Рагу из зернистой икры
Шрифт:
— Двадцать минут восьмого! Ты с ума сошла, да? — Вероника очень долго не могла успокоиться, но потом все-таки меня выслушала. Потом мгновенно взяла быка за рога:
— Ты из-за сестры волнуешься? Ну, так можешь ее успокоить! Я знаю об этом.
Вероника всегда все знала — обо всем. Связи у нее были сумасшедшие! Не знаю даже, какие, то ли с ментовкой, то ли с ФСБ… Мне никогда не хотелось об этом спрашивать.
— Твоя сестра вместе с мужем ни при чем. Виноградова шлялась с какими-то наркоманами, вот карточку у нее и выкрали. Ты же знаешь, она неразборчива
— Кого хоть убили?
— Троих. Двух девчонок и мужчину.
— А кто они?
— Одна — продавщица ночного магазина из Подмосковья. Другая — ее подруга из Москвы, статистка на киностудиях и, разумеется, шлюха, дешевка. И мужчина — бывший зэк, недавно вышел из тюрьмы, любовник москвички. Он жил у нее на квартире.
— О Господи… А почему столько криков? Да таких каждый день убивают! Что такого в этих убийствах?
— Не скажи! Продавщицу-то разрезали на кусочки!
— Маньяк?
— Кто знает? Остальных двоих — нет. Только у шлюшки отрезали пальцы.
— Зачем?
— А мне откуда знать?
— Гадость-то какая!
— Точно! Но, как ты правильно заметила, такое происходит каждый день и с разными людьми. Не следует так сильно обращать на это внимание!
Как всегда, моя подруга была полна оптимизма и здравого смысла. Это меня немного успокоило. Несмотря на то, что было 8, когда я подъехала к дому Ри, выглядела она свежей, и сна не было ни в одном глазу. А в пушистом халатике смотрелась как-то по-домашнему.
— Ты зачем в такую рань?
— Ну… как прошел твой концерт?
— Как всегда. Все нормально. Едешь в агентство?
— Да.
В гостиной на диване лежал раскрытый ноутбук. Ри поймала мой взгляд.
— Пишу письмо Славику. Ты не хочешь написать брату? Все-таки живешь здесь уже долго. Про агентство, если не хочешь, можешь не писать. Про меня тоже. Славик хороший. Он лучше всех нас. Больше всех похож на человека. Ты бы хоть одно письмо брату отправила!
Я нетерпеливо передернула плечами:
— Да ну, зачем? Еще денег попросит! А мне и самой сейчас деньги нужны. Я не могу их расшвыривать направо и налево.
Ри как-то странно посмотрела на меня, но ничего не сказала. Я прошлась по ее роскошной гостиной:
— А… Вал. Евг. есть?
— Нет. Он уехал.
— А куда он поехал?
— В офис, наверное. Он тебе нужен?
— Нет, просто так спросила. Думала, может тебе перед отъездом что сказал…
— Ничего он мне не говорил! А должен был?
— Ну, тебе виднее!
— Да, действительно. Я рада, что ты так интересуешься моим мужем! Раньше ты утверждала, что он придурок!
— А я и сейчас это утверждаю! Он придурок. А интересуюсь я исключительно тобой. Ну, это и понятно. Ты с детства была моим идолом! И до сих пор мой идол. Какой-то туземный, экзотический божок, выточенный из черного дерева, и приносящий его обладателю сплошные несчастья.
— Это я тебе приношу несчастья?
— Ну, я не твой обладатель! Мне вообще иногда кажется, что
— Хоть ты и не очень умна, но в этом ты права!
Я промолчала. Хотя мне очень хотелось ей ответить, что… впрочем, не важно.
— А ты прекрасно выглядишь! — я улыбнулась, — свежая, бодрая… Не скажешь, что ночью у тебя был концерт!
— Стараюсь.
Мы распрощались так, как будто испытывали друг к другу какие-то чувства. И, еще сидя в машине, перед ее домом, я принялась набирать мобильный номер Вал. Евга… «Абонент находится вне зоны досягаемости сети и временно не доступен»… Все ясно: он находился в прокуратуре и отключил мобильник. Равнодушный голос повторил мне одну и ту же самую фразу несколько раз. Черт бы побрал эту сеть и этот голос! Я развернулась и поехала в агентство, тем более, что уже опаздывала.
22
За кулисами ночного клуба (клуба, о котором мало кто знал) было шумно, душно и людно. Только звездам полагалась отдельная гримерка (одна-единственная, в которой они переодевались по очереди). Модели переодевались в душной комнатушке, где еще недавно находился склад ненужных вещей, и где еще стояли остатки поломанной мебели и какие-то жуткие комоды (раньше помещение, где располагался клуб, принадлежало какому-то санаторию). В комнатушку спешно загрузили несколько зеркал для грима, отчего там совсем уже нельзя было повернуться, и загнали всех моделей, принимавших участие в показе. Модели спешно переодевались, ругались на чем свет стоит и бились об углы мебели своими телами, стараясь касаться углов только кожей, и ни в коем случае не задевать платьями.
Показ прошел удачно. Остались довольны и организаторы, и заказчики, и немногочисленная публика, решившаяся пойти на показ в неизвестный клуб. За кулисами поднялась обычная суета. Там были охранники и журналисты, организаторы и сотрудники модельеров (и сами модельеры), спешно стремящиеся собрать клочки коллекции в единое целое, и какие-то неизвестные артисты, создававшие массовку, то есть фон, и модели, не принимавшие участие в показе, но пришедшие за компанию, и модели, считающие себя звездами, в показе потому не участвующие, но явившиеся, чтобы позлорадствовать. Словом, народу было полно. Позже, когда пытались установить точное количество людей, которые находились за кулисами, это так никому и не удалось.
В комнатушке для моделей было тесно и людно. Последняя коллекция была самой тяжелой: для нее требовались немыслимые прически и огромный, очень трудный грим. Полуголые женщины в нелепых стразах и перьях с помощью парикмахеров пытались освободиться от проволочных каркасов на голове и толстого слоя грима (от которого лицо становилось похожим на африканскую маску). Особенно выделялась одна из них. В показе ей предназначалась центральная модель — невероятных размеров платье, выполненное из проволоки, кожи, стразов и обрывков бумаги и газет. Юбка платья представляла собой невероятных размеров кринолин, заполнявший полностью все узкое пространство сцены.