Раннее (сборник)

Солженицын Александр Исаевич

«В день, когда узнал я вас по имени…»

В день, когда узнал я вас по имени,Бытию и плоти вашей я не придал веры.Это было в мае. Из болот, от Ильменя,Мы пришли к Орлу, на солнечную Неручь.Ни зерна ржаного. Ни плода. Ни огородины.Край тургеневский, заброшенный и дикий…Вот когда я понял слово Родина –Над крестьянским хлебцем, спеченным из вики, –Горьким, серым, твёрдым, как булыга,В мелких чёрных блёстках, как угля кристаллах…Сморщенная бабушка невсхожею ковригойНас, солдат голодных, угощала.Были мы обстреляны и на пустое слово – кремни,Но, видав под Руссой только ржавую болотистую мредь,Мы сошлись на том, что здесь, за эту землю,Как-то и не жалко умереть.То весенним дождиком омыта,То теплом безудержным облита,Не обсеяна, – травинками тянулась к благодати,Колыхая радостную боль в солдате.Перекрестки, церкви, избоньки косыеОспины войны носили.На горе алели на закатеКамни неживого Новосиля.По овражкам – мирные ручьи.В сочных рощах – соловьи!..В полдень – пчёл жужжание. Степных цветов головки.По колено – шелестящая духмяная трава.И в стеблях её запутались листовкиО какой-то армии РОА,О Смоленском Русском Комитете,Имена незнаемые, Власов на портрете{69}.Не скрестясь в бою – в листках, дождями съёженных,Нам сдаваться предлагали нагло.Так это казалось мертворожденно!Так это немецким духом пахло!И написано – чужой рукой, без боли,Русскими? Не верилось никак.И рассеивал-то их по полюРавнодушный враг.Но – пришлось поверить. Наши одноземцыВ униформе вражеской держали оборонуНамертво! дрались отчаянней, чем немцы! –Для кого? – несчастные! – для чьей короны?..Легче немцам было к нам попасть, чем русским.Наши ваших, ой, не жаловали в плен!…Помню дымный жаркий полдень под Бобруйском,Взрывы складов и пожарищ тлен.Закипающее торжество котла!На дыбках и впереверть немецкие машины.По шоссе катилась, ехала и шлаНаша победившая лавина.Хруст крестов железных под ногами,Треск противогазов под колёсами,Туши восьмитонок под мостами,Целенькие пушки под откосами,Битюги, потерянно бродящие стадами,«Фердинандов» обожжённых розовый металл{70},Из штабных автобусов сверкание зеркал,Фотоаппараты, рации и лампы,Пламя по асфальту от разбитых ампул,Ящиками порох, бочками бензин,Шпроты вод норвежских и бенедиктин.А навстречу, без охраны, бесконечной вереницейТысячами шли усталые враги,У переднего записка: «Посылаю фрицев.Кто там будет ближе – в плен им помоги».Обессилевши, ложились у дороги и вставали,И, поддерживая раненых, опять брели.Их не трогали. Из них шофёров выкликалиИ сажали за трофейные рули.Но когда под иззелена-серымДознавались братца-землячка, –Прыгали, соскучась,Окружали, скучась,Матерились, билиИли,Взглядом допросясь у офицераДозволяюще-небрежного кивка,Отведя в сторонку, там решали участьОблачком дымка.Робкой группкой, помню, шло вас до десятка,Я катил своих машин шестёркой,Спрыгнул на ходу и, развевая плащ-палаткой,Опустился перед вами с горки.Руки на-грудь, замер изваяньем:«Русские? – «Так точно». – «Власовцы?» – Молчанье.Вдруг поняв, что я принёс не злое,Сдвинулись ко мне с доверчивым теплом,Словно лоб мой не таврён эмалевой звездою,Ваша грудь – серебряным орлом.Оглядясь – не слушает услужливое ухо? –Я не больно вольно княжествую сам, –Гневно, повелительно и глухоЯ сказал, переклоняясь к вам:«Ну, куда, куда вы, остолопы?И зачем же – из Европы?!Да мундиры сбросили хотя бы!Рас-сыпайсь по деревням! Лепись по бабам!..»Онемели. Почесали в затылях.Потоптались. Скрылись в зеленях.И хотел бы верить, что с моей рукиКто-нибудь да вышел в приймаки.На шоссе взбежав, я сел, поехал дальше.Солнце било мне в стекло кабины.Потаённые я открывал в себе глубины,О которых не догадывался раньше.…Вашей жизни, ваших мыслей следЯ искал в берлинских передачах{71}И страницы власовских газетПерелистывая наудачу –Подымал на поле боя и искал чего-то,Что за фронтом и за далью скрылось от меня.И – бросал. Бездарная работа,Шиворот-навыворот советская стряпня:То артист заезжий выступал паяцем,Тужились смешить поэмкой «Марксиада»Со страниц листка, –Но от этого всего хотелось не смеяться:Душу опустелую рвала досадаИ тоска.Зренья одноцветного, мертвенности рукиЯ узнал разгадку много позже:Всё это писали, оскоромясь, те же, тожеШколы сталинской политруки.Утолить мою раздвоенность и жаждуМог бы кто-то, на тропу мою война его закинь,Но – не шёл. Лишь подразнить однаждыС власовцем таким свела меня латынь.Хоть латынь из моды вышла ныне(Да была ль ей мода в вотчине монголов?) –Я люблю мужскую собранность латыни,Фраз чекан и грозный звон глаголов.Я люблю, когда из-под забралаМне латынью посвящённый просверкнёт.В польскую деревню на закате алом,Выбив русских, мы вошли. На полотне ворот,Четырьмя изломами черты четыре выгнув,Кто-то мелом начертил врага эмблемуИ, пониже, круглым почерком: «Hoc signoVincemus!» [6] Кто ты, враг неведомый? Ты с Дона? Или с Клязьмы?И давно ли на чужбине? и собой каков?И кому писал ты? РазвеУчат Тита Ливия в гимназиях большевиков?{72}И ещё – что ослепило вас, что знак паучийВы могли принять за русскую звезду?И – когда нас, русских, жизнь научитНе бедой выклинивать беду?Для поляков клеили Осубкины [7] воззванья…Шли эР-эСы [8] в пыльном розовом тумане…Реактивный век катился по деревне…Я стоял перед девизом древнимКак карфагенянин{73}.

6

С этим знаком победим (лат.).

7

Осубка-Моравский – глава марионеточного польского правительства.

8

Реактивные снаряды («катюши»).

Глава шестая. Ванька

И напишут в книгах, и расскажут в школах,Как бойцы стальные выбили врагаЗа Днепра священные брега,Сев на башни танков, промеж пуль весёлых,«Агитатора блокнот» сжимая, как сокровище,ДОТы затыкаючи то мякотью, то грудью, –И никто не бился лбом о Малые Козловичи,И никто не гнил, покинутый за Друтью…В мартовское хилое погодье{74}На плацдармах – всемеро тоска:Ночь от ночи слушай – половодьемНе взломило лёд? не тронулась река?Недолга и ненадёжна белорусская зима.Хорошо, что кто-то, очень старший,Догадался за добра умаИ своею волею монаршей,Указующий под Жлобин устремя,Бросил нас туда форсированным маршем,Через лёд, болота, чащи, голову сломя, –Так стремительно, как будто главный бойТам не выиграть без нашего дивизиона.Прибежали – тих, покоен лес пустой,Наледень на ветках оголённых,На сугревах – первые проталины,Лужами

в ложбинках талая снежница,И когда ударит где-то пушка дальняя,В блиндаже у печки так уютно спится…Временами – оголтелый бой,Сонный мир – такой же полосой, –Кто б тебя, война, иначе вынесть мог?Распускающейся медленной весной,Прикорнувши на полянке в солнцепёк,Набирайся соков с лесом и землёй!Голубою глубью небо налилось над нами,Распушились ветви, жили птицы в них,Фронтовые лошади резвились табунамиВольной травкою пролесков луговых.Но, живя на фронте, жди худого дня.Солнце – на весну, и в штабах колготня.Заметались «виллисы» дорогами лесными,Зазвонили телефоны в полуночи,Пушки шли ночьми, пехота шла за ними, –И с высот штабных к нам докатилось снова:«Срочно!Через Днепр – на место старое опять!Стать дивизиону возле Рогачёва,Батарее Нержина отдельно слева стать!»Беды полосой и полосой везенье.Лихо козырнувши, принял я приказ:Сколько понимаю, тяжесть наступленьяМинет моих мальчиков на этот раз.Фронтовою мудростью не первый год владея,Не промедля мига – маху из-под Жлобина! –И как в воду канул. Вывел батареюНе путём указанным – путём особенным:Где поглуше, где и ехать-то нескладно,Где зато начальству нас искать накладно,Где безлюден, отчуждён, ничей передний край, –Адъютанты и пакеты, будьте вы неладны! –И без вас недолог он, солдатский рай!..За Днепром по краю круч – немецкие траншеи,Сзади нас – рокадные дороги тыловые{75},Здесь – провал. И только вечность веетНа просторы эти неживые.В содроганьях мир. Угрюмо пламенеетСправа, слева кровью, что ни пядь земли, –Здесь лежит, обширная, дернеет…Отступились. Бросили. Ушли.Никого в покинутых деревнях.Запустенье брошенных садов.Завязи плодовые деревьевПтицам на расклёв.Потемневший тёс обшивок избяных.Дверь откроешь – пахнет нежилым…Двор зарос бурьяном у домов иных,Да и тропка тоже заросла к иным.Если и увидишь – из какой трубыВьётся еле сизый тонкий дым,И услышишь гомон у избы,Смех людской да фырканье коней –Знаешь: приблудилась солдатняДо исхода дняИли на пару дней.На задворках развалят бурты,Напекут картофеля к обеду,Постоят у снимков: «Кра-со-ты!..Где ты, молодуха? где теперя ты?..»И – уедут.Не секут осколки зелень рощи,И по соснам не стучит топор.РедкоПроплывёт ночной бомбардировщик,Сбросит бомбу глупую неметкоНа шальной костёр.И земле мечтается уход и плодородье.И не верится, что всё вокруг – война.Нерушимое краснопогодье.Тишина…

