Ранние журавли. Белый пароход. Прощай, гульсары!
Шрифт:
– Безобразие! Под суд его надо, а вы цацкаетесь! Еще хватает нахальства говорить, что он задумал правильно! А прицеп-то бросил на перевале!..
Его перебил другой голос:
– Верно! Видали мы таких. Умный очень. Премиальные захотел под шумок, выручаю, мол, автобазу… Да только боком все вышло!
Люди заспорили, загалдели. Я пошел прочь: не подслушивать же возле дверей.
Услышав за спиной голоса, я ускорил шаги. Ребята все еще гомонили. Алибек кому-то горячо доказывал на ходу:
– А тормоза на прицепы мы
Я, не останавливаясь, шел к гаражу. Алибек догнал, дернул за плечо.
– Фу, черт! Понимаешь, убедил-таки! Готовься, Ильяс! Пойдешь в напарники? В испытательный рейс! С прицепом!
Зло меня взяло: выручать задумал, на буксир брать друга-неудачника. В напарники! Я сбросил его руку с плеча:
– Катись ты со своими прицепами…
– Да ты что лютуешь? Сам же виноват… Да, я и забыл. Володька Ширяев тебе ничего не говорил?
– Нет, не видел я его. А что?
– Как что? Где ты пропадаешь? Асель ждет на дороге, спрашивает у наших, переживает! А ты!..
У меня ноги подкосились. И так тяжело, так невыносимо противно стало на душе, что рад был бы умереть на месте. А Алибек дергает меня за рукав и все объясняет про какие-то приспособления к прицепам… Джантай стоит в сторонке, прислушивается.
– Отойди! – вырвал я руку. – Какого черта вы ко мне пристаете? Хватит! Никаких прицепов мне не надо. И ни в каких напарниках я ходить не буду… Ясно тебе?
Алибек нахмурился, заиграл желваками:
– Сам начал, наломал дров – и первый в кусты? Так, что ли?
– Как хочешь, так и понимай.
Подошел к машине, руки трясутся, ничего не соображаю. Прыгнул зачем-то в яму под машину, привалился к кирпичной кладке голову охладить.
– Слушай, Ильяс! – раздался над ухом шепот.
Я поднял голову: кого еще принесло? Джантай в малахае присел над ямой, как гриб, смотрит на меня хитрыми щелочками глаз.
– Ты ему правильно выдал, Ильяс!
– Кому?
– Алибеку, активисту! Как камень на зуб попал!.. Примолк сразу, новатор.
– А тебе какое дело?
– А такое, ты и сам небось понял, нам, шоферам, прицепы ни к чему. Знаем, как это делается: увеличил норму выработки, сократил пробег, давай все подтягивайся, а расценочку за грузокилометр срежут, какого же черта бить по своему карману? Славы на день, а потом что? Мы на тебя не в обиде, так и держись…
– Это кто мы? – спросил я как можно спокойнее. – Мы – это ты?
– Да не я один, – заморгал глазами Джантай.
– Врешь, гнида паршивая! Назло тебе буду ходить с прицепом… Душу положу – добьюсь. А сейчас – вон отсюда! Я еще доберусь до тебя!
– Ну-ну, ты не больно! – огрызнулся Джантай. – Знаю тебя, чистенького… подумаешь. А что касается того, гуляй, пока гуляется…
– Ах ты!.. – вскрикнул я вне себя и двинул его со всей
Он как сидел на краю ямы, так и опрокинулся. Малахай покатился по земле. Я выскочил из ямы, бросился к нему. Но Джантай успел встать на ноги, отпрыгнуть в сторону, завопил на весь двор:
– Хулиган! Бандит! Драться? Найдется на тебя управа! Распоясался, зло срываешь!..
Со всех сторон сбежались люди. Прибежал и Алибек.
– В чем дело? За что ты его?
– За правду! – закатывался Джантай. – За то, что правду сказал в глаза!.. Сам прицеп выкрал, завалил его на перевале, нагадил, а когда другие честно берутся исправить ошибку, драться лезет! Теперь ему невыгодно, славу упустил!..
Алибек ко мне. Побелел, заикается от гнева.
– Подлец! – толкнул он меня в грудь. – Зарвался, мстишь за перевал! Ничего, без тебя обойдемся. Без героев!..
Я молчал. Я не в силах был что-либо сказать. Я был так потрясен наглой ложью Джантая, что не мог вымолвить ни слова. Товарищи хмуро смотрели на меня.
Бежать, бежать отсюда… Я подскочил к машине и погнал ее вон из автобазы.
По дороге я напился. Забежал в придорожный магазинчик – не помогло, остановился еще раз, выпил полный стакан. А потом понесло – только мелькают мосты, придорожные знаки да встречные машины. Повеселел вроде. «Эх, – думаю, – пропади все пропадом! Чего тебе не хватает, крутишь баранку, ну и крути. А Кадича… Чем она хуже других? Молодая, красивая. Любит тебя, души не чает. На все готова ради тебя… Дурак неблагодарный!»
Приехал домой уже вечером, стою в дверях, шатаюсь. Полушубок свисает сзади на одном плече. Я иногда освобождаю правую руку, чтобы удобней было за рулем. Привычка такая с детства, когда камни пулял мальчишкой.
Асель кинулась ко мне.
– Ильяс, что с тобой? – Потом, кажется, сообразила, в чем дело. – Ну, что же ты стоишь? Устал, замерз? Раздевайся!
Хотела помочь, но я молча оттолкнул ее. Стыд приходилось прикрывать грубостью. Спотыкаясь, пошел по комнате, с грохотом опрокинул что-то, тяжело опустился на стул.
– Что-нибудь случилось, Ильяс? – Асель беспокойно заглядывала в мои пьяные глаза.
– А ты что, не знаешь, что ли? – Я опустил голову: лучше не смотреть. Я сидел, ожидал, что Асель начнет упрекать меня, жаловаться на судьбу, проклинать. Я готов был выслушать все и не оправдываться. Но она молчала, как будто не было ее в комнате. Я осторожно поднял глаза. Асель стояла у окна спиной ко мне. И хотя я не видел ее лица, знал, что она плачет. Острая жалость стиснула мое сердце.
– Знаешь, я хочу сказать тебе, Асель, – нерешительно начал я. – Хочу сказать… – и умолк. Не хватило духу признаться. Нет, не мог я нанести ей такой удар. Пожалел, а не надо было… – Мы, пожалуй, не сможем скоро поехать к твоим в аил, – повернул я разговор в другую сторону. – Попозже как-нибудь. Сейчас не до этого…