Раненный
Шрифт:
Мерседес провела нас в помещение, похожее на комнату отдыха с торговыми автоматами, небольшими столиками, стульями и даже диванчиком у стены. Я и не осознавала, как шумно было на торжестве, пока мы не оказались в тишине. Мои плечи опустились, и я поняла, что немного сутулилась, как бывало при напряжении. Я думала Мерседес пойдет к столу, чтобы мы все смогли сесть, но она обернулась, едва закрылась дверь. Видимо, мы постоим.
Она повернулась к Мике.
— Томас разговаривал с тобой дольше, чем с кем-либо из нас. Он начал посещать социального
— Возможно, дела пошли б лучше, если бы педагог был мужчиной, — предположил Натаниэль.
Мерседес посмотрела на него, ее глаза были чистого карего цвета, но светло-карего, как у пасхальных конфет из молочного шоколада. Я вдруг поняла, что мои глаза были темнее. Я была смешанного происхождения, но глаза моей мамы почти черного цвета мне передались.
— И что бы изменил мужчина социальный педагог? — поинтересовалась она.
— Томас тринадцатилетний мальчик, — напомнил Натаниэль.
— И что?
— Он только учится или старается стать тем мужчиной, которым однажды будет. А в то время, как он пытается понять, что значит быть мужчиной, его похитили, подстрелили, и он не смог защитить свою сестру, — объяснил Мика.
— Конни самая старшая, она всегда защищала нас, — сказала Мерседес.
— Так было, когда Томас был ребенком, а теперь он им больше не является, — возразил Натаниэль.
Она скривилась и закатила глаза.
— Ему тринадцать, он мальчишка.
— Вот поэтому он и не хочет говорить с тобой, — сказал Натаниэль. — Потому что для тебя он по-прежнему твой маленький братишка, а внутри себя он пытается быть кем-то большим.
Она нахмурилась, изучая очень серьезные выражение лица Натаниэля.
— Я этого не понимаю, потому что он всегда будет моим маленьким братишкой, но ты прав, он сейчас в том возрасте, когда все мы пытаемся представить, какими будем, когда вырастем. Хочешь сказать, мы не можем взглянуть на него объективно из-за того, что мы семья.
— Что-то вроде того.
— Думаешь, ему было бы проще с мужчиной социальным педагогом, потому что он учится быть мужчиной, и вдруг все, что, по мнению общества есть мужество, у него отняли.
— Не отняли, но он был ранен, — поправил Натаниэль.
— Насколько серьезны последствия в физическом плане? — спросил Мика.
— А что Томас рассказал тебе?
— Что доктора не уверены, будет ли он снова ходить.
— Это не совсем так, он будет ходить.
— А бегать? — уточнила я.
Мерседес выглядела серьезной, а затем опечаленной, не самый хороший знак.
— Насколько все плохо? — спросила я.
— Пуля попала в живот, но похоже задела нерв, спускающийся к ноге. Нам просто не повезло. По словам ортопеда, этот случай один на миллион, но в личной беседе со мной и Фрэнки, он также сказал, что еще несколько сантиметров в сторону, и Томас истек бы кровью и погиб бы еще до приезда в госпиталь, так что… Все будущее Томаса зависело
Ее глаза заблестели от непролитых слез, сверкая на фоне эффектного свадебного макияжа глаз. Она сделала глубокий, судорожный вдох, видимо, собираясь. Ее голос звучал почти спокойно, когда она продолжила:
— Они считают, что если Томас наляжет на физиотерапию и больше внимания уделит тяжелой атлетике, чем ему было нужно для беговой дорожки, тогда он должен восстановиться достаточно, чтобы продолжить бегать.
— Продолжить бегать, как и прежде? — спросила я.
Она пожала плечами.
— Прямо сейчас ни один из докторов не готов сказать да или нет. Слишком много переменных. Я пыталась объяснить это маме с папой, но им нужен определенный ответ, а это не так-то просто.
Я не сразу поняла, что мама и папа — это Розита и Мэнни.
— Ход мыслей я уловил, — сказал Мика. — Они не уверены в том, что он поправится, и не могут проконтролировать, с каким усердием Томас подходит к своей физиотерапии.
— Он молод, это поможет ему восстановиться, но он в самом начале своей терапии и не так усерден, как должен быть.
— У него депрессия, — сказал Натаниэль.
— Это так, но, если он забросит терапию, он практически гарантированно не сможет вернуться на беговую дорожку. Черт, если он не приложит усилия к своему восстановлению, он навсегда может остаться инвалидом.
— И как это можно изменить? — спросила я.
— Следовать рекомендациям врачей, серьезно отнестись к физиотерапии, а через несколько недель, если он это сделает, мы с Фрэнки поможем ему начать добавлять вес и другие упражнения. Этим мы оба хотели заниматься, чтобы помочь людям. Мы… Я могу помочь Томасу, если он только позволит, — теперь слезы заскользили по ее щекам.
Я посмотрела на Мику, затем на Натаниэля. Один взглянул на меня, а второй едва заметно кивнул. Я вздохнула и обняла Мерседес, позволив ей опереться об меня, чтобы поддержать ее, пока она не выплачется, несмотря на то, что немного ниже. Почему всегда девчонка должна быть той, кто поддерживает людей, когда они плачут? Разве не должен этим заниматься тот, у кого лучше получается, не зависимо от пола? И все же я поглаживала ее по спине, успокаивая, не уверенная в том, что это поможет, но порой это все, что можно сделать, ну или все, что могу сделать я.
— Ты не пыталась познакомить его с кем-то, кто пережил похожую травму? — спросил Мика.
Это заставило Мерседес выпрямиться и вытереть слезы. Она с таким усердием вытирала глаза, что испортила макияж. Я скажу ей, прежде чем она вернется на торжество.
— У нас есть несколько пациентов — профессиональных спортсменов. У них не такие же травмы, но Томасу же нравится спорт, и, услышав, как много усилий им пришлось приложить к своему восстановлению, он может подойти серьезнее к своей физиотерапии. Это отличная идея, Мика, спасибо.