–

Я тогда был сам в себя влюблённым –В чёткость слов и в лёгкость на ходу.В тот июнь я приколол к погонуБелую четвёртую звезду{76}.Страсть военная! В каком мужчине нет её!Через год студента не узнаешь в офицере:Где она, сутулость, осторожность кабинетнаяВ этом быстром ловком звере?С гибкою напруженностью в телеОтвечать небрежным вымахом руки, –Так, чтобы ремни натянуто скрипели,Так, чтобы звенели в шпорах репейки{77}.Узлы судеб разрубать мгновенно,Жизнь людей – костяшками метать.Ты сказал – и будет! будет безотменно! –Каково мальчишке это знать?Вот они, молчальники, работники, тягло,Деды и отцы, пережившие вдвое,Их глаза застыли, как стекло,Вот они, перед тобою.Оброни ты слово беззаботное,И тотчас же сбудется по слову твоему,И в деревне пензенской семья сиротнаяНаклонится к чёрному письму.Вот они – с готовностью, с надеждою глядятНа твою холодную решимость,Вознесут тебя и всё тебе простят,Раз уверовав в твою непогрешимость.…Мне казалось, я любил солдат:В час недобрый шуткою не раз развлёк их,Гауптвахтой и моралью не морил,Если же на полном вздохе лёгкихНе со зла когда и материл,Выворачивая так и эк, –Так на том стою я, русский человек.И они меня любили, мне казалось,И с уверенностью этой так бы я и прожил,Так и внукам завещал бы, не солгав на малость…Как у всех счастливых, у меня бы тожеСовесть – курослепой оставалась.Совесть, совесть! Льстивый, лживый лекарь!В чём не потакнёшь? Не заживишь – чего?Право на другого человека! –Кто даёт? Кто смеет брать его?!…Ты иди вперёд, а я останусь сзади –Боем управлять.Стань на пост! – я утомился за день,Надо мне поспать.Поворочайся на службе безразувной –Щей тебе навалят в котелок.Я ж – умом тружусь, и потому разумно,Что печенье с маслом получу в паёк.Даже если труд твой стало бы мне жалко, –Засмеют меня! – ведётся таково:У себя в землянке ляжете вповалку,Мне ж отдельно выстройте, на одного.От осколков под накат блиндажный опустясь,Сяду за стол, – трубку телефона теребя,Исправлять разорванную связьЯ пошлю тебя.Добрый я – спрошу тебя о доме,Через слово выслушаю, пошучу – засмейся.Напишу письмо, чтоб там, в райисполкомеНе теснили нищую семью красноармейца.Награжу тебя значками, и медальками, и даже«Красною Звездой», –Мне ж на грудь за руководство ляжет«Знамя красное» и «Ленин» золотой.У врага чему-чему,Поучиться доброму едва ли, –Переняли,Что трудиться стыдно офицеру самому.Что умел – и от того отвык.К чемодану и к обеду моемуПриловчён послушливый денщик.Сбегай! Принеси! Захарыч! Эй!Вынь! Положь! Почисть! Неси назад!Нет, не крикну: «Старый дуралей» –И не вспомню: пятеро внучат……Вы проходите передо мной – и со стыдом и больюДумаю о вас, мои солдаты!Есть за что вам помянуть с любовьюВашего комбата?А ведь я в солдатской вашей кожеГолодно и драно тоже походил{78}, –Но потом – училище – походка! – плечи! – ожил!Всё забыл?И теперь? казнюсь, казнюсь, пока меняНе охватит первое круженье головы.В лапах горя все мы мечемся покаянно,А в довольстве все черствы.

–

Долго ль, коротко ль, спеши иль не спеши –Добрались до места, развернулись.Оглянулись –Ни души…Притянули справа связь огневики.Ни у них пехоты, ни у нас пехоты,Под ногами за версту в лесу трещат сучки.Только где-то УРовцев [9] рассыпанная рота –Днём спала, а ночью к пулемётамСтановилась к берегу реки.Перед ними, там, где тени лесаНе могли на воду упадать,Летним небом, избледна-белесымЧуть посверкивала сумрачная гладь.Дальше – мгла. Враждебно скрылись в темениБерег против берега и против стана стан.ВременемНи шороху,Ни шолохуНи здесь, ни там.Временем всхлопочут озабоченно,И, чтоб не подумал враг, что бодрых нет, –Наши выпустят трассирующих очередь,Немцы бросят грозд трепещущих ракет.

9

УР – укреплённый район.

–

Рядом, да не в пекле, так и дождались мыДня прорыва при конце июня.В сумерках я шёл по лесу накануне,Погрузясь в заботившие мысли.Под ногами стлалась в иглах и в пескеЕле различимая тропа лесная.Вдруг огни костров невдалекеПросверкнули, хвойник просекая.Кто такой? Позамерзали? Что они там светят?Идиоты. Берег рядом. С воздуха заметят.Нет, найди другой народ, чтоб нашего дурней!И свернул сквозь чащу в сторону огней.Командира части я нашёлВ крохотной земляночке с накатом жердевым,Строенной давно, не для него, не им.Он сидел один, облокотясь о стол,Из трофейных плошек выставил аллею,По десятку справа, слева запалил,Выстроил бутылки по четыре в батарею, –Пил.Кодекс фронтовой – нехитрая наука,Знают все его, хоть нет его в уставах:И – поднять когда я должен руку,Не поднять когда имею право.Если встречный старше на два чинаИ не женщина, конечно, а мужчина, –Подымай, приветствуй, не отвалится рука.Если разница в чинах на единицу –Козырять такому не годится –Враз тебя сочтут за новичка.Если же со всею строгостию службыЯ приветствую отменно ровняша,Это – знак фронтовой безкорыстной дружбыИли – озорничать просится душа.«NNN-ской пушечной бригады… батареи звуковой…»– «Командир штрафной…Командир штрафной армейской роты…»{79}– «Нержин!» – «Уклеяшев». – «Здравствуй!»– «Ну, здоров».– «Слушай, капитан, насчёт твоих костров.Маскировка где ж» – «Да ну её в болото!»– «Но ведь вы тут не одни!» – «Да в лоб вас всех задрать!Я не лично про тебя… Ты – сядь…Звуковой, сказал ты, батареи? Это что ж за зверь?Если, скажем, пушка, так её тыЧем же зарядишь теперь?Ты меня не путай. Думаешь – пехота,Не поймёт?Нам, пехоте, тоже пальца в рот…Звать тебя?.. Ну, попросту, Серёжа…Слушай, парень, ты скажи, не врёшь, а?Ты – не СМЕРШ?.. Я – драть их разлети!Ползают и нюхают… Ну, ты меня прости.Ты не обижайся, наливай, Володька.Пей!.. Что кривишься?.. Хороший самогон.Ну, конечно, он – не водка,Но литруху трахнешь – разбирает он…Вы там Бог Войны, а мы – Полей Царица,{80}Ползали на брюхе, знаем…Чистеньким оно красиво и годится,А таким, как ты да я, – ведь мы-то понимаем.Раз… два… три… четвёртую по счётуЭту я штрафную отправляю на тот свет.После госпиталя как хотел в пехоту –В человечую, в простую,В нештрафную! –Нет!!!Где служили? Кем?.. Ну, что быМне соврать тогда?Ляпнул… Как схватились: богатейший опыт! –И – сюда……Да не тычь ты в нос мне “капитана”…Что за капитан?На погон ты не смотри! Ты в душу глянул?Ванька я! Иван!Видишь ты, к чему оно приводит –Должность, чин…Вот сижу в землянке я сегодня,Пью а-адин…Командир штрафной такая должность!Я тебе скажу: свинья! палач!!Ну, бутылок вон… ну, если есть возможность?..Не могу людей позвать, хоть плачь:Сам я чистый… ну, не чистый… белокожий…А бойцы мои завроде негров…А взводами командиры – полуцветки тоже…Как их?.. полосатые такие… зебры!{81}Вот сижу и жду: приедет старшина,Привезёт солдатам водки и конфет –Перед смертью им положено немного,На дорогу, –С ним и выпили б! Так провалился, сатана,Нет и нет!А тебя я и не ждал, Володька.Ты да я – мы понимаем: перед боем скука!..Парень ты – что надо. Режь селёдку…Друг ты настоящий… Лук вон…Только как ты пушки заряжаешь звуком?Ох, пройдоха!..Ну, давай по стопочке!..»– «Ты не понял.» – «П-понял я!» – «Так объяснил я плохо.Видишь ли, Ванюша,Нет у меня пушек,Есть коробочки.Мне когда понадобятся пушки,Я стреляю из чужих.А мои коробочки – они как ушки, –Я подъеду тихо и расставлю их.И когда ты хочешь – ночью ли, в тумане,В дождь, в мятель, –Только выстрелят у немцев, – веришь, Ваня –Через пять минут на карте ставлю цель.Мне звонят: какая? – Вот такая.– Будем бить. – Давайте два снаряда.Выстрелят – а я разрывы засекаюИ командую, насколько довернуть им надо.И тотчас идём на пораженье,Если очень цель кому докучит.А бывает лучше:Батарей этих немецких поднакопим,Кому надо – разошлём,И в артподготовку – скопом –Бьём!»– «Эх ты как!..Ты скажи, какая техника!И на завтра приготовлено?» – «Конечно».– «И подавите?» – «Подавим». – «Оживут?..» – «Навряд».– «То-то я заметил: что они, сердечные,Иногда молчат?Что-то я… постой… да! – пулемётыДавите?» – «Нет, пулемёты не берём…» – «Спасибо!Техника, наука, а штрафную ротуЗначит, это… рыбам?Завтра мне какую? – раз… два… три… четвёртую! –Пулемётами покосят.Конечно, мёртвыеНи с тебя и ни с меня не спросят.Нет, ты про коробочки оставь.Ты пойми манёвр: штрафную роту вплавь –Здесь! А сила – там, направо, в том лесочке,И артподготовка – справа, а не тут.Мне-то что? С биноклем сяду на песочке,А они на брёвнах поплывут.Да и то, ты видишь – сколько факеловНа прощанье я себе зажёг?Командарм – пузатая скотина, что ему – оплакивать?Я про лодки сунулся, дурак, ему, –Говорю, что Ванька Уклеяшев жох –Плыть, так чтоб доплыть, прыжок – так чтоб прыжок!– Лишних лодок нет. Враги народаМогут и без лодок…Я – ты хочешь знать? – отчаянный вояка,Потому меня в штрафной и держат.Ладил я и мерил всяко:Ни хрена не выбиться за стрежень.Эх, душа! – за тот бы берег зацепиться!Сесть там на плацдарме!..Широка водица…И не это нужно командарму.Командарму нужно только отвлеченье.Что же, отвлечём.Так что, выпьем, Стёпа, ради развлеченья…На войне мне жизнь без водки нипочём.…Что уставился? Немало брата нашегоГоворит умно, а очень это нужно им?Не жалеют и не слушают Ваньку Уклеяшева,И тебя, Алёшка, тоже не послушают…»И, в дымину пьяный, посреди бутылок,Он по-новому предстал моим глазам –Опалённый нос его в сети лиловых жилокИ на подбородке – рваный шрам.Уклеяшев не пил и не говорил.По бороздкам лба его катилПота трудного светящийся горошек,Спутанные волосы клубились, – и чадилБрызжущий огонь трофейных сальных плошек.Множились и шевелились тениНа стене и на накате потолка –И в прозрении привиделся мне генийНеосуществлённого прыжка.

