Рандеву с йети
Шрифт:
Кашин посоветовал им не ехать прямо в Сеславино, а завернуть сперва в соседнее село, Подлесное, бывшую центральную усадьбу бывшего здешнего совхоза. И указал человека, с которым в Подлесном непременно надо бы пообщаться. Мордовченко Николай Михайлович, местный поэт и учитель математики в подлесненской средней школе. Сочетание слов «поэт», «учитель математики» и «подлесненская средняя школа» ничего хорошего не обещало, к тому же Кашин заранее предупредил их, что Мордовченко — человек не очень приятный, а если точнее, так и совсем неприятный. Но он тоже своего рода уфолог и местную ситуацию в этом отношении знает лучше, чем кто бы то ни было. Он все расскажет, и, главное, — с кем из местных нужно будет найти общий язык. Потому что, подмигнул Кашин, и в глазах у него зажегся все тот же безумный огонек, местные, они гораздо больше нашего знают. Они ведь там живут. Только говорить не хотят. Он, Кашин, несколько раз там бывал, и с Мордовченко, и без Мордовченко. Вот только, и Кашин погрустнел,
Коля Мордовченко оказался здоровенным бородатым мужиком лет сорока, полноватым и — прав был Кашин — с каким-то неуловимо романтическим выражением серых, слегка навыкате глаз, которое безошибочно выдавало в нем полного жлоба. Когда Ирина с Виталием зашли к нему в школу — занятия кончились, но учителя были озабочены какими-то бумажными и хозяйственными делами, и потому сидели по кабинетам — он пребывал во взвинченном, почти истероидном состоянии духа, до странности не вязавшемся с его телосложением. Говорить он поначалу вообще отказался, сославшись на страшную занятость. Но потом сменил гнев на милость и даже пригласил «московских гостей» к себе домой, предварительно извинившись за то, что в доме у него шаром покати, ведь зарплату им задерживают, и вообще без сада-огорода здесь не проживешь, а он — человек, к ведению сельского хозяйства совершенно не приспособленный. «Московские гости» намек поняли, достали из приготовленного еще в Саратове для подобных целей ящика бутылку «Ликсара», кое-какие консервы и явились, как им показалось, во всеоружии. Но учитель Мордовченко, судя по всему, ожидал от них большего, а потому к его утренней взвинченности прибавилось еще и обиженное выражение лица — то есть не впрямую обиженное, но выражение обиды, которую он, как и положено интеллигентному человеку, старательно загоняет вглубь своей широкой поэтической души.
А по сей причине особой пользы от Мордовченко, как им поначалу показалось, не было. Он говорил какими-то туманными намеками, явно давая понять, что знает больше, чем даже большинство местных жителей, но не очень-то хочет распространяться на заявленную тему. На школьное начальство он был обижен, на власть — от сельсовета и до президента включительно — тоже. И даже к Кашину, на которого сразу сослались Ирина с Виталием, у него, как выяснилось, тоже были какие-то претензии, связанные не то с борьбой каких-то мутных уфологических группировок, не то просто с общей вздорностью Колиного характера. При этом Коля старательно держал мину и изъяснялся посредством витиеватых конструкций, позаимствованных не то из Достоевского, не то из Гоголя, делал намеки на некие обстоятельства, полагавшиеся общеизвестными, в силу которых его поэтический талант не признан не только в столицах, но и в редакции местного журнала «Волга», хотя в Германии его печатают, и в Бельгии печатают, и еще…
Виталий с Ириной вежливо слушали его подогретый водкой самовлюбленный треп — местные уфологи, похоже, все были слабы на голову. Коля раскраснелся, стал размахивать руками и путаться в своих «не соблаговолите ли вы» уже после третьей, что, если учесть массу его тела, было просто поразительно. Зато понятно, почему местные его не любят. Потому как любить его, собственно, не за что.
Уехали они из Подлесного уже под вечер, получив одну-единственную зацепку, ценность которой еще предстояло проверить. Коля настоятельно рекомендовал им поселиться у Вдовы — как он, с неизменной жеманной миной, называл Ольгу Нестеровну Семенову. На Вдову он тоже был обижен, про ее сына-дауна говорил «это просто кошмар», но давал понять, что если кто и может в Сеславине навести «москвичей» на след местной аномальной фауны, так это именно Ольга Нестеровна, и никто другой. В йети он верил так же свято, как в Господа Бога, а в Господа Бога Коля веровал истово и давал понять, что живет в этой страшной глуши только по той причине, что наложил на себя нечто вроде епитимьи и ждет во пустыни обращенной к нему благой вести. Сам он снежных людей не видел, но что они здесь есть — знал наверняка, и вроде бы даже их побаивался. Не явно, не до дрожи в коленях, но в лес, как выяснилось, не ходил и рыбу в протоках не ловил. Чем он в таком случае занимался в свободное от школьных трудов время, ни Ирина, ни Виталий так и не
В Сеславино они приехали уже в сумерках. Дом Ольги Нестеровны стоял в самом конце единственной на все сельцо улицы; сразу за домом дорога разбегалась на несколько тропинок и исчезала в лесу. Дом был большой, двухэтажный, нижний этаж обложен кирпичом, верхний — из потемневшего от времени дерева. Сразу за домом начинался небольшой сад, в основном вишни и яблони. За садом — огород с малинником, картошкой и еще всякой неразличимой в темноте съедобной зеленью.
