Раквереский роман. Уход профессора Мартенса(Романы)
Шрифт:
Я сказал:
— Я понимаю, что рассказанное госпожой могло рассердить господина Сиверса. Но ведь от этих слов граф не лишится своего положения. Сейчас, когда при дворе все еще полно людей, появившихся там в елизаветинские времена. Но госпоже следовало бы мне разъяснить, что же господин Сиверс может учинить госпоже фон Тизенхаузен?
Она побрызгала одеколоном из серебряного флакона на свой кружевной носовой платок и слегка смочила лоб.
— О боже… Это длится уже тридцать лет. Но особенно — последние годы, когда он в отставке. Это дрянное селение или город, как некоторые говорят… Там, у подножия замковой горы, имеется полоса земли, которую не все инстанции без оговорок признают принадлежащей моей мызе. Там теперь опять понастроили лачуг. Вы же это сами знаете. И живет там сотни две негодяев.
Половина моих слуг состоит в родстве или свойстве с этим клубком змей… Вы говорите, что ничего особенного здесь на мызе не заметили! Но ведь три-четыре раза в год здесь происходят пожары! Или вы полагаете, что строения загораются сами? Не будьте столь наивны. Если я сказала «змеиный клубок», то имею на то основание! Каждое лето я обнаруживаю под своими окнами по несколько клубков гадюк. Или вы предполагаете, что змеи сами приползают туда? И он знает — Сиверс знает, — что я смертельно боюсь жаб. И каждую весну их полно здесь, в моей комнате.
Должен признаться, что от этих дополнений все рассказанное ею опять показалось мне странным и неубедительным. Что же до графа Сиверса — так бог его знает: чем вируский лакей хуже курляндского конюха! Если господин Бирон стал курляндским герцогом и супругом российской императрицы, а до высылки в Сибирь три недели пробыл имперским регентом… Но у Бирона, по крайней мере, с самого начала была фамилия. Он только несколько изменил ее и из Бюрона стал Бироном. Раквереский лакей Карл, по-здешнему, конечно, Карел, будучи крепостным Тизенхаузенов, фамилии не имел. Я спросил:
— Может ли госпожа объяснить мне, каким образом лакей Карл присвоил себе старинную дворянскую фамилию Сиверсов?
— Сиверсы вовсе не старый дворянский род, — сказала госпожа презрительно. — Дворянство всех эстляндских и лифляндских Сиверсов насчитывает едва ли столетие. Но фамилия, разумеется, дворянская. И получил он ее за то же, за что и все остальное, — спал с этой коровой Елизаветой… — Старая госпожа вдруг выпрямилась и даже как-то кокетливо спросила: — Ну что, теперь вы поедете в Берлин и издадите там книгу, в которой напишете, что тогда-то и там-то раквереская госпожа фон Тизенхаузен то-то и то-то говорила об императрице Елизавете?
Слегка раздосадованно я сказал:
— Нет. Госпожа ведь знает, что я этого не сделаю.
Она продолжала:
— Хорошо. Я вам верю. Ибо что же еще остается глупой старой вдове. Хотя ей уже давно следовало бы перестать верить людям. Ну, а начало карьере этого Карла положило искусство заваривать кофе. Я научила его делать это по-человечески. Знаете, медный кофейник, размером со штоф. Семь десертных ложек хорошо прожаренного, размолотого кофе. Дать только подняться. Помилуй бой, не кипятить. Плеснуть чуточку холодной воды, чтобы осела гуща. И тогда — щепотку соли. Для придания вкуса. Я не знаю, кто определил его в дом к великой княгине. Сперва он чистил на кухне для челяди репу. Потом заболел княгинин кофешенк, и он, разумеется, предложил себя взамен. И все, готово! Лучших манер, чем у него, там и не требовалось. И лучшего немецкого языка. Ибо великая княгиня, стоило ей увидеть красивого мужчину, тут же с ним и ложилась. А когда в оплату за труды она пожелала возвеличить своего лакея до камер-лакея, то и фамилия для него нашлась. В сущности, это была случайность, но и бесстыдство в то же время, что в то утро в Петербурге им под ноги попал именно этот старый Сиверс. Выпивоха, в прошлом — шведский лейтенант. То есть перед русской властью — тише воды, ниже травы. Карл видел его у нас здесь, в Раквере, потому что старший сын старика был на мызе управителем. Тоже фон Сиверс. Кстати, по этому вы можете судить о знатности и древности рода. Карл приволок старого Сиверса к Елизавете. Старик от испуга вытянулся, словно аршин проглотил, а Елизавета сказала: «Признай этого пригожего парня своим сыном. Получишь от меня в подарок часы с бриллиантами!» И старик тут же признал Карла своим сыном, столь скоропалительно, что даже не вспомнил, что у него уже есть
Старая госпожа умолкла, и я спросил:
— Однако, если мне будет дозволено задать вопрос: чего же, собственно, госпожа опасается со стороны господина Сиверса?
