Ранний экспресс

Кузьмин Лев Иванович

Но вышло все совсем не так...

Еще когда выходили из спальни, еще на ходу в коридоре Пашка почувствовал: его от Русакова оттирают. Не то чтобы отпихивают силой, а именно этак помаленьку оттирают. Причем, как ни стран­но, энергичнее всех тут действуют девочки. И тес­нятся они не к чижу Юльке, на Юльку они почти не глядят, а лепятся прямо к Русакову. Те же, кто в толкотне прилепиться не сумел, те забегают наперед и, оглядываясь, устремляя на долгорос-лого Русакова сияющие глаза, все спрашивают

и спрашивают: «А ты к нам надолго? А ты к нам навсегда? А ты с нами завтра и послезавтра еще побудешь?»

В этом галдеже, писке, толкотне все позабыли не только про Юльку, все позабыли даже про Пашку. Русаков, похоже, и тот Пашку из виду совсем выпустил. Раздосадованный Пашка стал толкать­ся тоже, да так вот все кучей и ввалились в класс.

В классе порядок наводить принялись Косова с Гулей. Но и здесь ребятишки поуспокоились только тогда, когда за дело взялся Русаков сам. Он сказал:

— От вашего шума чижик оглохнет! Смотрите, как присмирел. Усаживайтесь на свои места, тогда я отвечу на каждый ваш вопрос.

Все сразу послушались, сели. Пашка, деваться ему некуда, сел тоже на свое законное место рядом со Степой Калинушкиным.

Но сесть-то ребятишки сели, а все равно каж­дый тянул вверх руку, каждый с нетерпением приговаривал: «У меня есть вопрос! У меня есть вопрос!» От выкриков по классу катился гул.

Тогда Косова сказала:

— Какие могут быть вопросы, когда мы еще не услышали обещанного рассказа о железной доро­ге... Я думаю, рассказ начинать вполне пора.

А Гуля при Русакове отчего-то осмелела совсем, Гуля Косову поправила.

— Если вопросы есть, пусть ребята все же их задают.

— Точно! — кивнул Русаков.— Мне на вопросы отвечать даже легче.

— Чивли-чай!— подсвистнул Юлька.— Чивли-чай!

Класс дружно заулыбался, все принялись тя­нуть руки выше.

Русаков ребят оглядел, долго не мог ни на ком остановиться. Наконец его выбор пал на Степу Калинушкина, да и то потому, что Степа — един­ственный — руки своей не поднял.

Даже Пашка, который был все-таки уверен, что Русаков о нем обязательно и отдельно вспомнит, даже он, Пашка, поднял руку, чтобы спросить о бабушке, а вот Степа, как сел за парту, как глаза вниз опустил, так до сей поры и не ворохнулся.

— У тебя, малыш, разве вопросов нет? — спро­сил Русаков.

— Это не малыш, это Степа... Калинушка! — подсказал Пашка.

— Прошу прощения... У тебя, Степа, разве ни одного вопроса не имеется?

— Не смущайся, Степа, спрашивай...— подбод­рила мальчугана Гуля.

— Когда с тобой разговаривают взрослые, мол­чать невежливо,— сказала Косова.

Тогда Степа набычился еще круче и, не подни­мая от парты глаз, почти сердито пробубнил:

— К чему задавать-то? Мне и так все давно известно...

Русаков улыбнулся еще шире:

— Да ну! Так уж и все?

— Все! — упрямо бормотнул Степа. А Гуля сказала:

— Ты, Степа,

пожалуйста, встань и, пожалуй­ста, нам объясни, что же такое «все» тебе известно. Не тушуйся. Объясни толково. Ты же у меня один из лучших учеников.

— Объясни! Встань! — загудел еще громче класс.

Пашка подтолкнул приятеля под бок:

— Не трусь... Коля Русаков тебе ничего не сде­лает...

И тогда почти таким же решительным рывком, каким недавно выскакивал перед Косовой Пашка, Степа встал над своим местом.

Он поднялся, глянул Русакову напрямую в глаза да и выпалил:

— Зря ты к нам приехал! И братишкой меня называешь не по правде!

— Как?! — изумился Русаков, даже опустил клетку с чижом на пол.

— Как?! — выдохнул единым гулом класс, и сразу наступила жуткая тишина.

В этой тишине лишь явственно проговорила Косова:

— Что за грубость?

А Гуля побледнела точно так, как Степа, хотела к Степе побежать, потому что он уже навзрыд плакал, да Гулю опередил Русаков.

— Постойте, постойте, тут что-то совсем не то... Мы со Степой разберемся вдвоем, сами.

И, оставив примолкшего чижика вместе с клет­кой на полу, он к Степе шагнул очень быстро и, опять руша все интернатские правила, Степу приобнял, Степу поднял, широченной ладонищей утер обе его уже мокрехонькие от слез щеки.

— Ты что? Ну, что? Почему это я приехал зря и почему это я тебя не могу назвать братишкой?

Степа ткнулся мокрым лицом в плечо Русакову, завсхлипывал, забубнил безо всякой теперь серди­тости:

— Да потому что все-все неправда... Да потому что братишка у тебя только один Пашка. Ты сам о нем сказал: «Побратим»! И я знаю: ты приехал на своем алом экспрессе только лишь из-за него и уедешь в ваш хороший Кыж только с ним. А мы никто-никто никуда-никуда ни на чем не поедем... Мы вот и Пашку-то больше не увидим. А он мне, вот уж который день, стал — друг! Потому и выхо­дит: даже на алом экспрессе ты уж к нам лучше бы и не приезжал! И пусть бы все оставалось у нас по-старому!

— Верно... Пускай бы по-старому...— вздохнул вслух сидящий совсем невдали Федя Тучкин, а класс насторожился тревожно.

Русаков Степу с рук опустил, взглянул на Пашку.

Взглянул, тронул за плечо:

— Не понимаю ни слова... Какой такой алый экспресс? И при чем здесь ты, Пашка?

Вздыхать теперь пришлось Пашке. Он, повинно глядя на Русакова, сказал:

— При том, Коля, я здесь, что про алый-то экспресс это я и придумал. Ждал тебя, ждал; маму вспоминал, папу вспоминал; а еще все помнил и помнил твою, с Юлькой, о друзьях песенку... И вот — придумал для себя и для ребят алый экспресс! Он мчится вперед и вперед, а на нем едешь в Кыж ты, и с тобой, может быть, мы все вместе... Но теперь придумка кончилась, и Степа, и Федя считают: ни на какой экспресс, ни в какой Кыж ты, конечно, весь класс взять не можешь...