Ранний свет зимою
Шрифт:
Остро ощущаешь мгновение, когда ты расстаешься со свободой. Щелкнул замок. Четко вырисовывается на фоне серого неба толстая железная решетка окна. Низко над головой — серый потолок камеры.
Ты — взаперти, и это, может быть, надолго. Кажется, что тебе не хватает воздуха. Машинально ты расстегиваешь ворот рубашки, на лбу выступает пот…
Но ты берешь себя в руки. Что же, собственно, случилось? Нечто из ряда вон выходящее? Нет, самое обычное. То, что должно было случиться раньше или позже.
«Огромный мир казался тесен, а
Он осмотрел свое новое жилище — четыре шага в длину, два в ширину. Подняв руку, можно достать потолок — для этого даже не надо подыматься на цыпочки. Узкая железная койка привинчена к полу, стол и табуретка — тоже. В проволочной клетке над дверью — свеча.
Огрызок карандаша имеется, листочки из записной книжки также удалось сохранить. На первое время хватит.
Теперь надо собраться с мыслями… Все-таки он не ожидал, что будет арестован именно сегодня. «А «дубль-нуль» просчитался: никаких улик! Выпустит ли Гонцов прокламации? Да, безусловно. Жаль, что не придется побывать на первой маевке. Лишь бы только была хорошая погода, а народу соберется немало! Если бросить взгляд со стороны на всю организацию в целом, то, черт возьми, совсем неплохо получается! Социал-демократические группы есть почти на всех крупных станциях. Железнодорожники — ядро организации. И с солдатами работа развернулась. Интеллигентов, правда, у нас маловато. Но сейчас в Чите открыли учительскую семинарию, и среди семинаристов наверняка есть люди, которые пойдут с нами. А может быть, они даже ищут нас!»
Миней вспомнил учительницу Пашкову. «Вот тут наши, видимо, промажут — не решатся привлечь Любовь Андреевну к работе. Напрасно. Женщин у нас в организации раз, два — и обчелся. Тут сказывается, пожалуй, наша косность. Даже Тане и той не даем мы развернуться… Жалеем? Да, конечно, жалеем. Но в основном все-таки косность».
Ему вдруг пришли в голову Митины намеки по Кешиному адресу. Странно, Кешина жизнь вся у него на виду… И никакой подходящей для чувств особы на горизонте как будто не появлялось. Должно быть, это так, шутка.
Только бы Таня не наскандалила, когда придут с обыском. Мама-то как разволнуется… Знает уже, наверное, об аресте и плачет. Конечно, плачет. Беспокойная старость у его матери!
Мысли его снова вернулись к работе: на гектографе много не сделаешь. У Ивана Ивановича нашелся знакомый наборщик в типографии «Забайкальских ведомостей». Человек, кажется, подходящий. Ах, как надо бы настоящую технику! Ведь так много выпускаем листков, воззваний!
…Сколько здесь придется сидеть? Кто знает. Завтра потребую книги. Прежде всего: Геккеля — «Мировые загадки». Затем недочитанный Юм: «Исследование человеческого разума». Многое у Юма вызывает протест, возражения, но интересно… И обязательно стихи Шевченко. Хоть книга с большими купюрами цензуры, но все равно — наслаждение.
Перед глазами встали ряды книг, аккуратные стеллажи, в окне — шпиль ратуши, блеснувший в луче закатного солнца… Да, это было в Дрездене. Маленькое кафе с матовым фонарем у входа, открытое лицо с ясной усмешкой… «Где ты, далекий старший друг? И где сведет
Что-то булавочным уколом впилось в плечо. Миней отвернул рукав косоворотки. Клопы! Какая пакость! Может быть, это мера воздействия? Ну, знаете, это как на кого!
С яростью принялся он барабанить в дверь кулаками. Никто не отзывался.
«Этак кулаки собьешь», — сообразил он, повернулся к двери спиной и что было силы забил по двери каблуками.
Послышалось позванивание ключей, торопливые шаги. Глазок открылся:
— Вам чего?
— Через дверь не разговариваю, отоприте.
Вошел надзиратель.
Миней тихо и внушительно сказал:
— Сейчас же в другую камеру! Без кло-пов!
Надзиратель почесал ключом переносицу и, вздохнув, изрек:
— Пожалуй, такую, чтоб вовсе без них-с, не сыщешь!
— Что? Всю тюрьму загадили? — осведомился Миней.
— Я доложу-с, — промямлил надзиратель и вышел.
— Поскорей, а то буду шуметь! — напутствовал его арестант.
Вскоре явился помощник начальника тюрьмы, молодой человек с испитым лицом.
— Вам чего угодно? Почему производите шум? — спросил он, рисуясь и дергая плечами с блестящими погонами тюремного ведомства.
— Потому что не терплю паразитов! — ответил Миней.
— В данное время предоставить другую камеру не могу, — сухо заявил тюремщик.
— А кто вы такой? — вдруг, будто впервые увидев его, спросил Миней, хотя помощника начальника тюрьмы знала вся Чита.
— Я помощник начальника тюрьмы…
— Начальника мне! — Миней повернулся спиной.
Через час его перевели в другую камеру. Он потянул носом и удовлетворенно усмехнулся: камеру недавно дезинфицировали.
Давешний надзиратель зашел, тоже принюхался:
— Больше не будете стучать?
— Пока нет.
На ужин принесли «пайку» хлеба и миску бурды. Арестант хлеб взял, миску вернул:
— Хлебайте сами.
После злоключений прошлой ночи он заснул как убитый. Сильный и ровный шум дождя, однако, разбудил его. Спросонок не сразу вспомнил, где он. Первая ночь в тюрьме! А сколько еще тюремных ночей будет в жизни!
С этой мыслью он уснул снова.
Митя опасался, что Гонцов будет ругать его за потасовку, за то, что он по-мальчишески пытался отбить Минея у полиции. Однако Алексей, удрученный арестом товарища, думал о другом: вряд ли долго продержат, — у Минея ничего не нашли. Но кто их знает… И попросил Митю:
— Ты пошли Кешу — пусть осторожно предупредит Татьяну. А сам зайди ко мне в вечернюю смену. Листовку выпустим завтра ночью.
У давно не крашенного штакетника гулял рыжий кот. В палисаднике на спинке скамейки висело что-то белое, прозрачное. На широкой скамье лежали катушка и наперсток.
«Значит, она уже не спит», — подумал Кеша, не решаясь зайти в дом. У него сжалось сердце: с какими вестями он является! Прошло несколько минут. Таня не появлялась. Из дома не доносилось ни звука.