–

Не в бинокль поигрывал с пригорка –Своровавши лодок, спрятав их в лесу,Утром вырвался на взбешенной моторкеИ пошёл за смертью, стоя на носу.

Глава седьмая. Семь пар нечистых

Пламя выпрыгнет под ветви низких елей.Лапника подкинут – густо валит дым.Ворохом – винтовки… Комьями – шинели…Человек двенадцать. Подойти бы к ним.Недоросток-мальчик тянет суховершье{82}И, меня заметив, щурится в свету.Мне – какое дело? Есть там где-то СМЕРШи.Я их знать не знаю, тут я – подойду.Гимнастёрки – наши. Наши и обмотки.Только плечи без погонов… И без звёзд пилотки.Навзничь. И ничком. Согнувшись. И вразвалку.Мужичок портянки вывесил на палках…Тот загрёб картошку в жаркую золу…Там, едва не лёжа, ослонившись о– ствол,Царственно закинув за плечи полуДраненькой шинели, замер с превосходствомЮноша-еврей.Замолкли. Оглянулись.Мало что не встали – не пошевельнулись.И, увидевши, что сбился край плаща,Обнажая звёздочки, отполз за спину,Я его повёрткой виноватою плечаНа погон надвинул.«Здравствуйте, товарищи!» – Глядят нехорошо.– «Здравствуйте…» – в два голоса. Молчат. Молчу.Что – пришёл?Чего – хочу?Я и сам не из туристов. Мне не меньше тошно.Почему ж звучит так унизительно, так пошлоГолос мой: «Соседей принимаете к костру?Завтра огоньку вам поддадим…»(Боже мой! Зачем я вру?Дам – не я. А тот, кто даст, – не им.)«Огоньку-у?..»– «Чтой-т пушек не видали мы, как шли».– «Говорит же человек…» – «А у моста везли…»– «Если б их из пушек рубанули крепко…»– «То и что? Народ!Ехало не едет – «эх» не повезёт…Репкина забыли?» – «Что это за Репкин?»– «Был такой. Ну правда, что пловец неважный…»– «Там какой бы не был… Может с кажным…»– «И скажи – стреляли б, наступленье,А то так – ни за хрен, на ученьи,В полной выкладке, со всем бревном утоп.Да и вот он нахлебался, Санька этот, клоп».Взглядом выкаченных глаз в огне бесцельно странствуя,Толстогубый юноша сказал в пространство:«Думают их благородие –Mauvais genre [10] , гостить изволят у шпаны…Мы – напротив, патриоты. И за маму-родинуТут воюют даже пацаны».– «Сколько ж, Саня, лет тебе?» – «Пятнадцать».– «И… за что ты?»– «По указу». – «По какому?» – «Опозданье. На работу».– «Опозданье?» – «Два часа».– «Судили?» – «Полкатушки»{83}.– «Это как?» – «Что – как? Пятёрка. Счёт простой».Счёт простой? Но я позорно мнусь перед мальчушкой:«Я не понял, Саня. Пять – чего же пять?»Усмехнулся, строгонький, худой.«Лет, конечно, что тут не понять.Заменили месяцем штрафной».Рыжебровый мужичок обулся.Хворосту подкинул, подновил огня.Как пришёл я, он не оглянулся,Так сидел, словца не пророня.Красноватое, истрескано его лицо.Самоделку-трубку вытянул кургузую,Натолкал табачной крошки в жерельцо,Из костра достал угля рукою заскорузлою.Смуглый невысокий парень рядом,В землю весь уйдя, так сел перед огнём,Обронил: «Кузьма Егорыч! Ряда!Курнём?»– «На уж, заверни, Игнатьичу оставлю».– «За тобой, Павлуша!» – «На бумажку, Павлик!»…Я меж пальцев комкал хвойки ветку липкую.Любопытный барин – вот для них я кто…Тот же всё еврей – презрительный, оливковый…Мальчик на коленях… И в огне желто…«Да, так что, Игнатьич, при царе, так что?»– «Говорю, что люди жили как-то посмелее.Не чурались, не боялись, и в тюрьме вольнее:От купчих каких-то булочки, ватрушки,Если суп, так баландою не был отродясь.А теперь исчезнет человек – и все прижали ушки,Всяк сабе сопит, отгородясь.Нас после суда когда везли в Таганку{84},Напослед ещё заводят арестантку –Девушка такая, Любонька.Вольная на суд пришла, срок дали – и под стражу.Миловидная, да простенькая, глупенькая;Нарядилась в суд как лучше: блузочка голубенькая,А в туфлях – так в модных даже.Где-то в учреждении служила секретаршей.Ну, и стал к ней прилипать её начальник старший.Раз едва отбилась – долго ль до греха?А у ней – жених на фронте, любит жениха.Мол, увольте, просит. Тот сперва озлился.Заявленья рвал. А вдруг и согласился:Ну, не выйди завтра. И считай – уволена.Та по дурости – не вышла. А бумажки – нет!А начальник – в суд: уход-де самовольный!И нахомутал на память ей пять лет.Жалуется слабенькая, ропщет.А кому до ней? У всех на сердце хмуро.Затолкали в воронок нас общийИ с десяток к нам – мордатых урок.До Таганки было с полчаса езды.Отобрали эти урки, у кого что из еды,А потом заметили девчёнку,В уголок прижали, заголили ей юбчёнкуИ – по очереди… Бьётся, разметавши грудь…»– «Ну, а вы?» – «Мы? Всяк сабе». – «Стучали?» – «Чуть.Дверь нам не откроют, а ножом пырнуть –Фу!.. Молчим. Свои родные дороги…И ведь сволочи – девчёнковы же туфлии с кого-то сапогиСняли, постучали как-то там по-хитрому –Конвоиры мигом растворилиИ, в обмен на обувь, – несколько поллитров им.Тут же и распили.Дом родной для них – в тюрьме ли, в коробке –Середь бела дня. По улице. В Москве!..»Выгасал костёр. Сереющею плёнкойУгли верхние подёрнулись слегка.Саня разживил его, подбросил сушняка,А наверх – молоденькую цельную сосёнку.Пламя вымахнуло красную лузгу.С треском капала на угли смолка.«Вы – сидели при царе?» – «У-гу».– «И – за что?» – «А за листовки». – «Долго?»– «Уж не помню, притупилась голова.Месяца, должно быть, три ли, два».– «Были в партии?» – «Нет, не был я, сынок.Я – простой рабочий, токарь.А теперь – десятку дали срок,Во как!..»– «А теперь за что?» – «Теперь, браток, я – вор:Выносил с завода, продавал на рынке.Жить-то надо? Ртов голодных хор.С карточек с одних давно бы подвело{85}.В месяц на руки семьсот, прикинь-ка.На базаре хлеб – сто двадцать за кило.До чего ни тронься – всё в сапожках{86}:Тридцать пять рублей кило картошки,Пожалуйста!Проведёшь – хорош, а загребут – не жалуйся».…Если это правда – что ж мне, волком выть?Что пришёл я душу разрывать тут?Крикнуть, перебить: «Молчите! Хватит!Этого не может быть!»Не уйти. Не крикнуть. Взгляда не отвесть.Говорят так просто… Будто так и есть…Этот сел за страшный грех недоносительства –Не донёс на мать свою родную,Что на кухне клеветала на правительство;Тот сверло занёс на проходную;Третий карточки подделал с голодухи,Пятый выловлен десницею бухгалтерских проверок;Кто-то сел за то, что слышал где-то слухиИ не опроверг.Лишь еврей молчал, в огонь уставясь с горечью,Да Егорыч рыжий. А сосед Егорыча,Весь сложившись вдвое, подбородок о коленко,Парубок донбасский, Павлик Бондаренко,Смуглый и упругий, ловкий, как зверёныш,Путь свой удивительный небрежно рассказал.Начал от границы; в окруженьи отступал;Бился за Орёл, за Тулу, за Воронеж.И под Сталинградом побывал.В танковой разведке он на мотоциклеВ сорок третьем к марту вырвался в Донбасс.Наступать начальнички в ту зиму не привыклиИ держались сзади про запас.Взяв на сохраненье документы, ордена,Подполковник в штабе обнял перед рейдом:– «Ну, орёл, кроши и не робей там!Часть тобой гордится и страна!»Оторвался – и пошёл на юг.В люльке – рация, ракеты и взрывчатка.Вдруг –Контрнаступление. И в безпорядкеАрмию, как в сорок первом, – ветромСдуло на восток. Бросали танки,Пушки. Две бензинных банкиСпёр у немцев – двести километровПодхватился за своими по тылам врага.Грязь, распутица, не колесо – ногаВязнет! – дождь, и снег, – дорожка!Целиною, задорогой{87}, по ночам и днём,Оторвало палец под своей бомбёжкойИ ушибло в погребе бревном.Костоправ-старик. Лечиться тройку дней.Выбрал себе хату, где дивчина злей.Зинка чернобровая, яблочко-девоха…За войну повыросли, без мужей им плохо.Виснет – оставайся! Держит у крыльца…Бросил девку! бросил мотоцикл! – на жеребца!Русские напали же – майор и два бойца –Взять коня себе хотели, ну куда там!От троих отбился автоматом,Хуторами, тропками добрался до Донца.Конь свалился. Палки в руки и ползком.Лёд трещит. Вот-вот пойдёт. Уж плох.Перебрался. Только вышел бережком –Тут они, собаки! H"ande hoch! [11] В плен. В Германию, на рудники. Ночами на работу.Конвоиры. Пулемёты.Цепь сплошная.Чужь и даль тоскливая.Павка щурится глазами-черносливами,Властно дёргает губой, припоминая.Пограничник-осетин. Балтиец Колька.С голоду подохнем поздно или рано.Побежим? Подстрелят – ну и только.И втроём – в канаву, выждавши туману.Унырнули под огнём. Повсюду телефоны.В каждом доме бауэра звон тревожный.Карту сообщений железнодорожныхВыкрали – висят у лопоухих по вагонам.К пиджакам цивильным – голубые оst’ы{88}.Днём в кустах, в сараях, брились топорком,Уходили за ночь километров по сто,На подъёмах прыгая, товарняком,А наставят патрулей – и сто шагов не простоПерейти у моста пешечком.В бункеры и в кухни забирались.То, бывало, до отвалу наедались,То неделей брюквы не найти в земле.Как-то немку вилами пришлось им заколоть:В поле песни пела, подступила вплоть.И попались всё-таки на Лодзинском узле.Свист. Фонарики. Испуганные лица.Крики. Выстрелы. Гудки. Облава.Видел Павлик – осетина повела полиция,И зарезало балтийца дёрнувшим составом.Сам не помня – как, в каком чаду,Силы жизни все в один прыжок собрав,Он успел вскочить на бешеном ходуВ этот же состав.Спрятался. Во рту от крови кисло.Слабость. Знобь. В ушах – последний выкрик друга.И – уснул. Проснулся далеко за ВислойИ недалеко до Буга.Осень шла. Опять раздрябло и ослякло,Но ни автомата, ни коня,И скрываться от бандеровцев, от немцев, от поляковНочью тёмной и при свете дня.Юг Полесья. Встречу – безконечные обозы –Скарб, детишки, коровёнки и крестьянок слёзы,И мужик с телегой вровень – рыскать счастья по миру,В заревах далёких горизонт…Немцы отступали. Раскололся фронт.Подходили русские к Житомиру.Тут растяпе разве фронт не перейти.Повстречался с танковым десантом.«Стой! Тут мины!» – Спрыгнули.