Шрифт:
Двадцать второго сентября 1921 года на острове Шипан в Адриатическом море произошло событие, которое только по причине преступления до сих пор неизвестно цивилизованному миру. Но так как инженеры Кравченко и Петушков, русские беженцы из Новороссийска, на землю до сих пор не вернулись, а далматинский миллиардер Фредерико Главич окончательно выжил из ума, приказав своим слугам величать его: «Завоеватель межпланетного пространства» — я, единственный на земле человек, принимавший участие в этом странном предприятии, по некоторым
В самом начале двадцатого года на пароходе, увозившем в Сербию остатки белой России, на палубе, с помощью американских одеял наскоро превращенной в каюты, познакомился я с двумя молчаливыми людьми в фуражках российского инженерного ведомства. У одного из них — высокого человека в чудовищных, по брюхо, сапогах было скуластое, заросшее сивой шерстью лицо и открытые, доверчивые, как день, глаза. Его звали Петушковым. Говоря, он заикался, словно давился куском мерзейшего английского бифштекса из обезьяны, которыми нас щедро откармливали на пароходе после российской голодовки. Обернув дном кверху бочку из-под сельдей, он целыми днями потел над цифрами с потрясающим количеством нулей, к вечеру все вычисления летели за борт, сопровождаемые крепким морским словом, и Петушков заваливался спать на якорных канатах, высвистывая носом родные рулады. Его товарищ — молчаливый человек, с закисшими хохлацкими усами, заинтересовал меня, главным образом, тем, что по ночам, когда только отчетливый храп напоминал о России в душной тьме черноморской ночи, он флегматично усаживался на носу под колоколом, визгливо отбивавшим свои склянки, и разглядывал в бинокль красноватую звезду, воткнутую окурком над черной бородой анатолийского берега.
— От це, — говорил он, — и будет Венера…
— Ну, так что ж, — сказал я равнодушно, — Венера так Венера… Мало ли звезд на небе.
— То-то, что таких, как Венера, мало, — отозвался он серьезно… — Вы кто: дурак или кто? Венера прежде всего живет, поняли? To есть я хочу сказать, что на ней есть живая жизнь… Правда, она, как молодая планета, постоянно окутана облаками, как в свое время и Земля была… Но разными хитрыми штуками установлено, что на Венере не больше 30 градусов температуры, состоит она из того же мяса, что и Земля… Да. Я думаю, — тут он начал в задумчивости покручивать усы и говорил дальше, как будто сам с собой, меня не замечая, — что Венера сейчас переживает такой же период, как Земля в свое каменноугольное время… Да. Скажем, что это вечные сумерки, рыхлая взрытая почва, покрытая теплым морем и по ней ползут ихтиозавры, бронтозавры и всякая другая дрянь… Надо пороху побольше взять… Вы мне напомните об этом…
Случилось так, что в Босфоре я спас девочку, слетевшую с корабля в море. Девочка, в шапочке с симпопошками и в новых калошиках, подошла к перилам и молчком кувыркнулась вниз. Я снял сапоги и бросился за нею. Когда матросы вытащили нас на спасательном круге, я вспомнил, что в кармане промок последний десяток папирос, и весьма неодобрительно отозвался по адресу девочкиной мамаши.
Кравченко стоял у перил и, покручивая ус, хладнокровно наблюдал, как мы тонули.
— От цей хлоп, — сказал он Петушкову, — дуже способный хлоп до нашего кумпанства.
Так началась эта дружба, приведшая к самым неожиданным последствиям.
Клянусь богом, это были совершенно исключительные люди.
Ночью все трое мы заперлись в пароходной уборной, где с большой предосторожностью Кравченко выволок из оплешивевшего своего чемодана «Вестник воздухоплавания» за 1911 год. Он ткнул под самый мой нос просаленные страницы:
— От цю штуку вы читали? — «Исследование мировых пространств реактивным способом» — Циолковского. Ни? Так я вам должен сказать,
— А кто ж они такие? — спросил я с некоторым удивлением.
