Ранчо у моста Лиан
Шрифт:
Но его дети, выросшие в полнейшем подчинении его воле и привыкшие с самого раннего детства всегда беспрекословно повиноваться его приказаниям, довольно терпеливо переносили этот тяжелый гнет отцовского самовластия, несмотря на то, что вот уже несколько лет, как сами они достигли совершенного возраста и выглядели вполне самостоятельными и независимыми. Кроме того, это беспрекословное повиновение облегчало им их прелестная кузина своими косвенными советами, которые она тайком давала им, остерегаясь при этом когда либо явно
Дон Сальваторе имел брата, к которому питал, пока тот был жив; самую нежную привязанность и дружбу.
Брат этот был женат по любви на бедной девушке, которая год спустя после их брака умерла от родов.
Звали брата дон Эстебан; супруга его умирая одарила его дочерью, той самой донной Ассунтой, которую уже знает читатель.
Смерть жены повергла дона Эстебана в такое отчаяние, что она стал искать смерти. Но будучи добрым католиком, он не решался наложить на себя руки, а избрал так сказать косвенный путь к этой цели.
Взяв на руки свою осиротевшую малютку, он отнес ее к своему брату, жена которого еще была жива в то время, и сказал:
— Мой ранчо опустел; ангел хранитель мой, дарованный мне Богом, отлетел от меня, — и я остался один, а потому не сумею вырастить этого ребенка, за которым необходим теперь женский уход. Воспитай ее вместе со своими детьми, я отдаю ее тебе и в случае если со мной приключится несчастье; будь ей отцом!
— Хорошо, — просто согласился дон Сальваторе, Ассунта будет мне дочерью; не беспокойся о ее судьбе, брат!
— Благодарю! — вымолвил лаконично дон Эстебан.
Братья молча обняли друг друга и с этого момента у старшего из них вместо двоих детей стало трое.
Дон Эстебане принял на себя обязанности тигреро, т. е. профессионального охотника на тигров, — занятие весьма доходное, но при том столь опасное, что весьма немногие соглашаются посвятить себя ему.
Дон Сальваторе не сказал ни слова брату, узнав о новой избранной им профессии, а только грустно улыбнулся, поняв, что брат ищет смерти.
Кроме того, дон Эстебане обладал таким же непреклонным характером, как и его брат, а потому всякого рода возражения были бы бесполезны.
Надо заметить, что дон Эстебане, как будто охраняемый какою-то невидимой силой, с удивительным счастьем справлялся со своим опасным ремеслом и выходил цел и невредим из опаснейших схваток с ягуарами. Каждую неделю он убивал их два-три, а нередко — даже четыре.
По воскресеньям, после обедни, он аккуратно приходил в ранчо брата, страстно ласкал и целовал свою маленькую девочку, изливая в этих ласках и поцелуях всю силу своей любви к этому ребенку, затем вручал брату почти полностью весь свой недельный заработок, потому что сам он жил так скудно, что мог бы пристыдить любого отшельника.
— Для Ассунты! — кротко говорил он, вручая брату деньги.
— Это ей на приданое или тебе, если понадобятся деньги! —
На это дон Эстебане печально улыбался, пожимал плечами и переменял тему разговора.
Под вечер, расцеловав еще и еще раз свою дочь, он задумчиво удалялся и, понуря голову, тихо брел лесом к себе домой, в свой опустевший ранчо.
В то время шкура ягуара в продаже стоила от 20 до 25 пиастров, что составляет от 100 до 125 франков (40-50 рублей), да и теперь еще за шкуру ягуара платят от 15 до 16 пиастров, — хотя теперь их стало уже не так много и они не причиняют столь громадного вреда в плантациях, как раньше.
Из этого мы видим, что дон Эстебан имел прекрасные доходы и если счастье, с каким он до сих пор охотился на тигров, не изменит ему в течение нескольких лет, то его дочь, смело можно сказать, будет со временем богатою невестой.
Так продолжалось несколько лет подряд; девочка подросла; ей было уже шесть лет; это был прелестнейший ребенок, какого только можно себе вообразить.
— Ах, как она похожа на свою мать! — говаривал тигреро, пожирая ее поцелуями и заливаясь при этом горькими слезами.
Уже не раз дон Сальваторе говорил брату во время его кратких воскресных посещений:
— Ну, теперь ты богат, брат, и тебе следовало бы отказаться от твоего опасного ремесла и поселиться вместе с нами здесь, в моем ранчо! Мы все были бы счастливы тогда!
— Нет! — отвечал на это каждый раз дон Эстебан, пожимая плечами, — счастье не про меня писано! Не мешай мне жить так, как мне хочется: я хочу, чтобы дочь моя была счастлива, а для этого необходимо, чтобы она была богата.
В один прекрасный день, когда дон Эстебан пришел после недельного отсутствия к брату, тот встретил его с глазами, полными слез, и сказал:
— Я потерял жену, брат, останься со мной, ведь, мы любим друг друга; теперь у нас обоих одинаковое горе и мы, быть может, сумеем утешить друг друга. Ассунта тоже подрастает; ей скоро минет восемь лет и теперь ей твои заботы более нужны, чем когда либо. К тому же, ты теперь и не имеешь более надобности продолжать свое ремесло, — подумай только, как будет счастлива Ассунта, если ты будешь жить с нами!
Эти слова тронули дона Эстебана.
— Быть может, ты и прав, брат, — сказал он, — я подумаю о том, что ты предлагаешь мне.
— К чему же думать, разве ты не волен в своих действиях и поступках?
— К несчастью, не совсем, — сказал тот, подавляя вздох, — я дал слово дону Грегори дель Рио, — ты верно знаешь этого богатого гасиендадо, — вот уже почти два месяца семья ягуаров опустошает его стада. Он уже уплатил мне вперед 200 пиастров, чтобы я избавил его от этих хищников.
— Но знаешь ли ты, как велико теперь твое состояние? — спросил брата дон Сальватор.
— Ты хочешь сказать, состояние моей дочери? — поправил его тигреро.