Раковый корпус
Шрифт:
Это не могла быть случайность!
Это был шаг истории…
Испарина выступила у Павла Николаевича. Только сегодня к утру он успокоил себя, что все страхи – пусты, и вот…
– Вам укол.
– Что?? – безумно вскинулся он.
Доктор Гангарт стояла перед ним со шприцем.
– Обнажите руку, Русанов. Вам укол.
16
Он полз. Он полз какой-то бетонной трубой не трубой, а тоннелем, что ли, где из боков торчала незаделанная арматура, и за неё он цеплялся иногда, и как раз правой стороной шеи, больной. Он полз на груди и больше всего ощущал тяжесть тела, прижимающего его к земле.
Тут чей-то голос – но без голоса, а передавая одни мысли – командовал ему ползти вбок. «Как же я туда поползу, если там стена?» – подумал он. Но с той тяжестью, с какой плющилось его тело, ему была и неотвратимая команда ползти влево. Он закряхтел и пополз – и правда, так же и полз, как и раньше прямо. Всё было одинаково тяжело, а ни света, ни конца не проглядывало. Только он приноровился сюда – тот же внятный голос велел ему заворачивать вправо, да побыстрей. Он заработал локтями и ступнями, и хотя справа была непроницаемая стена – а полз, и как будто получалось. Всё время он цеплялся шеей, а в голову отдавалось. Так тяжело он ещё никогда не попадал в жизни, и обидней всего будет, если он так и умрёт тут, не доползя.
Но вдруг полегчали его ноги – стали лёгкие, как будто их воздухом надули, и стали ноги подниматься, а грудью и головой он был по-прежнему прижат к земле. Он прислушался – команды ему никакой не было. И тогда он придумал, что вот так можно и выбраться: пусть ноги поднимутся из трубы, а он за ними назад поползёт, и вылезет. И действительно, он стал пятиться и, выжимаясь на руках, – откуда сила взялась? – стал лезть вслед за ногами назад, через дыру. Дыра была узкая, но главное – вся кровь прилила в голову, и он думал, что тут и умрёт, голова разорвётся. Но ещё немножко руками оттолкнулся от стенок – обдирало его со всех сторон – и вылез.
И оказался на трубе, среди какого-то строительства, только безлюдного, очевидно, рабочий день кончился. Вокруг была грязная топкая земля. Он сел на трубе передохнуть – и увидел, что рядом сидит девушка в рабочей испачканной одежде, а с головой непокрытой, соломенные волосы распущены, и ни одного гребня, ни шпильки. Девушка не смотрела на него, просто так сидела, но ждала от него вопроса, он знал. Он сперва испугался, а потом понял, что она его боится ещё больше. Ему совсем было не до разговоров, но она так ждала вопроса, что он спросил:
«Девушка, а где твоя мать?»
«Не знаю», – ответила девушка, смотрела себе под ноги и ногти кусала.
«Ну как не знаешь? – он начинал сердиться. – Ты должна знать. И ты должна откровенно сказать. И написать всё как есть… Что ты молчишь? Я ещё раз спрашиваю – где твоя мать?»
«А я у вас хочу спросить», – взглянула девушка.
Она взглянула – и глаза её были водянистые. И его сразу пробрало, и он несколько раз догадался, но не одно за другим, а сразу все несколько раз. Он догадался, что это – дочь прессовщицы Груши, посаженной за болтовню против Вождя Народов. И что эта дочь принесла ему неправильную анкету, скрыла, а он вызывал её и грозил судить за неправильную анкету, и тогда она отравилась. Она отравилась, но сейчас-то по волосам и глазам он догадался, что
«Ну и жарища! А где б воды выпить, ты не знаешь?»
«Вон», – кивнула девушка.
Она показала ему на какое-то корыто или ящик, наполненный застоявшейся дождевой водой вперемешку с зеленоватой глиной. И тут он ещё раз догадался, что вот этой-то воды она тогда и наглоталась, а теперь хочет, чтоб и он захлебнулся. Но если так она хочет, значит, он ещё жив?
«Вот что, – схитрил он, чтоб от неё отделаться. – Ты сходи и позови мне сюда прораба. И пусть он для меня сапоги захватит, а то как же я пойду?»
Девушка кивнула, соскочила с трубы и похлюпала по лужам такой же простоволосой неряхой, а в комбинезоне и в сапогах, как ходят девушки на строительствах.
Ему же так пить хотелось, что он решил выпить и из этого корыта. Если немножко выпить, так ничего. Он слез и с удивлением заметил, что по грязи ничуть не скользит. Земля под ногами была какая-то неопределённая. И всё вокруг было неопределённое, не было ничего видно вдаль. Он мог бы так и идти, но вдруг испугался, что потерял важную бумагу. Проверил карманы – все сразу карманы – и ещё быстрей, чем управлялись руки, понял, что – да, потерял.
Он испугался сразу, очень испугался, потому что по теперешним временам таких бумаг людям читать не надо. Могут быть большие для него неприятности. И сразу он понял, где потерял, – когда вылезал из трубы. И он быстро пошёл назад. Но не находил этого места. Совсем он не узнавал места. И трубы никакой не было. Зато ходили туда-сюда рабочие. И это было хуже всего: они могли найти!
Рабочие были все незнакомые, молодые. Какой-то парень в брезентовой куртке сварщика, с крылышками на плечах, остановился и смотрел на него. Зачем он так смотрел? Может, он нашёл?
«Слушай, парень, у тебя спичек нет?» – спросил Русанов.
«Ты ж не куришь», – ответил сварщик.
(Всё знают! Откуда знают?)
«Мне для другого спички нужны».
«А для чего для другого?» – присматривался сварщик.
И действительно, как глупо он ответил! Это же типичный ответ диверсанта. Могут его задержать – а тем временем найдётся бумага. А спички ему вот для чего – чтобы сжечь ту бумагу.
А парень ближе, ближе к нему подходил – Русанов очень перепугался, предчувствуя. Парень заглянул глазами в глаза и сказал чётко, раздельно:
«Судя по тому, что Ельчанская как бы завещала мне свою дочь, я заключаю, что она чувствует себя виноватой и ждёт ареста».
Русанов задрожал в перезнобе:
«А вы откуда знаете?»
(Это он так спросил, а понятно было, что парень только что прочёл его бумагу: слово в слово было оттуда!)
Но сварщик ничего не ответил и пошёл своей дорогой. И Русанов заметался! Ясно было, что где-то тут близко лежит его заявление, и надо найти скорей, скорей!
И он кидался между какими-то стенами, заворачивал за углы, сердце выскакивало вперёд, а ноги не успевали, ноги совсем медленно двигались, отчаяние! Но вот уже он увидел бумажку! Он так сразу и подумал, что это она. Он хотел бежать к ней, но ноги совсем не шли. Тогда он опустился на четвереньки и, главные толчки давая руками, пошёл к бумаге. Только бы кто-нибудь не захватил раньше! Только б не опередили, не выхватили! Ближе, ближе… И наконец он схватил бумагу! Она!! Но даже в пальцах уже не было сил рвать, и он лёг ничком отдохнуть, а её поджал под себя.