Она вскинула брови и воинственно взглянула на меня:
— Всего! Подумайте сами: если он тридцать лет не оставлял меня в покое, если все это время он обнаруживал свою рабскую душу, а последние годы только и делал, что старался меня уязвить, помучить, то сегодняшнее письмо — прямое объявление войны! И не забудьте, теперь у него есть даже причина, которой до сих пор не было!
— Но что же все-таки он может сделать госпоже?
— Он будет подстрекать моих мужиков вести против меня тяжбу за свой город, вплоть до самого сената. Он будет подкупать судей. Да-да, мы это видели. Он бросит нужное количество золота, и их адвокаты станут вдруг необыкновенно находчивыми, а мои не сумеют выдавить из себя разумного слова. Судебные письмоводители будут терять нужные бумаги, а когда суд наконец отклонит мужицкие претензии, ибо иное немыслимо, и накажет их за их наглость поркой, то или по причине непроходимости дорог не явится карательная рота, или розги окажутся вдвое тоньше, чем положено. Но Карл способен сделать еще и другое. Он может приказать, чтоб сожгли не только мои риги и амбары, но и сам господский дом! Он может напустить жаб не только в мою комнату, но и ко мне в постель. Или наслать на моих лошадей мыт, а на овец — вертячку. Может набросать в колодцы падали. Поверьте, он способен на все, уж я-то знаю!
Я сказал:
— Если госпожа всерьез допускает, что нечто подобное возможно, то — ведь только с помощью жителей селения.
Она закивала:
— Безусловно.
— Следовательно, — сказал я, чтобы привести ее фантазию к некоему практическому заключению, — мой совет таков: госпоже следовало бы выяснить, каковы намерения жителей селения, есть ли у них связь с господином Сиверсом и через кого эта связь может осуществляться.
Признаюсь, что мое предложение было не совсем случайным и не совсем невинным. Ибо в селении у меня есть кое-какие зацепки, и после моих слов последовало именно то, что я и предположил. Старая госпожа воскликнула:
— Правильно! С этого и нужно начать! И вы возьмете это на себя!
Да-a. До сих пор я наперед знал, как она будет реагировать. Однако тут она еще добавила:
— И я обещаю: если нам удастся схватить Карла в этом змеином гнезде за руку, я прикажу отрубить ее топором. Сама отнесу его руку на золотом подносе в сенат и потребую справедливости!
Ну, в этом участвовать вместе с ней я не собирался. И я совсем не знал, как мне следовало отнестись к тому, что она тут же еще сказала. Ибо она произнесла:
— Но для того, чтобы нам это удалось, вам придется съездить и в Вайвара, вы должны сами придумать, как это осуществить, и выяснить, как сам Карл на это смотрит. Можете идти. В ближайшее время придете и доложите мне о ваших наблюдениях среди жителей селения.
В судебном разбирательстве дела госпожи Тизенхаузен, по поводу которого я писал протест, сам я, будучи лишь кандидатом в судебные письмоводители, ни в коей мере участия не принимал. А неделю спустя, в начале слякотного мая запоздалой весны, я прибыл сюда.