РАМ-РАМ
Шрифт:
Я повернулся к ней лицом.
— Ну что?
Маша, оперевшись на локоть, смотрела на меня. Она по самые плечи была укутана в простыню, но я почему-то вспомнил про маленькую грудь.
— Спи, спи, потом скажу.
— Я еще не спал или уже проснулся — на выбор.
— Я хотела сказать, ты обратил внимание, как грубо Деби оборвала своего дружка, когда тот предложил обратиться в полицию?
— И что это доказывает?
— Может быть, ничего. А, возможно, ты прав, предполагая, что Деби здесь не случайно, а Саша служит ей прикрытием. У него реакция нормального человека, а для Деби полиция — последнее место,
— Тебе, кстати, не попадался на глаза тот мужик?
Маша поняла, кто — тот, с оливковой кожей.
— Нет. Мы же все время вместе.
Потом я провалился в сон. Меня разбудил звонок — в номере был телефон. За окнами уже темнело. Я снял трубку.
— Это ресепшен, сэр. Вас тут спрашивают.
Я едва успел удивиться, как в трубке раздался голос Деби.
— Ну, как вы, пришли в себя? Может, выпьем чего-нибудь внизу?
Я зевнул и поскреб шею за ухом.
— Сейчас соображу. Мы спали.
— Я не тороплю.
— Да? Вы можете с Сашей подождать нас в холле минут пятнадцать? Хотелось бы перед возвращением в активную жизнь принять душ.
— Сколько угодно! — голос у Деби был веселым. — Мы с Сашей поссорились, и я переехала в вашу гостиницу. У меня номер 203. Позвони, когда будете готовы.
5
Узнав, кто звонил и почему, Маша заявила, что будет спать дальше. На часах было около шести.
— Хорошо, я разбужу тебя ужинать, часиков в восемь, — предложил я.
— Не надо! Я не могла заснуть и приняла снотворное. Я спокойно просплю до утра.
Голос у нее, действительно, был ватный.
— А поесть? Маша отмахнулась.
— М-м! Это только полезно.
Она повернулась лицом к стене и затихла.
Я принял душ, поменял рубашку и спустился в холл. Портье поставил передо мной телефон:
— Набираете девять, а потом номер комнаты.
Цифры моя память держит мертво: 203.
Деби откликнулась сразу:
— Спускаюсь.
Я вышел из гостиницы. Это была тихая улица, в меру пыльная, в меру захламленная пустыми коробками и строительным мусором, с быстро перелетающим ее наискосок газетным листом. Напротив гирлянда цветных лампочек вдоль живой изгороди обозначала общественное место отдыха, из которого доносилось гнусавое пение.
— Вот и я!
Деби подошла сзади и положила обе руки мне на плечи. Я обернулся. Она сияла так, словно у нее было свидание с любимым после долгой разлуки. Мой вид, похоже, ее радости не соответствовал.
— Что? Так не нравится? — спросила она. Без упрека, так же оживленно, почти дразня.
Я нашел ее взгляд за стеклами очков.
— Не люблю сюрпризов.
— А я люблю!
Деби покрутила головой:
— А где Маша?
Это, значит, она на меня так бросилась, предполагая, что моя жена где-то поблизости?
— Маша еще не готова, — осторожно сказал я. — Возможно, она присоединится к нам позже.
— А куда мы пойдем?
— Давай спросим у местных.
Это, с моей стороны, была глупая идея. Разумеется, портье заверил нас, что в их гостинице один из лучших ресторанов в городе, что в других местах мы вполне можем отравиться, да и вообще мы не так близко к центру, чтобы иметь большой выбор. Заведение же напротив не заслуживало особой рекомендации: туда ходят скорее выпить, много молодежи, громкая
— Супер! — заявила Деби и вспомнила вдруг, что она не с безответным Сашей. — Как тебе?
— Ну, пошли, посмотрим!
Зачем я это делал? На самом деле — и Деби, и я это понимали — все это превращалось в свидание. Я мог сколько угодно говорить себе, что я встретился с Деби, чтобы попытаться разобраться, приставлена она к нам с Машей или нет, опасаться ее или нет, можно из нее вытянуть какую-то полезную информацию или нет. Однако в глубине души я-то знал, что мне было приятно быть рядом с молодой, очень сексуальной и совершенно непредсказуемой особой. Мужчин рациональных, как я, притягивает наша противоположность: женщины взбалмошные, отчаянные, шальные. А то, что Деби была для меня потенциально опасна, только вносило в ситуацию особую пикантность.
Возможно, если Деби работала на израильскую разведку, она рассуждала точно также.
Заведение оказалось чем-то вроде индийской провинциальной дискотеки. Несколько рядов столиков, бар в глубине, пустое пространство справа, где под музыку лениво трепыхалось несколько пар. Музыкальное сопровождение обеспечивала довольно полная девушка в сари с жирным красным пятном на лбу и худосочный подросток, играющий на синтезаторе, который при ближайшем рассмотрении оказался больше похожим на отца певицы, чем на ее младшего брата. Посетители были двух категорий: шумные компании индийской молодежи обоих полов и забредшие сюда со скуки иностранцы. Напитки здесь, впрочем, были на любой вкус, что объясняло, почему туристы сразу отсюда не уходили.
Потому что разговаривать в этом грохоте было невозможно! Сейчас же из синтезатора можно выжать целый оркестр и только делать вид, что нажимаешь на клавиши. Песни были бесконечными, а недостатки исполнения с лихвой компенсировались децибелами. Комфортно здесь могли бы почувствовать себя только глухие.
Мы с Деби заказали мне — Кинг Фишер, а ей — виски со льдом, она пила виски. Неожиданно для меня Деби пустилась вдруг в долгий и страстный рассказ, из которого я не понимал ни слова. Нет, она говорила по-английски, но в окружающем гвалте я ее не слышал. Она положила руку мне на запястье и говорила, говорила, говорила, то улыбаясь, то хмуря брови, то качая головой. И что я должен был сделать? Сказать, что ничего не слышу? Переспрашивать каждое слово? Расплатиться и пойти куда-нибудь в более спокойное место? Мне было лень вставать, лень думать. Спать днем в жарких странах, хотя и полезно, но опасно. Я, по крайней мере, до конца не проснулся. Время от времени я ловил на себе вопрошающий взгляд Деби, читал по губам: «Понимаешь?» и кивал головой. Поскольку сам я не произнес ни слова, об этой особенности нашего разговора Деби и не догадывалась.
В первый раз, когда закончилась песня, а следующая еще не началась, Деби говорила следующее:
— И я никогда — ты слышишь? — никогда не могла понять, почему моя мать так поступила. Нет, я не жалуюсь! Мне с отцом очень хорошо. Но все-таки, мать есть мать, мне ее не хватало. И сейчас не хватает. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Впервые с начала разговора я кивнул ей честно. То есть, нет, не честно! Правильнее будет сказать, что я, наконец, ее услышал, но понимать что-либо я начисто перестал. Почему она рассказывает мне свою жизнь?