Ракетный гром
Шрифт:
— Дешевка, — остановил Цыганок Волошина, — целься вон в ту штуковину, — показал Костя на полку. — Это что у вас, папаша, одеколон?
— Ты не агитируй, — обиделся инструктор. — Пусть солдат сам выбирает мишень.
Волошин прицелился. Петух вдруг сделался маленьким-маленьким. Он сорвался с места, побежал так быстро, что Волошин еле успел сделать упреждение, но все же промахнулся.
Инструктор повеселел. Ои погладил бритые щеки, сказал:
— Еще хотите?
Волошин зарядил винтовку.
— Костя, карандаш мой. — И выстрелил. «Цыпленок-табака» свалился на пол пути.
— Молодец! — похвалил инструктор. — Вот вам
«Нет, не жулик», — подумал Цыганок об инструкторе и попросил выставить мишень с копеечным черным глазком. Цыганок, взглянув на Узлова, потом на сержанта, сказал:
— Папаша, клади на полку туфли. Они какого размера? — и, не дожидаясь ответа, выстрелил.
Инструктор надел очки, взглянул на мишень: пуля легла впритирку к первой. У инструктора округлились глаза. Когда же Цыганок заряжал последний раз, то заметил, что дядя Кузя теребит пуговицу на своей сорочке и что пуговица эта держится на одной ниточке... «Жадюга», — подумал Костя и послал последнюю пулю.
Инструктор принес мишень. Грустно сказал:
— Талант, — и снял с полки туфли. — Кто следующий?
— Я еще постреляю, — сказал Цыганок.
— Пожалуйста, — не сказал, а захлебнулся инструктор и долго не мог открыть коробочку с зарядами. — Пожалуйста.
Вслед за Цыганком стрелял сержант Добрыйдень. Он взял пять призов. Потом наступила очередь Узлова. Инструктор уже не мог говорить, он лишь что-то мычал, объясняясь жестами. Потный, молчаливый, он, прихрамывая, ходил от мишени к мишени, от полки с призами к прилавку, выдавливая из себя:
— Пожалуйста.
В тире уже было тесно. Желающие пострелять, глядя на Узлова, подтрунивали над инструктором:
— Дядя Кузя, кричи караул. Это грабеж!
Инструктор, на сорочке которого не осталось ни одной пуговицы,, тряс головой, кидался под полку, выпивал стакан морсу, шептал мокрыми губами:
— Пожалуйста.
Когда же оголились полки с призами, инструктор погладил волосатую грудь, устало прошептал:
— Тир закрыт, граждане, — и, не теряя достоинства инструктора стрелкового дела, которое он, видимо, все же любил, начал жать руки ракетчикам: — Молодцы, поздравляю... Очистили нас, метко стреляете.
И вдруг предложил оформить дипломы на получение разрядов по стрелковому спорту. Но Узлов отказался. Большую часть взятых призов он вернул дяде Кузе, и тот, удивленный поступком веселого офицера, объявил:
— Граждане, не расходитесь: тир продолжает боевую работу.
В аллее-тупичке никого не было. Они сели на скамейку. Узлов раскрыл коробку: в ней оказались не туфли, а дешевенькие босоножки на резиновой подошве. Некоторое время он смотрел на них молча, гадая, куда их деть. Катюше дарить стыдно. Ему стало смешно и оттого, что напугали «хозяина» тира, и оттого, что в коробке оказались босоножки-уродцы.
— Посмотри, Мишель, какая дрянь...
— Черт-те что, — посочувствовал Малко, все еше осуждая ребяческий поступок Узлова. Ему вообще было непонятно поведение Узлова: сняли с Доски отличников фотокарточку, лишили звания передовика, а он и в ус не дует, с солдатами ходит в городское увольнение, балагурит с подчиненными, как равный с равными.
— Видал, как мои ребята стреляют! Приятное с полезным сочетаем. Хорошо отдохнули, потренировались, — сказал Узлов. Он поставил коробку с босоножками на соседнюю скамейку: — Пусть другие носят. — Достал кошелек и начал считать деньги. Помахал
Малко плохо слушал Узлова. Он не сразу отозвался, лишь повернулся к нему лицом и некоторое время изучающе смотрел на Дмитрия, разминая сигарету пальцами. «Поймет ли? Какой-то разбросанный, несерьезный», — подумал Малко. Прямо начать разговор у него смелости не хватило. Он начал издалека.
— Черт-те что! — произнес он полюбившееся в последнее время выражение. Узлов насторожился. — Послушай, послушай, Дима, потрясающая история... Был у нас в Подольске один умница. Гроссумница! Потом выяснилось черт-те что! В глаза говорил одно, за глаза другое, чернил людей. У капитана Рыбина спрашивал: «Алеша, ты скажи, друг ты мне или нет?» Рыбин — душа человек, работяга, отвечал: «Разве о дружбе спрашивают! Ее чувствуют, понимают без слов, как любовь!» Черт-те что.
В друзья ломился, а потом бах Рыбину под ребро. Случилось так, что он, этот гроссумница, однажды остался за начальника. В это время приехал в часть инструктор политотдела факты собирать для доклада. «Рыбин? Ни рыба ни мясо. Полная инертность в общественной работе. Ни разу не выступал перед солдатами», — так и сказал инструктору а капитане Рыбине. А самому Рыбину другое: «Алеша, с партийным начальством провентилировал, буду тебя выдвигать в состав партбюро». Во как закрутил! Докладчик Рыбина по yxyl У Алешки пот по лбу потек. Глазами моргает и смотрит на гроссумницу: «Как же так, а?» Гроссумница шепчет Рыбину: «Ты сам не оправдывайся, я реабилитирую, самому тебе неудобно, народ не поймет». Гроссумница на собрании не выступил. Раскрутили катушку в обратном направлении, оказалось: все это он делал, чтобы самому выдвинуться. Что ты скажешь о таком человеке?
— Не верю, — отмахнулся Узлов. — чепуха, такого карьериста сразу бы раскусили.
— Да-а, был такой. Дима, был. Очень хорошо знаю этого человека. — Малко поднялся, закурил. Дмитрий, заметив, как трясутся у него руки, сказал:
— Артист ты, Мишель, здорово разыгрываешь...
— Разыгрываю?! — Малко оглянулся вокруг: поблизости по-прежнему никого не было. — Я тебе сейчас такое скажу. — Он вновь оглянулся, лицо его побледнело: — Это я дал тебе «подножку» там, на полигоне...
— Какую «подножку»? Не понимаю.
— Рядовой Гросулов мог бы вполне уложиться в норматив, но я ему подсказал иной порядок работы... Понял теперь?
— Как это так? Шутишь! — Узлов для чего-то сходил за коробкой с босоножками, потом опять положил их на прежнее место. — Артист! Не верю. — Дмитрия охватила тревога, холодок прокатился по всему телу. Он вскрикнул:
— Шутишь?!
— Нет...
— Скажи, что шутишь! — закричал еще громче. — Скажи, иначе мы будем драться! Сейчас, немедленно. — И, видя, что Малко сник, съежился, будто и впрямь приготовился принять удары, поверил. — И зачем ты мне это сказал? Зачем? Лучше было бы, если бы ты носил свою подлость при себе, до конца...