Бьют по плечу. В чести! –Надо ж было! – на его путиТот же корпус танковый, где он служил сержантом!!И ребята те же: «Чёрт! Откуда взялся?»Повар тот же – каши уполовник.И начштаба тот же. Только вширь раздался,Да «Суворова» повесил. И – полковник.Ну, сейчас обнимет – ордена, оружье…На ногах едва – пустили б нынче в бой!Что-то не торопится. Качает головойИ в раздумьи тянет: – «Как же это, друже?Плохо получается с тобой».СМЕРШ. Бежал из плена? Как бы эт’ ты мог?Ловко брешешь, падло, патриотины кусок!Растерялся Павлик: «Если вы не верите,Вот дойдём до лагеря – свидетели, проверите».– А пока тебе – оружие? Хитёр.Невербованный вернулся сам! – поверьте-ка!Нам проверку фактов заменяет с давних порНаша диалектика.И – в фильтрационный лагерь, на Урал.В окруженьи кто, в Европе побывал –Там уж их немало, за колючкой пареньки.Пайка и баланда. Рудники.По ночам срока мотают, это как закон:Десять – в зубы, пять – намордник{89}, и садись в вагон.Огляделся Павка, разузналПо приказам Сталина, где корпус воевал,И – один, чтобы друзья не продали, – бежал.Средь своих – шутя: и днём, и ночью,Пассажирским, и товарным, и рабочим,И военным эшелоном, и машиною попутной –Зубоскал-солдатик, парень шалопутный,На ходу сходя и на ходу садясь,И весной сорок четвёртого, в распутицу и грязь:«Разрешите доложить, товарищ генерал?Вот как тут – и там я так же убежал!!»Только ахнул генерал-майор:«Бондаренко! Дьявол! Ну, солдат!..Хоть бы на штрафную как сменять твой приговор.Эх, и мне ведь трудно с ними, брат…»Снова СМЕРШ. Тюрьма. Допросы и побои.– Почему не кончил сам с собою?– На Донце не застрелился почему?– Прислан по заданью по чьему?– Кто помог? Бежал из плена как?– Сколько заплатили, гадина, тебе?…Именем Союза… Родине изменник Бондаренко……Добровольно перешёл к врагам…По пятьдесят восемь один бэ –К десяти годам!Полыхнул их матом из горячей груди:«А учли вы, гады, как я воевал?!»– «Есть заслуги. За заслуги мы не судим», –Прокурор сказал.И зачем я подходил? зачем растрагивал?Где суды такие? где такие лагери?..Холмик углей прорывался синеватым огоньком.От Днепра тянуло лёгким ветерком.Наступления предтечи верные,Поползли над лесом кукурузники фанерные{90}.От невидимых, от них всё небо тарахтело.Меркнул наш костёр – и меж вершинами светлело,Раздавалась, отступала вкруг по лесу тьма.…Слушал-слушал, рыжий отозвался и Кузьма:– Этой зимою, полгода тому,Случилось и у меня в дому.Спим. Слышим – стучат. Громчей:– Эй, хозяева! Эй!Отвори!Кто живой, подойди к двери! –А за тучами месяц, светло. Глядь из окна –Вот тебе на! –Два офицера, один старшина.Не по мою ли душеньку? Открыл.– Ты, спрашивают, приятель,Колхоза здешнего председатель?Нам на эту избу показали.– Он, говорю, попали.Али дело какое? – Да без дела не шли.Без дела б иное время нашли.– Ну, заходите. – Зашли.Мостами веду их в темноте{91},Спрашиваю: лошади-те ваши где?– Отсталый ты, батя, отстал далёко.У нас – колесница Ильи-пророка.– Неуж самолёт разбился? – Нет, смеются, самолёт цел,Назад полетел.Ладно, думаю, смеяло не иступлено – смейтесь.Засветил в избе – заходите, грейтесь.А у меня сыновья на фронте, дочь одна,Она на полатях, на печи жена.Смотрю на гостей – одеты что надо,И чистенько, ну бы с парада:Валенки, ушанки, полушубки голевые,За плечьми мешки вещевые,И в мешках довольно наложено,Всё как положено.НКВД, не иначе. Знаю я их порядки.Уж больно все трое исправны да гладки.Нет, гляжу, разболокаются, разбираются,Ночевать, что ли, собираются.Что ж, спрашиваю, добрые люди, – зачем да откуда?Хозяину б знать не худо.Кто из вас тут старшой?Подступил ко мне тот, что одет старшиной:– Пожди, отец, насмотришься всякого.Старшего нет у нас, все одинаковы.Спать не поспишь – не кляни нас, папаша:Одна у нас ночка, да ночка та наша.Поперву закати-ка нам ужин,Потому как по жизни своей панихиду служим.Вина нам побольше. Богаты.Не постоим за платой.А сам – ступай, где у вас телефон,Звони, подымай сюда весь район. –Стал я тут домекать. А что, говорю, парнишки –Не малы ль у вас будут чинишки,Чтоб к вам вызывать из району?Должностя-то ваши какие? – Отвечают: Шпионы.– Эй, парень, шутить воля твоя,А не шути дороже рубля!– Какие могут быть шутки в военное время?Поверишь, как получишь премию.Прибегут к нам, батя, прибегут со всем старанием:Мы-то ведь – прямехом из Германии…– Что это? – перепрашиваю, – да ты в уме?Фронт-то вроде не в Костроме?А мы-то невдалеке от Галича{92}.– Говорю тебе: из Германии давеча.В Берлине я был вчера поутру,Верно тебе говорю,Верно, как вот в твоей избе стою,Как вижу вон девку твою.А она-то, воструха,Краешком глаза да краешком ухаСсунулась было с полатей –Где уж тут спать ей! –Да Степана встретила взгляд,Прыснула – и назад.– Эх, – кричит Степан, – сердце во мне загорелось!Хочу, чтобы девка твоя в шелка оделась.На шелково платьице когда-ни-то взглянетДа меня непутёвого помянет.Развязывает он свой мешок,Достаёт платья на три – беленький шёлк!– А ты, папаша, издобудь-ка нам самогонуДа зови кого-ни-то из району. –Ладно, говорю, самогону придёт черёд,У нас и медовая брага живёт.Ты, старуха, видно, вставай,Угощенья нам подавай,Да самоварчик приспей нам,А позвонить – успеем.Достают они из мешков тут, брат,Печенье-крученье, консервы, шоколад:– Едал ли? видал ли, папаша, Европу? –Это мне Стёпа.Да. Ну, сели мы. Только Степан беспокоен – встанет,Вдоль стен пройдёт, карточки оглянет.Смотрю на него – редко такой молодец удаётся:Не родня, а в душу вьётся.– Эх, говорю, парень, похвалить бы твоего отца,Да голову зарубил тебе не с того конца.Руки за ремень, стал. – Ты, батька, о чём?– Да всё ж вот о том, что ты дуролом,Да и приятели твои тожеС тобою схожи.Шпионы-то вы, я вижу, лядащие,Не настоящие?– А ты посудить и сам волён,За шесть месяцев какой шпион?– Как ж эт’ вас на такое ремеслоНанесло?– Да уж не заварили б круто нам,Не прыгали б с парашютами…Как они город тот назвали?.. Гага!Там, видишь, все подписали бумагу:Пленных, значит, кормить,С голоду не морить.Ну, а от насПоступил отказ{93}:Народу-де у нас хватает,Кто сдался – пусть подыхает.Другие-то пленные сыты, будешь упрямым,А наших – в яму да в яму.После уж, как немцев отвсюду прижали, –Ласковые стали, прибежали,В армию зовут – хоть в немецкую, хоть в РОА,Да’ ть на своих рука ли поднимется, а?Искали, как полегче на эту сторону.– Ну, – я в упор им. – Ну?Деньги-то есть? – Да тысяч со– сто.– Документы? – Исправны. – Куда как просто.Значит, с концами?Головы дурьи, о чём же мы с вами?С немцами не расчёлся? Иди воюй.А никому не должон – живи, не горюй.Я вас не знаю, беседы мы не вели,Обогрелись часок – и ушли. –Поглядываю на гостей – молчат.В землю глядят.– Не-ет, мужички, власти – всегда они власти,Хороша не жди от них, жди напасти.Сажали их – думали, будут свежи,А они всё те же.Старый ворон мимо не каркнет:Бумажёнки вам выпишут без помарки,Поставят печать –И пошлют сосны считать.И не станут с вами миловаться,Что доброй волей вы пришли сдаваться.По саже хоть гладь, хоть бей –Всё будешь чёрен от ей.В Восемнадцатом, как я в армии был,Две недели, привелось, в ЧК служил.Городскую барышню вели однова,В тонком платьи, статная, в кудерьках голова.Помню – гордо себя держалаИ не трусила их нимало.– Эх, говорит, деревенский тюлень,Вспомнишь ты когда-нибудь этот день!А как дошло до расстрела –Тринадционал запела{94}…Они потому и верховодят,Что сами своих под пули подводят.Так, думаешь, вас пощадят?Навряд…Долго молчали. Потом СтепанЧерез верх налил, выпил стакан,Глянул на всех, тряхнул головой:– За добро слово спасибо, родной.Знаем, натыканы столбы да вышки.В бор – не по груши, по еловы шишки.Только чем нынче гадать-раскидаться,Нам бы оттуда да дальше податься,Зажить бы в сыте да в тепле,Да забыть бы о нашей растреклятой земле.Бьёшь по башке себя – эх ты, уродина!Что тебя тянет, дурного, на родину?Ну, сил не стаёт, как с востока ветер!Где б я такую вот девушку встретил?(Я глядь, а уж Танька с полатей спорхнула,Шею косынкой цветной обернула,Румяна, скромна, сидит в уголку, елоза,И опустила глаза.)– Жил я всегда, как свеча на ветру.Так и живу. Так и умру.В плен меня сдал генерал,А патроны я все расстрелял.На фронт пошлют – спасибо скажу,В лагерь отправят – кости сложу.Поздно нам думать. Нет нам возврата.А и всего-то приходится по шкуре с брата{95}. –Да… Выпили мы ещё самогону,Побрёл я в правление к телефону.И так-то было мне тяжко в ту пору:До чего ж ты, думаю, дожил, Кузьма Егоров?Ты ли, думаю, острослов,Да не нашёл им слов?Они с налёту берут, вгорячах,А у тебя полвека на плечах.А с твоими сынами да то же будет?Эх ты, Иуда…Позвонил, однако. Воротился – а уж эти двоечкойВ сторонке уселись, у печки.Спать, гоню её, спать, Танька.Так-то взмолилась: – Останусь, папанька! –Расцвела – не узнать, не видал я её такой.Оглянулся на мать – махнул рукой.Сидят они себе вдвоём,А я – с теми ребятами, за столом,Знай, подливаем,Тоску заливаем.Лакомства навалено, а стоит кусокПоперёк.Рассказали они мне про Европу довольно.Слышать мне было их – во как больно:– Посравнили мы, батя, посравнили вочьюИхнюю жизнь и жизнь свою.Пока под чужой крышей не побываешь,Где своя течёт – не узнаешь.– Вот, говорю, понимай, спина,Во-де-ка, во-де твоя вина. –Распахнулись душой молоденьки,Да как посыпали деньгиПачками, пачками на стол:Возьми, говорят, старик за ласку!А я, отвечаю, ласку не продаю,Ласку добрым людям даром даю.Не сердись, уговаривают, ништо.Нам-то она, деньжура, на что?Чем зря отдавать – у тебя пусть уж.Сбережёшь – на доброе дело пустишь.Я – не хотел. За что не доплатишь –

