюсти разжать бессильною рукой». В ответ на возмущение археолога Симо невозмутимо ответил, что традиции жанра позволяют автору песни некоторые преувеличения ради красоты слога и законченности сюжета. А что касается господина профессора, никто не мешает ему сложить песню о своем подвиге, если он, конечно, считает, что совершил нечто достойное так называться.

Платон объяснения принял, но все равно обиделся. После того, как Симо дважды исполнил свою балладу на бис и приготовился спеть ее в третий раз, археолог ушел в палатку к Глендруиду, чтобы обсудить открытия сегодняшнего дня. Но и здесь все кончилось неблагополучно: археологи крепко разругались. Глендруид с большим интересом слушал рассказ Платона об исследовании тоннеля и борьбе с подземным чудовищем до тех пор, пока Рассольников не завел речь о рельсах и не заявил, что «доирунгийская цивилизация была, без сомнения, высокоразвитой, и подтверждения этому встречаются

на каждом шагу». Для Глендруида это заявление стало последней каплей; он закричал, что ведет раскопки на Сильванге уже не один десяток лет, и Платон, который не успел пробыть здесь и месяца, вообще не имеет права высказывать какие бы то ни было догадки. После этой гневной речи Глендруид выскочил из палатки и гордо ушел спать в плетеный шалаш. Несколько таких шалашей построили для себя рабочие: хрупкие конические постройки располагались на локоть от земли на вбитых в землю колышках. «Да пожалуйста, — пожал плечами Платон. — Мне же будет просторнее. Пусть его там комары заедят».

Платон проснулся от страшной духоты, не понимая, где он и что с ним происходит. В спальном мешке было тепло и уютно, но лицо археолога почему-то оказалось мокрым, а кончик носа даже замерз. Платон высунул руку из спального мешка, нащупал во влажной темноте фонарь и зажег его. «Ничего себе!» — подумал он, растерянно глядя на размытое пятно тусклого света в своей руке. Его окружал густой зеленоватый туман, в котором невозможно было разглядеть даже стены палатки. Туман был настолько насыщен влагой, что каждый вздох давался Платону с трудом: ему казалось, будто он находится под водой. Откуда-то издалека доносились приглушенные голоса — должно быть, рабочие тоже проснулись. «Надеюсь, туман не опасен, — встревоженно подумал Платон. — Не хотелось бы задохнуться или подхватить какую-нибудь болезнь в этом болоте». Археолог попытался заснуть, но проклятый туман становился все гуще. От тщетных усилий вдохнуть побольше воздуха у Платона вскоре снова разболелась грудь. «Это невыносимо!» — пробормотал он и решил выйти наружу проветриться, а заодно поискать Симо или Глендруида. Платон вылез из мешка и ощутил, что его одежда мгновенно отсырела, словно он нырнул в реку. «Не хватало только простудиться!» — проворчал он, вылезая из палатки. В тот же миг он пожалел о своем намерении. Туман, забравшийся в палатку, был кристально чистым воздухом по сравнению с тем, что творилось снаружи. В этом зеленом облаке Платон не мог рассмотреть даже собственные руки. Туман сковывал движения и почти полностью блокировал дыхание.

Надо вернуться в палатку, подумал Платон, но сделал шаг в сторону и сразу потерял ее. Археологу стало как-то неуютно. «Эй, люди!» — закричал он, размахивая фонарем. Никто и не подумал отозваться. Платон пошарил вокруг себя, но палатка как сквозь землю провалилась. Тогда он начал ходить кругами, время от времени надсадно кашляя и не переставая подавать световые сигналы. Внезапно земля обрушилась у него под ногами, и Платон полетел вниз.

Приземлившись в мелкую глинистую лужу, он с облегчением понял, что угодил не в реку, а всего лишь в раскоп. Перед мысленным взором Платона сразу возникла схема поляны с костром в центре и шалашами к северу от леса. Теперь он знал, где он находится, и в какую сторону ему идти. Оставалось только одно — вылезти из ямы. Археолог ощупал стены и обнаружил, что лестницу рабочие предусмотрительно вытащили накануне вечером. Платон наткнулся на кучу мокрой земли, присел на нее и задумался. Может, получится вырыть ступеньки в стене?

Положение казалось весьма неприятным: если даже отсутствие Платона будет замечено, вряд ли кому-нибудь придет в голову искать его в раскопе, так что до рассвета на помощь нечего было и рассчитывать. Самочувствие у Платона было отвратительное: дышать приходилось словно через толстый слой ваты, и вдобавок его начал бить озноб, поскольку он насквозь промок. Дневная жара сменилась свежестью, которая при других обстоятельствах, но не в грязной и сырой яме, могла быть и приятной. Платон отключил фонарь, обхватил плечи руками и приготовился ждать рассвета: судя по часам, до него оставалось часа полтора.

Через час, когда конечности археолога окончательно онемели, до него донеслись отдаленные голоса. Платон встряхнул головой, чтобы прогнать остатки болезненной дремоты. Он с радостью заметил, что в яме стало светлее и зеленоватый туман вроде начинает рассеиваться: по крайней мере, уже можно было рассмотреть предметы на расстоянии вытянутой руки. «Неужели меня хватились?» — с надеждой подумал он, готовясь подать голос. Но его зов о помощи оборвал грохот выстрела. Через долю секунды наверху мелькнула вспышка — настолько яркая, что Платон невольно зажмурился. Кто-то пробежал поблизости, отчаянно крича. «Да что там творится? — поразился археолог. — Рабочие передрались, что ли? Или нападение? Но кто?» Туман неожиданно порозовел. Платон решил было, что взошло солнце, но услышал треск и понял, что наверху что-то горит.