Ольга Нестеровна, несмотря на внешнюю замкнутость и даже, как им поначалу показалось, враждебность, квартиру им сдала сразу и на таких условиях, которые коренному москвичу Ларькину показались даже не райскими, а просто сказочными — потому что в суровой действительности так не бывает. Две комнаты с кормежкой на двоих за тридцатник в сутки! Он даже хотел было набавить, просто из врожденной порядочности, как он объяснил Ирине, посетовав сперва, что комнаты раздельные.
Но Ирина быстро доказала ему, что особо трясти кошельком здесь не стоит. Во-первых, местные жители, а вернее те из них, кто работает только на бывший совхоз, как бы он теперь ни назывался, живые деньги видят раз в год по обещанию, и четыреста рублей за две недели для одинокой женщины — это совсем неплохой приработок, особенно если учесть, сколько она получает на основной работе. Во-вторых, на кормежке она никак не разорится, потому что, опять же, все свое. А в-третьих, если Виталию так уж захочется отблагодарить хозяйку за радушный прием и за сказочные условия — лучше съездить под конец в Маркс и купить ей там чего-нибудь, какую-нибудь обновку, и оставить вдобавок то, что останется у них от ящика ликсаровской водки. Ларькин подумал и согласился.
Ольге Нестеровне было от силы лет тридцать пять. Миловидное продолговатое лицо, светлые волосы, забранные под неизменный платок, который в сочетании с поджатыми узковатыми губами и общей, несколько деревянной манерой двигаться придавал ей вид едва ли не монашеский. Поселила она их во втором этаже, где от узкого коридорчика отходили в обе стороны по две небольшие комнатки — им достались соседние, окнами на запад. Ирина, сразу взяв переговоры на себя, объяснила, что они не муж с женой, и не влюбленная парочка, а ученые-зоологи, которые приехали изучать всякую местную живность. Про йети она, естественно, не сказала ни слова. На первый раз довольно будет бобров, ондатр и бесчисленных здешних птиц. А там поглядим. И поскольку они коллеги, то им нужны непременно две комнаты. Последнее обстоятельство Ольге Нестеровне вроде бы пришлось по вкусу, из чего Ирина сделала для себя окончательный вывод: монашка.
На ужин была томленная в чугуне, в настоящей русской печи картошка, горячая, со студеным утрешним молоком из погреба. Предложенные гостями к общему столу сервелат и сыр Ольга Нестеровна приняла спокойно — и с благодарностью. Как и бутылку приличного сухого вина — этот стратегический запас Ларькин привез с собой из Москвы, открыв недавно для себя в Гнездниковском погребок, в котором по более или менее оптовым ценам торговали вполне приличными северокавказскими винами. Мальчик-даун воспринял постояльцев спокойно, поздоровался, назвал свое имя, а за ними за обоими старательно повторил, опустив отчества: Ирина, Виталий. За столом сидел очень тихо, поев, убрал за всеми посуду и пошел в кухню, мыть.
— Он у меня труженик, — сказала Ольга Нестеровна и посмотрела вслед сыну. С гордостью, с удивлением, подметила для себя Ирина. Провалиться мне на этом месте, с гордостью.
— Ольга Нестеровна, — начал было Виталий.
— Да будет вам, — перебила его хозяйка. — Зовите просто — Ольгой. Я ненамного вас старше. Да и Андрею так удобнее.
Сына она называла — еще раз отметила для себя Ирина — исключительно полным именем — Андрей. Безо всяких уменьшительно-ласкательных.
— Договорились. Так вот — Ольга. Мы особых хлопот вам не причиним. Уходить будем довольно рано. Иногда — очень рано, но постараемся вас не беспокоить. Хотя вот с возвращениями могут быть некоторые проблемы. Может так получиться, что мы будем пропадать на несколько суток. Или возвращаться очень поздно. А может так случиться, что и среди бела дня. Так что, наверное, будет лучше, если вы просто дадите нам ключи — а мы постараемся не шуметь.
— Да бросьте вы, — в первый раз за весь вечер улыбнулась хозяйка. — Ключей я вам не дам… — И, заметив, как Ирина удивленно вскинула брови, улыбнулась еще раз. — Нет у меня никаких ключей. То есть вообще-то они есть. Но только я все равно не помню, куда их задевала. Дверь-то у нас не запирается. Вроде не от кого двери запирать. Так что когда придете — тогда и хорошо. Завтрак я вам буду с вечера на холоде оставлять. Только чай лучше не на газе грейте, а на дворе, там печка с плитой. И дрова там, и лучина, всегда. Андрей у меня за этим делом следит. А если вас поздно не будет — ужин буду на столе оставлять. И днем, если захочется чего пожевать, а меня нету — лезьте в погреб, там чего-ничего, а найдете. И огород — вон он. Редиска есть еще. Огурцы пошли. И зелень у меня всякая растет — невпроворот. Хлеб в хлебнице. Станете рыбу ловить — приносите, сготовлю. Вообще-то у меня Андрей ловит. Но и от вашей не откажемся. Если, конечно, она у вас ловиться будет.