того не доносишь.Ну, тогда, мол, сожжёшь или бросишь.Взяли себе долю – чтоб была им вера,Остатние я насыпал в меру{96}И унёс в сарай под солому.Слышу – шеберстят вокруг дома.Воротился. Ну, ребята, прощайте,Лихом не поминайте,Допивайте, что не допили,Двор-то уже оцепили.Выпил Степан последнюю кружку,Обнял мою Танюшку,А она от меня не скрывается,Тут же к нему ласкается:– Стёпа! Что они пришли? Что им от нас надо?Он ей: – Голубка моя! Привада!Годочек-то, может, сождёшь?А уж коль ни вестей,Ни костей,Тогда и замуж пойдёшь?Я молчу, да подумал: Годок! Грехи!Не знаешь, Степан, почём в войну женихи…Это – себе. А им: – Хватит!Степан, выходи! А ты – на полати! –Там уж без баб в сеняхЯ его обнял напоследях:– Дай тебе Бог неглубоко нырнуть,А дочку мою – забудь.Зять бы хорош ты мне был по всему,Только не на год идёшь в тюрьму.Вывел на улицу всех троих,Стали, стоим у ворот моих.И видим, как густо в снег повалёнИстребительный батальон.Степан рассмеялся: – Стреляй, как ворон!Эй, запечная рать!Кой вас дурак учил воевать?Подходи, не бось! – Не слушают.Кричат: – Сдавайся! Бросай оружие!– Сколько ж раз вам сдаваться, в бабушку и в мать?Подъезжай с возом, кто будет оружие принимать!Вышли какие-то мальчуганы,Отдали им мои ребята наганы.Подошёл из милиции чин,С ним несколько мужчин.– Не рано вылезли, вояки? Эх, жалко отдать!Всю б войну вам, навозникам, не видатьПистолета такого в районе. –И протягива’т махонький, на ладони.Отдал последний – со снегу хлынули,На шею каждому петлю накинули,За спину руки скрутили верёвкой,Уткнули в спину по две винтовки,На каждого подогнали сани,Сели они сами,И их увезли…Ветер креп. Над нашей головойРаздавался шорох ветвяной.– «И что слыхал я в ту ночь от ребят –Никомушеньки-никому. Такой у нас расклад:Бьют – и плакать не велят».– «Дядь Кузьма, а за что ж ты сел?»– «Хо-х, мил человек, молчи!Рядил медведь корову поставлять харчи,Да чтоб за неустойку самоё не съел?Как же б эт’ я не сел?Тому ли, что сел я, – дивиться?Ты б спробовал годок прокрутиться!Да’ ть, во всех райкомах я на колени ставлен,Да’ ть всеми псами я травлен.Как до войны – это б ещё шутём,Вот пото-ом! –Война началась! – вот где Кузьма пляши! –Лошадей нет, мужиков ни души,На коровах да на бабах паши,Сена до ноября не докосишься,Тракторов не допросишься,Хлеб молотим зимой,Каждая тащит в подоле домой,Ржи на трудодень по сту грамм,На работу не выгонишь, сидят по домам,Бабы ноют,Дети воют,Работать семь дней на дядю, спать на себя,Из района теребят:Поставки, обозы,Да почему поздно,Планы, задания,Прибыть на заседание!Дня от ночи не знаешь,В десять концов гоняешь, –Поросёнка в Заготлес,Самогону в МТС{97},Секретарю райкома – бочку мёду,Прокурору – яиц подводу,В Нарсуд – кур, в Райфо – сала,Да почему мало? –Волком захохочешь!Как не споткнуться! Чего ты хочешь!Был на меня давно донос,Но цел бы ходил – прокурора обнёс! –Вспылил, не подмазал в какой-то безделке,Вот и пришлось к разделке.На суде прокурор же,Что яиц перебрав, – и плакал всех горше:“Народное имущество… Священная кроха…Кулыбышев должён был…” – Довольно, кричу, брехать!Были доложны, да долг заплатили! Пихайте в клетку!Трепотня мне ваша за тридцать лет, как собаке редька».– «А на что донос?..» – «Да вишь, середь этих я делТак затурился, да так очадел,Меня кнутом, я кнутом,А что к чему – разберёмся потом.В своём-то зубу досадчива боль,А за чужой щекой не болит нисколь.Только раз возвращаюсь с одного такого заседаньица,Зашёл за чем-то к Макаровой племяннице.Помер муж у ней до войны, а и был-то пьяница.Сидят – на полу. Изба топится чуть не по-чёрному.И кабыть что меня на пороге дёрнуло,Ну бы вот, торкнуло в лоб –Сто-оп!Сказать мне им что-то – а не могу.Вышел на волю, стал на снегу.Кузьма, Кузьма! Пёс ты, пёс!Криво ж ты, старый дупляка, рос!В голове это мелется, мелется…Сам не пойму, что за думка шевелится.Пробродил эт’ я так до темна как шальной –Пришёл домой.Дочка в городе. Жена за машиной – шьёт.Духом мясным из печи несёт.Два сундука. Довольно добра.Не снеговая вода с серебра{98}.Шкап зеркальный. И в шкапу – нажито.Подхватилась жена – видит, что-то не то.Так и так, мол, девка. Хочу идти на преступление.Прошу твоего благословения.Рассказывать нечего, всё тебе, умнице, ведомо.Порвать хочу раздаточную ведомость,Да людям по новой раздать за летошние трудодни{99}.Ой, до весны не доживут они.Знаю, злонаходчивы теперь люди живут.Чо там на меня? На себя на самих донесут.Но и глаза воротить мне дале невмочь.Надо помочь.Да… Затеребила она край платка,Посмотрела на меня эдак изглубока…А ведь знаю я её, вот как знаю!Гляну в лицо – вижу, какой была молодая,Встретясь, краснела маково…Заплакала.– Ладно, парень, похлебай-ка щей.Утро вечера мудреней.Лампу задула, зажгла лампаду перед Богородицей.Молится.Лежу – перебираю. Дочка-невеста в соку.Что мне взбрело, дураку?Сыновья глядят со стены.Воротятся ль ещё с войны?За мою семью, если придётся,В тюрьму никто не пойдёт, небось.Нет уж, пускай живётсяКак жилось.Лампада горела-горела, погасла –Кончилось масло.Сна – ни в глазу. Как у чужих людей ночую.Таракан во тьме усами поведёт – чую.Вот уж заполночь с печи моя старухаТихо так говорит, вполслуха:– Спишь, Кузьма? – Я прохватился, к ней:– Не спю, не!– Не жди, говорит, моего бабьего совету:У нас, у баб, друг к другу жалости нету –Ты да дети, всего у меня свету.Помнишь, убили у нас в Ямуровке пристава?Дядя Андрей не стрелял, – а взял на себя все выстрелы.Пошёл на каторгу – три семьи высторонил,Средь других и отца моего.Как б эт’ и нам научиться таково,Чтоб и жить легко и умирать легко?..»«Умирать, конечно, не находка…»«Умирать бы ладно. Оставлять детей…»– Э-эй!Эй-э-эй!За во-одкой! –Звонко прокатилось в тишине,Отдаваясь гулкими ответами:– Командиры отделений! к старшине!За конфетами!…С треском по лесу метнулись толпы теней,Сотни промелькнули спин –И смело людей, как будто их и не было.И сгустилась темень.И остался я одинУ едва светящегося пепла.«Вот!.. В золе забыли горсточку картофеля,Бросились за горсточкой конфет…»Вздрогнул я. Улыбку МефистофеляВырывал из тьмы почти погасший свет.«Презирая, – вслед им побреду яС малярийной дрожью слабых ног, –Ибо тоже жаден, тоже претендуюВ свой иссохший кубок получить глоток.Повторяется, бездарная. Убого. Примитивно.{100}И каких ещё болванов удивит она?..До чего, коллега, жить противно,Когда всё написано и всё прочитано».Зябко кутаясь, с колена встал он осторожно.Встал и я. Мы выровнялись ростом.Было мне с ним то ли слишком сложно,То ли слишком просто.Он приблизился ко мне дыханием в дыханье:«Ну, признайтесь, вам не повезло?!На заём подписываться. Перевыполнять заданья.Ждать, что выбросят повидла лишнее кило.Воротившись с бляшками с войны,Краткий Курс зубрить до седины –Кисло,Сами видите!Капитан! Ровесник! Позавидуйте!В этой жизни ни к чему не годный,И в неё не собираясь снова,Я живу последний день сегодняС полною свободой слова!Вы – растроганы? Оставьте. Чепуха!Ни меня, усталого еврея,Ни мальчишки этого, ни Любки женихаНа гранитных набережных ШпрееНе помянете в сверкании шеломовНад Европой, подведённой как ягнёнок к алтарю.Только будет ваш среди победных громовГимн: хрю-хрю».– «Почему так плохо обо мне вы судите?»– «Потому что – человек вы. Дерзко? Рассердитесь.Ну, а если вы таким не будете –Берегитесь!Любопытство к смертникам у вас не наше,Не советское, нейдёт к погонам и звездам.Берегитесь, как бы этой чашиНе испить и вам!Не лишиться б гордого покоя,Не узнать бы, что оно такое –В шаг квадратный, весь из камня бокс.Наслаждайтесь, если можете, желаю вам удачи.Впрочем, все подохнем, так или иначе –Omnes una atra manet nox! [12] »{101}

10

Дурной тон (франц.).