— Про це мы побалакаем на месте… А вы почитайте пока все это… Наш выбор пал на вас.
Он торжественно положил мне на плечо свою волосатую лапу:
— Вы человек мужественный…
— Вы меня извините, — сказал я сурово, — я не люблю шуток…
— Какие тут шутки, — вскричал он, — никаких шуток нет… Мы решили взять вас с собою на Венеру…
— Ку-уда?
— А вон, — показал он пальцем в иллюминатор, — от цю звездочку изволите видеть? Венеру? Мы с Петухом перебираемся туда на жительство…
Я посмотрел ему в лицо с острым чувством жалости и хотел напомнить, что на пароходе есть врач, и он может дать хины, но оба они были до такой степени спокойны, медвежьи скулы Петушкова сжались с такой решительностью, а в глазах была такая сумасшедшая уверенность, что я задумался. А в самом деле? Из России выбросили, как щенка, везут за счет английского короля не то в Сербию, не то в Египет… В положении человека, которого хотя и зовут Федор Антонович, но паспорт которого английский, сапоги американские, а рубаха из благотворительных средств греческой королевы, долго раздумывать не приходится.
— Хорошо, — сказал я, небрежно сплевывая на петушковский сапог, — ваш стол, два доллара в месяц и новые обмотки… А визы у вас уже есть?
Пароход привалил к Рагузе, и когда — похожие на молодых угольщиков — мы вступили в душный от запаха магнолий и апельсинов город, в пеструю тесноту его полуитальянских, полутурецких улиц — Петушков высказал подозрение, что, пожалуй, здесь не видали даже живого трамвая и город для практических работ не годится. Однако, осмотревшись и получив от проживавших уже тут русских беженцев заверение, что сербы очень любят русских, которых они считают своими братьями и даже выплачивают им неизвестно за что по пятисот динаров в месяц — мы решили, что условия эти вполне приемлемы, надлежало только упрятаться на какой-либо остров, и там заняться пока что практическими изысканиями. Таким островом оказался Шипан, пленивший нас чорт его знает почему? Оттого ли, что на нем была всего одна тысяча жителей, или оттого, что некий навязчивый хорват, доводивший нас своей любовью к русским до дикого бешенства, указал нам в приморском кафе на толстого, набитого нездоровым жиром человека, задумчиво плевавшего в стоявший перед ним стакан кофе.
— У этого человека, — сказал он, — восемь океанских пароходов, тридцать два дома в Чили и фабрика селитры…
— Селитры! — вздрогнул Кравченко.
— Селитры, и остров Шипан в Далмации принадлежит ему. Тщеславие этого человека так же велико, как его богатство. Вы видите: теперь он всенародно плюет в кофе… На восьми его кораблях саженными буквами написано его имя: Фредерико Главич… Он мог бы построить вавилонскую башню, если ее назовут его именем…
— А скажите, мой друг, — ласково спросил Петушков, — где находится этот Шипан, и ходят ли туда пароходы?
На другой же день мы были на острове. Он весь тонул в виноградниках, в оливковых и мандаринных рощах. Восточный берег его заканчивался горой, острой, как палец. Она называлась горой св. Ильи, и в древности — мы точно не разобрали — в проливе ее имени Цезарь разбил Помпея, а, может быть, Помпей Цезаря. На ее гордой вершине находилась вилла известного австрийского историка, который жил здесь, пленясь историческим прошлым горы, и уехал в Вену, когда Далмацию завоевали «эти грязные сербы». Правда, в его вилле не осталось ни окон, ни дверей, и даже крышу «эти грязные сербы» использовали на что-то другое, но зато вилла помещалась на такой крутизне, что доступна была только знавшим особую козью тропу. Над ней — свободные — парили орлы, с нее — просторное — во все четыре стороны открывалось море. Мы остались вполне довольны нашим новым жилищем, приспособив под спальню исторический курятник.