Ральф де Брикассар
Шрифт:
Старый Саймон провел Вирджинию на кухню, где со скарлатинозными пятнами на худых, впалых щеках лежала на диване Фанни Грин. Она тяжело и часто дышала. Вирджиния уже много лет не видела Фанни. В прежние годы это было милое создание, цветущая девочка с мягкими, всегда аккуратно подстриженными золотистыми волосами, почти точеной фигуркой, огромными прекрасными голубыми глазами. Вирджинию поразили перемены, происшедшие с девушкой. Неужели это жалкое создание, напоминающее оборванный цветок, та самая малышка Фанни? Вся прелесть покинула ее глаза. Они казались огромными, просто невероятно большими на этом изможденном лице. Когда
— Фанни, дорогая, я пришла ухаживать за тобой. Я останусь с тобой до тех пор, пока… пока ты сама будешь этого хотеть.
— Ах! — Фанни тонкими ручками обняла Вирджинию за шею. — Ах! Неужели это возможно? Мне так одиноко. Я могу сама ухаживать за собой, но мне очень одиноко. Это небеса послали мне тебя. Ты всегда была так добра ко мне… очень давно.
Вирджиния еще крепче обняла Фанни. Неожиданно девушка почувствовала себя очень счастливой. Теперь у нее появился человек, который нуждался в ней, человек, которому она могла помочь. Вирджиния перестала чувствовать себя ни на что не годной вещью. Прошлое отошло в сторону, жизнь обновлялась.
— Все в жизни предопределено, но некоторые события — истинная удача, — сказал Старый Саймон, довольно раскуривая трубку в углу.
18
Вирджиния прожила у Старого Саймона всего неделю, но уже почувствовала, что как будто годы отделяют ее от прежней жизни и людей, которых она знала в ней. Они начали представляться ей как в тумане или во сне. И чем больше проходило времени, тем это чувство усиливалось до тех пор, пока они не перестали значить для нее вообще что-то.
Вирджиния была счастлива. Никто не называл ее «Вурж» и не волновался, что она простудится. Не было стеганого одеяла, которое надо было составлять из лоскутков, не было отвратительного фикуса, который нужно было поливать, не было материнских вспышек раздражения, обращенных к ней, и ее ледяного холода. Вирджиния могла оставаться одна, когда хотела, идти спать, когда хочется, чихать, когда в этом есть потребность. Длинными, прохладными, чудными сумерками, когда Фанни засыпала, а Старый Саймон отсутствовал, она часами просиживала на зыбких ступенях веранды на заднем крыльце, глядя в сторону пустыря у подножия холмов, покрытых великолепными пурпурными цветами, прислушиваясь к дружескому ветру, доносящему сладкие мелодии маленьких пичужек, впитывая аромат медвяных трав, пока темнота прохладной, нежной волной не накрывала окрестности.
Иногда днем, когда у Фанни было достаточно сил, обе девушки выходили на пустырь и любовались цветущими деревьями. Но они не рвали цветы. Вирджиния прочитала Фанни отрывок из Фрэнка Стеджера: «Жаль рвать лесные цветы. Они потеряют половину своего обаяния, своих чар, чистоту зелени и мерцание красок. Единственный способ наслаждаться лесными цветами — бродить среди них, находить среди них приют, восторгаться ими, а затем оставлять их на поляне, бросая прощальные взгляды, оставляя в памяти их очарование и свежесть.
Вирджиния по-новому ощущала реальность жизни после стольких лет нереального существования. И была всегда занята, очень занята. Нужно было вымыть в доме. Все-таки
— Люди всегда должны петь, работая, — настаивал Саймон. — Это так радостно звучит.
— Не всегда, — возражала Вирджиния, — представь себе безжалостного палача, напевающего за работой. Или владельца похоронного бюро.
При этих словах Саймон заливался громким хохотом.
— Тебя не застанешь врасплох. У тебя на все есть ответ. Я думаю, Джексоны рады, что избавились от тебя. Что-то они не рвутся получить тебя назад.
Саймона в течение дня почти не бывало дома: если он не работал, то отправлялся на охоту или рыбалку с Ральфом Данмором. Он обычно возвращался домой к ночи, всегда очень поздно, и часто пьяный. В первую ночь, когда они услышали, как Саймон ползком добирается до дома, Фанни попросила Вирджинию не пугаться.
— Отец не сделает ничего плохого, пошумит и успокоится.
Вирджиния спала на диване в комнате Фанни. Она выбрала для себя это место, чтобы не оставлять Фанни, хотя девушка никогда не звала ее по ночам, совсем не испугалась, так об этом и сказала. После того, как Саймон отпустил лошадей, стало потише, и он прошел в свою комнату в конце коридора, ругаясь и молясь. Уже сквозь сон Вирджиния все еще слышала его неясное бормотание. Вообще Саймон был очень добродушным созданием, но иногда он выходил из себя. Однажды Вирджиния строго спросила его:
— Что пользы в ваших ругательствах?
— Но это… такое облегчение.
И они вместе рассмеялись.
— Ты неплохой человек, — восхищенно говорил Саймон. — Не обращай внимания на мой красочный язык. Я ничего не хочу этим сказать. Просто привычка. Я люблю женщин, которые не боятся говорить со мной. Фанни была всегда слишком мягка, чересчур мягка. Поэтому она сейчас угасает. А ты мне нравишься.
— Какая разница, — твердо сказала Вирджиния. — Нет необходимости посылать людей к черту, как вы все время делаете. И я не намерена выскребать отовсюду грязь ваших башмаков, как я уже много раз делала. Будьте любезны пользоваться скребком, неважно, в состоянии вы это сделать или нет.
Фанни любила чистоту и порядок и тоже поддерживала их, пока силы не покинули ее. Она была печально-счастлива сейчас, что с ней была Вирджиния. Ведь долгие дни и ночи одиночества были так ужасны, когда в их дом не приходил никто, кроме этих мерзких старых женщин. Фанни ненавидела их и боялась и теперь. Она привязалась к Вирджинии, как ребенок.
У Вирджинии не оставалось сомнений, что Фанни умирает. Хотя временами не было ничего тревожащего. Она даже не кашляла сильно. Часто она сама поднималась, одевалась, иногда даже работала по саду или бродила по пустырю час или два. Через несколько дней после появления Вирджинии Фанни стало намного лучше, и Вирджиния решила, что есть надежда на выздоровление. Но Фанни только покачала головой.