11

Руки вверх! (нем.).

12

Всех одна и та же тёмная ждёт ночь(лат.).

«Пусть бьются строки…»

Пусть бьются строки – не шепни.Пускай колотятся – а ты губой не шевельни.Не вспыхни взглядом при другом.И ни при ком, и ни при комНе проведи карандашом:Из всех углов следит за мной тюрьма.Не дай мне Бог сойти с ума!Я резвых не писал стихов для развлеченья,Ни – от избытка сил,Не с озорства сквозь обыски в мозгу их проносил –Купил я дорого стихов свободное теченье,Права поэта я жестоко оплатил! –Всю молодость свою мне отдавшей безплодноЖены десятилетним одиночеством холодным,Непрозвучавшим кликом неродившихся детей,В труде голодном смертью матери моей,Безумьем боксов следственных, полночными допросами,Карьера глиняного рыжей жижей осени,Безмолвной, скрытою, медлительной огранкойЗимой на кладке каменной и летом у вагранки{102} –Да если б это вся цена моих стихов!Но тоже и за них платили жизнью те,Кто в рёве моря заморён в молчаньи Соловков,Безсудно в ночь полярную убит на Воркуте.Любовь, и гнев, и жалобы расстрелянные ихВ моей груди скрестились, чтобы высечьВот этой повести немстительной печальный стих,Вот этих строк неёмких горстку тысяч.Убогий труд мой! По плечу тебе цена?Одной единой жизни – ты пойдёшь в уплату?Который век уже моя странаСчастливым смехом женщин так бедна,Рыданьями поэтов так богата?..Стихи, стихи! – за всё, утерянное нами,Накап смолы душистой в срубленном лесу!..Но ими жив сегодня я! Стихами, как крыламиСквозь тюрьмы тело слабое несу.Когда-нибудь в далёкой тёмной ссылкеДождусь, освобожу измученную память –Бумагою, берёстою, в засмоленной бутылкеУкрою повесть под хвою, под снега заметь.Но если раньше хлеб отравленный дадут?{103}Но если раньше разум мой задёрнет тьма?Пусть – там умру, не дай погибнуть тут! –Не дай мне Бог сойти с ума!!

Глава восьмая. Как это ткётся

И ужели нет пути иного,Где бы мог пройти я, не губяНи надежд, ни счастья, ни былого,Ни коня, ни самого себя?Ив. Бунин

Кабель неприметною полоскою,Выведен, подброшен на сосне.Реминорный мягкий вальс ЧайковскогоНевидимкой льётся в тишине.Наверху – безлюдие обманное,Замело тропинки и полянки,Здесь – уют, и запахи смоляныеПоят воздух обжитой землянки.Свежим ворохом – постель еловая,Троеножка-печь раскалена,Лампочка двенадцативольтоваяНад столом спускается с бревна.Радио-шкатулка под столешницейСкрыта от недружеского взора –Маленькая хитренькая грешница,Говорунья и певунья «Нора».Гость непрошеный уйдёт – не глядя яПод столом привычной кнопкой – щёлк! –Всех воюющих народов радиоХлынет вперемесь сквозь синий шёлк.Звуки струн рояльных…Но унылоеНа столе письмо передо мной –От тебя, затерянная, милая.Что за трещина у нас с тобой?Чувствуешь – спустился мутный навешень{104},Отчего – не знаешь ты сама.Это – ты бежишь, бежишь ко мне по клавишам,Чтобы в треугольнике письма,Посылаемого так уже не почасту, –Рассказать о нуждах тыловых, об одиночествеДалеко, за чёрной пеной Каспия,За барханами песка…Было счастье? не было у нас его?Только чудится издалека?Здесь, на фронте, нам лениво веритсяВ мрачную ожесточённость тыла.Победим – вернёмся – переменится –Всё по-нашему, не так, как было.Фронтовою мудростью растимоеПревосходство над заботой дня…Мне вот чудится, моя любимая,Что с пути уводишь ты меня.А ведь я ещё не сделал столького!Не написаны мои страницы.Я ношу в себе заряд историкаИ обязанности очевидца.Всё рояль… И в каждом звуке слышитсяМне твоя любимая рука.Написать…да что-то мне не пишется,Только чувство льёт изглубока.Размягчел – а не найти достойногоВыражения литого мысли.Рычажок – Европа безпокойнаяМечется от Мозеля до Вислы!Завтра утром запылает заревом,Нынче притаилась под землёй.Ручкой лакированной на НаревеПоворачиваю шар земной{105}.Всё многоголосей к полуночиСтанций обезумевших прилив:Сводки сыпят, объяснения бормочут,Салютуют, маршируют и пророчат,Торжествуя и грозя наперебив.Только б одолеть! И, ложью ложь поправ,О, какими доводами стройнымиВ кратком перерыве между войнамиПобедитель будет чист и прав.Вражий огонёк! – топчи его, где теплится,В переходах вековых потёмок.Вот, и речь последнюю рождественскую ГеббельсаГде услышишь ты потом, потомок?Описали нам газетчики, советские и янки,Гадкую хромую обезьянку, –Да, награбили, нажгли, набили по нутру, –И однако, голос чей звучит, в зажатой скорби,К очагам осиротелым в тяжкую пору? –Как он не похож на тот слезливый бормотТретьего июля поутру.…Дальше ручку! Затаёнными ночьми –Поворот. От незваных сумев обезопаситься –Вот и вы! – враги мои,Соотечественники мои –Власовцы…Знаю я, что вы – обречены.Ни отчизны вам, ни чести, ни покоя…Чем же живы? чем увлечены?Сколько вас? и что же вы такое?Боже мой! Какой обидный жребий!Где? в какой глуби вы гордость бережёте?Ваш поручик младше, чем у них фельдфебель,И в бою не верят вам крупней, чем роте.Лишь теперь, когда пошло о жизни,Когда шея в петлевом захлёсте,Разрешили вам немножечко дивизийИ в каком-то – бурге сняли с русских оst’ ы.Чтоб верней сгубить себя и вас,Немцы в русскую войну не проминули шагу.То-то времячко! Как раз сейчасВремя вам съезжаться в Прагу!..И транслировать из замкового зала,Как осклабился ваш вождь и что сказал он,Как приезжий зондер-фюрер – то-то славно! –Вас назвал союзниками равно!{106}Оркестровый гимн, не исполнявшийся дотоле,И в него заплетено злопамятной судьбой:«За землю, за волю,За лучшую долюГотовы на смертный бой».Что же вас заставило?.. Как обернулось с вами?..И стучит в рассеяньи костяшками рука, –«Что ж тебя заставило связаться с лягашами,И иттить работать в губЧЕКА?»

