Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны
Шрифт:
Сами «корифеи» — баллистики были по горло заняты другими программами, срыв сроков которых запросто грозил высылкой «по шпалам» из Тюратама в Москву.
Удивительным образом работа по «Молнии-1» была по всей многозвеньевой структуре подхвачена «снизу» без строгих директивных графиков и приказов «сверху».
Исследования начались с геостационарной орбиты.
Расчеты баллистиков показали, что наша четырехступенчатая ракета-носитель 8К78, которая выводит почти тонну к Венере, не способна вывести на «геостационар» более 100 кг полезного груза. И все из-за необходимости совмещения орбиты с экваториальной плоскостью! Такой маленький
Самым замечательным было то, что на такую орбиту можно было вывести спутник массой 1600 кг.
Мы сразу получали самый большой, а следовательно, и самый мощный спутник связи в мире! Американские проекты спутников связи к тому времени не выходили за 300 кг. Мы могли располагать большой площадью солнечных батарей, не экономить на массе буферных аккумуляторов, иметь хороший запас рабочего тела для многократных коррекций орбиты. Ресурс спутника за счет резервирования можно было обещать многомесячным, а может быть и годовым, и, наконец, можно разрешить радистам делать ретранслятор такой мощности, чтобы на Земле не требовалось строить огромных антенн для приема телевизионной информации.
Что касается радистов, то вопреки ожиданиям Королева я, выполнив его поручение, предложил не трогать Рязанского и Богомолова, а поручить разработку бортовой аппаратуры линии связи, то есть прежде всего, ретранслятора, НИИ-695. Главного конструктора «Зари» Юрия Быкова Королев хорошо знал и спросил, не помешает ли ему такая работа. Я заверил, что в НИИ-695 есть другое направление, которое ведет Мурад Рашидович Каштанов. Вот он знать не знает наших забот по пилотируемым полетам и согласен работать с нами над проблемами спутника связи.
СП не умел откладывать подобные решения в «долгий ящик». Он тут же позвонил Быкову по «кремлевке» и сказал:
— Вот у меня сидит Черток. Он предлагает поручить разработку ретранслятора для спутника связи «Молния-1» Капланову. Я его не знаю. Ваше мнение как директора института?
Ответ Быкова успокоил СП. После этого он поручил мне познакомить его с Каплановым.
— Только сделай это дипломатично, не вздумай передавать приказ. Просто я хочу, чтобы он сам рассказал мне о своих идеях.
Капланов с ближайшим своим сотрудником Иваном Богачевым был вынужден часто встречаться с нашими проектантами и антенщиками, которые не могли работать, не разобравшись в том, что такое главная полезная нагрузка — мощный ретранслятор.
Организовать посещение Королева Каплановым было просто.
При их встрече я уже в который раз убедился в умении Королева проверять людей «на прочность» лично, не перепоручая это своим заместителям. Он учинял импровизированные психологические тесты, делал это артистически, и по результатам наблюдений у него складывалось мнение о человеке.
В
Должен признать, что такая импровизация для меня оказалась неожиданной. Капланов потом меня упрекнул, что я скрыл от него истинные наши планы. Что я мог ответить?
Капланов относился к категории людей, которым веришь с первой встречи. Это сродни чувству «любовь с первого взгляда».
Я сразу же проникся к нему симпатией и доверием. Он просто и убедительно излагал свои идеи, не пытаясь выпячивать свое «я», и очень уважительно спорил со слушателем.
Во время одного из многих бдений на полигоне при пилотируемых пусках в ожидании очередного сеанса связи я разговорился с Быковым о «Молнии-1». Он сказал, что с Каплановым нам повезло, но впервые проговорился о его трудной судьбе.
Позднее, тоже на полигоне, в 1964 году, при подготовке к пуску второй «Молнии-1» я, Капланов и Шереметьевский поселились втроем в одном из четырех ныне исторических домиков на «двойке». Полигонные ночи сближали людей больше, чем годы обычной служебной работы.
Мурад Капланов с грустным юмором рассказал нам кое-что из своей нестандартной биографии.
В тогдашних кадровых анкетах был всем хорошо известный пятый пункт: «национальность». Сотрудники отделов кадров, изучавшие анкетные данные Капланова, приходили в замешательство, обнаружив в этом пункте запись — «кумык». По современной терминологии он был «лицом кавказской национальности».
Я и Шереметьевский признались, что хотя и не раз путешествовали по Кавказу, но не слышали о такой национальности, грех обвинять в невежестве кадровиков.
Оказывается, есть в Дагестане немногочисленная народность — кумыки. Дед Капланова был кумыкским князем и богатым землевладельцем. Богатые кумыки подражали русской аристократии в стремлении приобщиться к западной культуре. Отец Мурада из «дикого» Дагестана был отправлен в Париж и в Сорбонне — самом престижном в те времена высшем учебном заведении — получил диплом юриста. В Париже Рашид Капланов влюбился в девушку — еврейку и женился на ней. Князь проклял сына за женитьбу на иноверке. Однако в 1914 году, умирая, призвал сына вернуться в Россию и оставил ему свои земли.
Мурад вынужден был писать в автобиографиях и анкетах, отвечая на вопрос «социальное происхождение»: «Отец — землевладелец (до революции), адвокат».
В период сталинских репрессий 1937 — 1938 годов среди всех слоев населения Кавказа больше всего пострадала интеллигенция. Адвокат Рашид Капланов, бывший землевладелец, сын князя, получивший высшее образование во Франции, автоматически попал в списки врагов народа и исчез в 1937 году.
До ареста отца Мурад успел пройти курс наук на электрофизическом факультете Московского энергетического института. В 1938 году Мурада арестовали и осудили за «недоносительство». После пяти лет «исправительно-трудовых лагерей» он «окончательно перевоспитался» в Красной Армии и, демобилизовавшись, получил право работать в «почтовом ящике», под бдительным присмотром уполномоченных по режиму.