–

Без шинели, только шапку на бок,Подымаюсь в мутно-белый лес.Линии – лучами, как к большому штабу,Сходятся к моей ЦС [13] , –Парно, в одиночку, верхом, по низам, –Все сюда.Щедрый снег роскошно обнизалПрутья, сучья, ветви, провода.Снежной бахромой – мохнатые подвески,Лапы елей со снегом в тяжёлом тёмном блеске,Шапочки на пнях, повал на блиндажи –Снежным хребетком увитые кряжи.Вот сейчас из зарослей, из частой снежной сети,Улыбаясь, выйдет добрый белый гном…Доживём ли, что и наши, наши детиСядут сказку слушать перед розовым огнём?У Пултуска круглые, бордовые, как вишни,Струйкою трассирующие плывут в зенит,Словно с неба кто-то медленно-неслышноОжерелья втягивает нить.Чёртова заутреня начнётся спозаранку –Спит зима, чужда движенья всякого.Рявкнет самоходка из-под Макува{107},Не взорвавшись, провизжит болванка,Батарея яростным налётом протолчёт, –Хорошо! своё на карте место обозначит! –Прошипит десятиствольный, да скрипун прокрячет, –И опять молчок.Тихо-тихо по шоссе идут сквозь лес без фарГруженые «студебеккеры».Шутка ли? – три армии стянули на удар,Все готовы, спрятались, – и встретить даже некого!То ли было? До прорыва месяца не спать,Офицеры в загонях, в поту солдатики, –Научился рус «культурно воевать»,Научился воевать-таки!А копали? Век солдатский короток –Тяп да ляп. Но вот уж и с лопатой сжились.В аккуратный ровный городокНаши блиндажи сложились.Из-под снежного навала их горбыХолмиками выступают,Да с огнистым треском искры вылетаютТам и здесь из жестяной трубы.«Встать!» – «Сидите, мальчики».Блиндаж – ни места лишнего.Но, по-корабельному, – всему своё местечко.Пахнут ломти хлеба подрумяненного. ВишневоНакалилась и погуживает печка.Воронёные вольтметры. Пульт под лаком.Камертон, в серебряную дрожь размытый.Капилляры-пёрышки стеклянные, шеллакомВпаяны в колечки электромагнитов.Всей округи шорохи, движения и шумыНа бумажной ленте спутались клубком.Дешифровщик Липников откинулся в раздумьиИ решенья ищет карандашным остриём.У прибора – деловитый Губкин.Балагур Евлашин, на уши по трубке,У центрального щитка и коммутатора{108}.Из других частей телефонистов пятеро.Наши подмостились на скамейках, на колоде,Гости – на полу, едва не на проходе.Я вошёл – читал Евлашин что-то,Трубок клапаны прижав, зараз шести постам.На центральной – свет, пестро, то шутки, то работа –Не взгрустнётся здесь. А тамСпят в землянке, лишь один дежурит потемну,Лезут думки разные про жизнь да про жену…«Нашу почитал бы» – «Нашу? Ну, лады.Всем постам вниманье! Слушайте сюды!»Он читает худо, с перепином,Скачет через точки сгоряча,Но какой-то силою склонило спиныИ солдаты слушают, молча.То расширя светло-карие, то их прищуря,По линейке тихо двигая визир,С чутким трепетом ноздрей Илюша ТуричСлушает «Войну и мир».Он всегда в сторонке. Он не комсомолец.Безучастлив к спорам, к дележам, молчит.В знойный день бывает так колодецЧист, глубок, до времени укрыт.Но рони я слово не казённо, не уставно, –Будто что-то у него всплеснётся в глубине, –Заблестит взволнованный, открытый мне.В батарее он моей недавно,Но моим любимцем стал втайне.Над планшетом, ватманом молочнымС голубою сетью тонких линий, –Удивительно какой-то непорочныйИ глазами изголуба-синий,Замер, слушает, но с циркулем на перевесеЖдёт отсчёты отложить, секунды не потратя,Круглолицый, розовый, старательныйВячеслав Косичкин – Чеся.«Что Евлашин там? Опять небось – Толстого?»– «Да-к, товарищ капитан, ну до чего ж толково!Все порядочки армейские!» – «А, смотр в Браунау!..{109}Да. Толстой умел копнуть в толщу.Погоди-ка, погоди-ка, я вамТоже, кажется, местечко разыщу.Эт-то вам не святцы Александра Невского.Кто не лопоухий – тот поймёт как раз.Вот. Уйду – прочти-ка им рассказЗдржинского о подвиге Раевского»{110}.Выстрел!.. Выстрел!.. Пролетели самолёты,Где не в пору взялись?Мазанули запись…Нет уж, Липников – рукой невернойЦель неясную не бросит на планшет.Сухостью и хваткой инженерной,Доконечным, только точным знаньем, –Чем-то, в чём-то будит он во мне воспоминаньяДетских благодарных лет.Весь – гражданский он. Выискивает в ленте.Сорок лет ему. В сержанты мной произведён.Далеко, в затолканном, в затисканном ТашкентеОдинокую жену оставил он.Пишет: «Получила семьдесят твоих рублей,И купила тазик ржи немолотой.Помнишь ли недуг, каким страдал Чарлей?»(А Чарлей-собачка умер с голоду.)«Двинем, мальчики!» Визир шкалы логарифмическойТурича ведёт изящная рука.Турич родился от ссыльной политическойИ от правдолюбца-мужика.Был отец его и ходоком в Москву.Ратовал за власть Советов поперву.Но потом его не угодила мерке,На крестьянской сходке власть он обругал,Закатился с Сожа на УралИ женился там на высланной эсерке.Сиротой оставшись семилетним мальцем,Почерпнул Илюша незаёмных мыслей.Стёклышко уставив осторожным пальцем,Турич вслух читает Чесе числа.Чеся ловит числа не дыша,Не мутя дыханьем глади угломера –В этот миг в планшете вся его душаИ в растворе циркуля вся вера.Отложить, потом соединить,Три прямых должны б ударить в точку.Гордость фирмы в том, чтоб не успели позвонить:«Слышите? Стреляли из лесочка!Спите? Нержина! Снаряды тут рвалисьВ двух шагах от нас!» – с достоинством на выкрик:«Да давно готово, получите. Икс…Игрек…»…Чеся, как? Не в точку? Треугольник?..Жаль… Так двести третья цель – пока что не покойник…Подождём повтора, может, даст по-новой.Мне – звонок. Ячменников, с поста передового.Лейтенант Ячменников командует линейным взводом.Лих в бою, на переправах, в марше и в разведке.Он – крестьянский сын, пред сорок первым годомКончивший десятилетку.У него простое русское обличье –Белый вихор, взгляд прямой и нос, широкий книзу,Немудрёные манеры, ласковый обычай.Всю войну мы с ним, и очень он мне близок.Дважды в день мы с ним по своду древних правилНе клонясь, из котелка таскаем не спеша.Свой рассказ о нём я б озаглавил:«Русская душа».Знал он госхлебопоставки, нищий свой колхоз,Добровольность займов, цену трудодня, –Знал, – и тут же веровал всерьёз,Что у русских на сердце особая броня,Что душой особою владеет наш Иван,Что венец искусства лётчика – таран,И что «тигры» гибнут от бутылок{111}.Верил он, что у врага – разруха тыла,А у нас – неисчислимые резервы,Что фашисты – безыдейные наёмники и кнехты,Что добьёт их, голеньких, мороз наш первый,Что моторы станут их, что им не хватит нефти.Пишут – стал’ быть, правда. Истине противное,Будь оно хоть трижды прогрессивное, –Кто ж решится написать? Не допускал он мысли.Спорили в училище. Доказывал: «Так ыслиРазожгёт меня – я и на ДОТ, а что тут дивного?»Но узнав противника, что есть он умный немец,А не эренбурговский придурковатый фриц,Добродушный володимерский туземецСтал не жаловать передовиц.Синтетический бензин немецкий в порошкеПодержал раздумчиво в руке –Ни полслова больше о ресурсах{112},Стал читать газетки реже, мене –Памятные, горестные курсыФронтовых необратимых изменений…Но – и всё. А при других не замутится взгляд,Не обмолвится о мыслях, не дошедших до назреву, –Лейтенант Ячменников ведёт своих солдатС лаской, с твёрдостью, без гнева.Суд да лад, пока там делу течь,А у нас давно с ним понято в пути:«Надо, Виктор, нам солдат беречь».– «Надобно, таащ комбат, солдатов берегти».Сразу никогда не выполнит приказа,А сперва его с песочком перетрёт –Понято: «душа» – то русская – красивенькая фраза,А на фронте – серенький в обмоточках народ,Против книг на фронте всё наоборот.«Виктор, ты? Ну, что там слышно-видно?»– «Так, ракеты, пулемёты, всё по мелочам.Ну, натянуто и у него солидно,Двигается по ночам».– «Я звонил тебе, ты где был?» – «Тут один сапёр…Был у нас забавный разговор».– «Что же он?» – «Да тоже работёнка…»– «Офицер?» – «Сержант. Но знает дело тонко.Ну, не всё по телефону… Ну, намёк –Добрым молодцам урок.В общем, гонят их для завтрашней пехотыМины поснимать, открыть проходы.От ракет – как днём. Убийство. Где же прополозть имПод колючку самую? Всё видит немчура.– Не вернёшься! – Ворочусь.– Да как же? – Очень просто.За секрет поставьте полведра.– Сами бедствуем. – Ну, ин и так.Видишь, говорит, читал я умную статью.Хоть писал её полковник, но дуракОн на простоту мою.Пишет, мол и мол, что оттого теперяНаши уменьшаются потери,Что проходы по науке делаем, как лучше,Минные предполья научились обезвреживать.Не пришлось тебе, я думаю, голубчик,На нейтральной зоне леживать.Вас туда сгонять бы раз, писателей…У меня, вишь, сумка полная –отвинченных взрывателейМинных-то, немецких!{113} Я хоть и скотинка,Да ведь жизнь – у всех одна.Чем на смерть на верную – перележу в лощинке,Ворочусь и высыплю им – нате!Ну, а завтра? – Завтра? Проведу слона,Лишь бы не сегодня. Ты возьми в понятье:Завтра артиллерия всё поле перепашет,Хоть телегой едь, уж я имею опыт.По одним воронкам я пехотку нашуПроведу галопом».– «А ведь парень прав». – «Куда как ходок!Выпьем за науку, мол, за Академию!Хорошо и мне – вишь на груди колодок,Да и им – на сотню тысяч премия.Спи, родная мама, не печалься:Главный враг – не немец, главный враг – начальство!..Сверху там не жмут?» – «Пока что нет». – «Так я усну?»– «Ну-ну».Смена на ЦС. Час ночи на приборе.Новые пришли. Сменившиеся тут.Не расходятся. У каждого во взоре… –Ждут.Так… Ну что ж, ребятки?Всё у нас готово. Всё у нас в порядке.Карта с целями. На цели картотека –Тип. Калибр. Состав. Когда стреляла. По скольку.Батарею каждую, как человека,По неосторожному узнали дневнику.Долгих сверочных анализов итогДа поправок метео, привязок топо…Всё в порядке, а?.. Не то… Не то…Понимаю, мальчики: Европа!Нам не новы – наступленье на побитых авто,Переезд клочка земли ничейной –Но багрец невиданного ЗавтраОзарил солдатские очелья.Будних серых дней прорвав оболоконце,Змеями-лучами жалит ваши лицаЗлобное, завистливо ликующее солнце –Солнце Аустерлица{114}.Утро роковое. Мы – на переломе.Не речушку перейдём – мы переступим бездну.Смотрит на меня горящим взглядом Сомин.Что тебе, сержант с решимостью железной?Немцы у тебя убили мать,Старика-отца повесили, сестру угнали, –Я не знаю слов, чтоб в этом утешать.Взялся утешать тебя Иосиф Сталин.У него хорошенькое средство есть,С осени оно тебе возвещено.Утешенье это – месть!Всё разрешено!!Всё дозволено солдату на земле германской:Девушек насиловать и обирать гражданских,Угонять коров и полыхать пожаром –Трижды с осени парторги, комиссарыСобирали, толковали, заставляли выступать,Заводили как святыню батарейную тетрадь«Счёт врагу» – и цену пролитых и выдуманных слёзВы туда вносили собственной рукой.Сомин: «У меня, товарищ капитан, вопрос».– «Да. Какой?»– «Остаётся в силе, что во вражеской странеМы расплатимся с фашистами до корки?»– «Видишь ли… вопрос, по сути, не ко мне,А… к парторгу».Старшина Хмельков – таким талантам радыКомандиры – плут и быстроглаз, на сделки – леопард,Артистически обманывает складыНа американскую тушёнку и на лярд,И бензин достанет, и ботинки спишет,Плексигласу тяпнет и припрячет хром, –Век такой партийный! – выбран выше –Парторганизатором, духовным главарём.Неохотно кашлянул, скосился. Я – ни бровью.Чёрт ли? – думает, – ну, кто в себе уверен?«Приезжали ж… Разъясняли ж… только кровьюМы расплатимся с фашистским зверем».Кто-то хочет что-то, перебив,Но Хмельков уже долбит с авторитетом:«За непоступленьем новых директив,Руководствоваться – этой!»Этой? И тотчас же с радостной ухмылкойТянется Евлашин: «А посылки?А с посылочками как, товарищ капитан?{115}Остаётся в силе?Эх, сестрёнки бы мои мадепаланВсей деревне на завидки поносили!»Да. Объявлено. Подписан вексель,Что Победу можно отоваривать.Юноши поводливые! Легче льОттого мне с вами разговаривать?«Как с посылками? Ведь ты ж ещё не там.До границ германских ты ещё дотопай».– «А дойдём?» – «Так шлите по пять килограмм,Но стесняйтесь, братцы, пред Европой! –Выбирайте с толком, не тащите рухлядь,Да берите незаметно, аккуратно, умно…»– «Ну, товарищ капитан, ну – как? Ну, скажем, – туфли?И опять же, скажемте, – отрез костюмный?»Губкин: «А приёмник можно?» – «Вообще-то можно…Хрен его… а может и нельзя?..{116}Поживём-увидим. Наперёд-то сложно.Спустят нам инструкций тысячу, друзья…»Турич – у меня. Ух, печка-то, чертяка,Прогорела, на тебе поленце!Хватит, нарубили лесу у поляков,Скоро, брат, нарубим дров у немцев.Смуглый жар под пухом щёки золотит.Током, бьющимся под кожею, налитЛоб обтянутый, бороздкой первою просечен.Он – не юн уже. Таких – не гнали с веча.«Хорошо, что ты пришёл. Не всё же быть нам вместе.Может быть, расстанемся, сказать и не успеется:Турич! Пронеси сознанье гордости и честиПеред европейцами.Помни, что в Европе растревоженной,Где не так уж часто русские гостят,Каждый наш поступок, в тысячах размноженный,Как легенда станет. Нам простят,Нам простили бы наш нищий вид наружный,Локти драные, обмотки прелые,Если б мы прошли как гордые, как зрелыеСыновья страны великодушной.Если б сдержанно прошли мы сквозь Европу,Не прося подачек на убогость нашу,Если б наш рязанский недотёпаВанечка ЕвлашинДать понять союзникам бы мог`A propos [14] , меж тостов двух за столиком,Что из многих путаных дорогМы нашли свою ценой ошибок стольких.Что жалеть не надо нас, что всё нам ведомо,Что – сердца, порывы, души вскладчину, –Этой самой раскалённою Победою,Воротясь домой, мы выжжем азиатчину.Вот о чём я думаю – надменным, сытым, имХоть бы изредка, хоть искрами, но показать,Что Россию, даже прокажённую, – чужимМы не разрешаем презирать.Но ведь он не сможет, даже еслиЭтому всему его я научу.Да и как учить? Во многом сам на перекрестьи,Сам не знаю я, чего хочу…Родина зовёт своих солдат к победной мести…Пусть идут! И я иду… И я – молчу».«Как же можно так, товарищ капитан?Понимать! Иметь в руках оружие войны!И – не действовать? Зачем тогда нам разум дан?Для чего же – чувства нам даны?»– «Для чего?… Не знаю. Я – историк. Я хочу – понять.Понимать и действовать – несовместимо.Нет, не так! Готов бы я гранатами швырять –Если б только рассчитаться мне с самим собой:Этот путь у Революции – один? неумолимо?Или был – другой?..»Вышел, удручённый… Как им объяснить,Что всегда так было, что от веку идетСвойство памяти людской: всё прошлое хвалить,В настоящем лишь дурное видеть.Легче нет кричать: – Возьми его!Гарцевать, травить: – Ату!Но безмерно трудно выявитьДоводов чеканных чистоту,В вековой клубящейся глубиРазличить: to be or not to be?Как пред сфинксом, я стою пред государством,Водянистые глаза его не говорят:Убивать – или лечить? Реформы и лекарства –Или меч и яд?На столе – процесс Бухарина-ЯгодыИ четырнадцатый съезд ВКПб…Пролегли запутанные эти годыТайным шрамом по моей судьбеИ угрозой тайной: берегись!До чего живу я опрометчиво! –Вот войдут, откроют ящик из-под гаубичных гильз –Кончено! Добавить нечего!Книг!.. – запретных и допущенных,больших и маленьких…Кто из них, поскольку и докуда прав? –Холодно-жестокий Савинков?Ленин – изгоряча, иссуха шершав?Князь Кропоткин, снова нелегальный?Карл Радек, талмудист опальный?Пламенно пророческий Шульгин?{117} –Страшно мне! И кажется: я в зале театральном,Я сижу один.Некому шептать, опахиваться, шаркать,Аплодировать и гневаться из кресельных рядов, –Зал пустынный пышен и суров.Раздвигается тяжёлый красный бархат,И актёры, вставши из гробов,Предо мной играют запрещённую в премьереДивную, неведомую пьесу, –Никого в амфитеатре, никого в партере,Не колыхнет шёлком по портьереИ не скрипнет кресло.Надо всё запомнить – эти пантомимы,Эти тайны комнат, эти монологи, –Задыхаюсь и не знаю – выйду невредимымИли буду скошен на пороге.Вправду ль я один, или из Главной ЛожиЭту пьесу смотрят тоже,И меня заметили, и на меня кивнули Смерти?..…Книгу, где читаю, раскрываю. ВложенСвёрток с почерком знакомым на конверте.Мой Андрей! Какое колдовство,Что на фронте трёхтысячевёрстномПод Орлом на Неручи я повстречал его,И с тех пор, как праздник, привелось нам –То заскачет он ко мне наверхове,То заеду я к нему на «опель-блитце», –Мысли-кони застоялые играют в голове,И спиртной туман слегка клубится.…Трупной гнилью на просёлках пахло,Избных пепелищ, пшеничных копен гарь…Так откуда ж снова радостная нахлыньГорячит нам грудь и голову, как встарь?Столько пройдено в немного лет,Столько видено и взято наизвед, –Но по-прежнему в какой-то точке круга –Книга, стол, и мы друг против друга –Никого на свете больше нет.Пусть в патроне сплющенном коптит фитиль,В двух верстах – трясенье на краю переднем,Ближе – сходимся – яснеем – иЗапись отточённая о выводе последнем.Мой Андрей! Всегда с тобой мы будемДва орешка одного грозда.Что за диво – сходство наших судеб?Что за чудо – где бы и когдаМы ни встретились, как трудно, как не прямоНи легли б за нами долгие пути, –До чего доходишь ты умом упрямым,До того чутьём измученным дойтиВыпало и мне. Вот год с последней встречи,Раскружило, раскидало нас далече,Но держу письмо. Не только что по шифру,По разбросанным невинным цифрам,Где искать тебя, я вижу сразу, –Но язык письма условный,Как биенье жилки кровной,Подбодряет одинокий разум.Пишешь: «Долго думал я и вижу, что Пахан{118}Злою волею своей не столько уж ухудшил:Жребий был потянут, путь был дан,И другого – мягче, лучше –Кажется, что не было. Какой садовникВырастил бы яблоню из кости тёрна?Так что, кто тут основной виновник, –Встретимся – обсудим. Спорно».Друг мой, друг! Твои слова тяжки.Если это так, то ведь отсюда мысль какая?!Ведь тогда!.. – и я рывком рукиОдержимое перо макаю:«Но тогда, снимая обвиненье с Пахана,Не возводим ли его на Вовку?» (сиречь – Ленина).«Коротко: а не была ль ОнаЕсли и не не нужна,То по меньшей мере преждевременна?..»Сколько жив – живу иных событий ради,У меня в ушах иного поколения набат!– Почему я не был в ПетроградеДвадцать восемь лет тому назад?В грозный час, когда уже возницаГорячил, чтоб трогать, я –Я бы бросился под колесницу,За ноги коней ловя.«Кто здесь русский? стой!! – по праву смертиЯ бы крикнул им из-под подков, –Семь раз семь сходите и проверьте –Путь каков?!Жили вы в Швейцариях – живали ли в народе?{119}Вы – назад ли знаете, не то что – наперёд…Ваше солнышко красно восходит –Каково взойдёт?..»Мысли обращаются в раздумьи невесёлом,Я пером по ходу их слежу, –Вдруг – ударом, вдруг – уколомОтдаётся в голову: пишу –Что? Безумцы! Что? В капканСами лезем головой горячной:Вовка, путь, обсудим, экономика, Пахан…Попадётся цензор не чурбан, –Как это прозрачно!И движенье первое – порвать!И второе – что уж! в этом родеЧуть не год приходится писать{120} –Ничего, проходит.Наши хитромудрые цидулиДевочки цензурные ну где же разберут?Сколько пишем – не изъяли, не вернули, –Э! да что нам пули?! –Нас снаряды не берут!..Кончено. Заклеено. Последняя работа.Спать! Устал! Нет, будто что-то… что-то…Так и есть! Тяжёлыми томами,Всем, что на столе, привалены,Еле уловимыми духамиПахнут листики письма жены.Что-то я ответить ей обязан,Перед тем как замолчу на много дней.Но зачем, зачем не сразу,Размягчённый, я ответил ей?..Сколько помню, я всегда таким был мужем:Мне хватало времени на всё –На науку, на друзей, на споры и на службу –Только не хватало для неё…Да вглядеться: и её наш прожитый годок –Не увлёк.Голову тяжёлую склоняяИ, безсильный выбрать лучшие из слов,Я пишу: «Письмо твоё, родная,Получил. Живу по-старому. Здоров».И конечно же, конечно нужно ейОдобренья, восхищенья поверх слов моих,А пишу: «Пока что новостейНикаких».Ждёт и просит нежно-задушевного,Надолго хранимого, не однодневного, –В нём бе плоть и кровь моя! – письма, –Что писать?.. не приложу ума.Крут излом от фразы к фразе.И долит мне голову дрема.Ни счастливой лёгкости, ни связиНет! И первое движение – порвать!И второе – лучшего не выйдет, Бог с ним.«Много надо мне тебе сказать,Да уж, видно, после…»Так в цепи мужских морочных делНе теряю ли я в женщине и друга?..На сегодня я перегорел,А на завтра – огневая вьюга…Стук. – «Да, да!» Передо мнойОт ходьбы румяный, свежий, –Автомат под плащ-палаткою, – из штаба посыльной,Обметённый пылью снежной.Взмах к виску. Пакет. Глаза у мальчика блестят.Сургучи в углах коричневеют:«Объявить в четыре пятьдесятЛичному составу батареи».Рву пакет. Листовок россыпь.Обращенье к Фронту перед боем.И с невольными мурашками морозцаЯ читаю стоя:

13

Центральная станция.

14

Между прочим (франц.).

«Солдаты, сержанты, офицеры и генералы! Сегодня в пять часов утра мы начинаем своё великое последнее наступление. Германия – перед нами! Ещё удар – и враг падёт, и бессмертная Победа увенчает наши дивизии!..»

Что со мною?Бал Истории! Ожившие страницы!Маршалов алмазных вереница…Чья-то мысль, орлом нависшая над картой…Бар-р-рабаны!!! Выклик Бонапарта:«Это – солнце Аустерлица!»